Шрифт:
— Саша, а мне ты покажешь, где такие находки?
— Конечно! Только это надо, когда тепло, сейчас земля замерзла и пальцы стынут…
Коля быстро глянул на тонкие Сашины пальцы с коротко остриженными ногтями и перевел глаза на черепок с кентавром. Взял, подышал на него, потер обшлагом нарядной желтой рубашки. Лак заблестел сильнее, а мальчик будто шевельнулся.
— Нравится? — шепотом спросила Саша.
— Еще бы…
— Коля… Тогда я вам… тебе это дарю.
— Да ты что!
— Не отказывайся. Ты же именинник, именинникам обязательно делают подарки.
— Ой, Саша… — выдохнул он стесненно и обрадованно.
— Ага! — обрадовалась и она. — Подставляй нос!
— Как? Отчего это?
— Ты сказал «ой»!
— Но… про меня же уговора не было!
— Ну и что же, что не было! Получается не по правде!
Счастливо жмурясь, Коля повернул к ней лицо и вытянул шею. И носом ощутил касание гладкого ноготка.
— Это на первый раз. А потом будет со стр-рашной силой… — и Саша засмеялась, будто посыпались из горсти стеклянные шарики. И Коля засмеялся. И делалось им все смешнее, и скоро они хохотали, откинувшись к спинке диванчика и болтая ногами в одинаковых полосатых чулках. И было бы это неизвестно как долго, если бы не вошли Тё-Таня и Сашина мама.
— Сашенька, пора домой. Скажи спасибо и до свиданья…
Когда они ушли, Коля посидел еще, улыбаясь, сложил в папку журналы и опять потер обшлагом древний черепок.
— Тё-Таня, взгляните, что Саша подарила.
— Ну-ка, ну-ка… — Татьяна Фаддеевна водрузила пенсне, которое надевала не столько ради остроты зрения, сколько для «представительства». — Ох, да это же осколок эллинской вазы! Какой прелестный фрагмент! Здесь целая жанровая сцена…
— Да! — Колю словно бесенок толкнул колючим локтем. — Это знаете что? Это…
В прежние дни Коля не решился бы так шутить, чтобы не искушать судьбу. И чтобы лишний раз не вспоминать плохое. Но сейчас он ощущал счастливую защищенность от прошлого и радостную уверенность, что дальше все будет хорошо. И отомстил беспощадной шуткой за недавние петербургские дни, за свои слезы и стыд.
— …Это вы, я и адмирал. Он тащит меня в корпус, а вы не отдаете…
— Николя!
— А что? Разве не похоже?
— Совершенно не похоже, — сухо сказала она по-французски и сняла пенсне. — Даже не понимаю, мон шер, что за фантазия… И зачем ты опять вспоминаешь об этом?
«Чтобы не бояться вспоминать. И чтобы вообще не бояться». Но этого он не сказал, а отозвался беспечно:
— Да так… — И опять погладил осколок. Словно просил у него прощения. Потому что в самом-то деле на древнем рисунке было совсем не то. Была веселая сказка. Наверно, кентавр уговорит женщину отпустить сына с ним в широкую скифскую степь и превратит его на часок-другой в быстроногого кентаврёнка. И тот сделается похожим на мальчишку-всадника, который солнечным осенним днем скакал рядом с вагоном. Долго скакал. Словно хотел навсегда запомниться Коле. И запомнился…
«ТЫ НИКОГДА НЕ СТАНЕШЬ МОРЯКОМ…»
Это было в начале октября, вскоре после Покрова. Суетливый поезд, свистя и дымя, спешил из Петербурга в Москву. В купе кроме Татьяны Фаддеевны и Коли ехала престарелая дама в старомодном салопе и ее прыщеватая племянница лет шестнадцати. Старуха (от которой пахло аптекой) постоянно дремала, укрывшись шотландским пледом. Племянница, сидя прямо, словно с привязанной к спине палкой, все время читала немецкую книгу с унылым готическим шрифтом и время от времени отрешенно взглядывала поверх нее. И мимо Коли. Это была скукотища.
Зато снаружи был праздник!
Коля торчал у окна в тесном коридорчике. За окном густо синело безоблачное небо, убегали назад мимо окна и плавно поворачивались у горизонта разноцветно-желтые леса. В них прятались лужайки со стогами, приземистые деревеньки и маленькие церкви с ярко-белыми колокольнями. Такая красотища… Ее чуть не испортила тетушка. Она оказалась рядом и, конечно же, не упустила случая внести в эту красоту воспитательную струю. Принялась цитировать стихи «Железная дорога», что позапрошлой осенью были напечатаны в ее любимом журнале «Современник».
— Помнишь, Николя?
Чудная осень! Здоровый, ядрёный Воздух усталые силы бодрит…А за картиною прекрасной природы — народные страдания:
В мире есть царь, этот царь беспощаден. Голод — названье ему…Коля все это знал и помнил. И про глупого генерала с сыном Ванечкой, и про подрядчиков-грабителей, и про народные страдания. Но сейчас было другое. Коля потерпел минуту-другую, а потом жалобно попросил: