Вернее, даже не коснулся.

Я не успел задеть его, как задний мост у машины взревел. Колёса завертелись так, будто к ним подключили мотор от настоящей «Барракуды»!

— Геля! Что за шум! — тут же завелась за дверью тётя Вика. — Давно уже пора спать.

— Да пусть поиграет, — сказала мама.

— Ах да, конечно…

А я сидел на полу и смеялся. Колеса вертелись всё тише, искорка снова была у меня в кулаке.

И почему-то мне представилось: идёт по улице важный Ерёма, а перед ним скачут двое — весёлый роботёнок Васька с задранным носом и мальчик-огонёк в алой рубашке…

Проснулся я поздно. Сквозь берёзы светило в комнату солнце. Я дотянулся до стула с одеждой, достал из-под майки заткнутую травяным комочком ампулу. Испугался на миг: погасла?

Искорка при свете дня была еле заметна. Можно подумать, что просто крошечный блик в стекле. Но я поднёс ампулу к «Барракуде», и у той бешено рванулись колёса.

Я опять сказал искорке:

— Хорошая ты моя…

Где-то играл оркестр: в городе уже разворачивался новый праздничный день.

Пришли Юрка и Янка. Янка со скрипкой, в своём жёлтом костюмчике с бантиком. Юрка в форме и с барабаном.

— Ну? — нетерпеливо сказал Юрка. — Небось уже пробовал?

Я с удовольствием показал, как вертятся колёса «Барракуды». Юрка расцвёл. Янка тоже заулыбался.

В комнату заглянула тётя Вика.

— Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять…

— Я дам ему белую рубашку со звёздочками, — сказала мама.

Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звёздочки, как у смадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное место для ампулы с искоркой.

Сначала мы прибежали в «Курятник». Надо же обрадовать Ерёму и Глеба! Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка: «Я ушёл в магазин за бумагой. Будет время — найду вас в парке. Ёрема почему-то не ночевал. Глеб».

Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в парк не пришёл, отговорился, что надо много чего написать, пока не забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас… А куда девался Ерёма?

Гадать было некогда, мы торопились в парк.

…С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с гномами, и я пошёл слушать Янку.

Концерт проходил на окружённой высокими клёнами площадке.

Я сел в третьем ряду и около себя занял ещё два места — раздвинул руки и упёрся в скамью ладонями. Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть, да и Юрка может прибежать пораньше…

Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал: толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой верёвке. Все веселились.

Но концерт шёл долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.

И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не заорал: «Да тише вы!» Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко «Та-а, та-та!»

И сразу упало молчание.

Янка заиграл всем знакомую песенку:

Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать начал. Но Янка перешёл на другую песню:

Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались мохнатые головы сосен, и казалось, что звёзды среди них плавают туда-сюда. Костёр стрелял красными угольками, а мама пела. И было это на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина — мы туда один раз летали с мамой вместе…

Что же всё-таки со скважиной? При чём тут теория параллельных пространств? Она совсем не про это… Хотя, кто знает, что может случиться на страшной глубине? Я помню, как отец говорил: «К звёздам летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь…»