Все вскочили с мест, требуя немедленного голосования.

Резолюция о всеобщей стачке и вооруженном восстании принималась с таким воодушевлением, что даже делегатка, призывавшая голосовать против, опять вскочила на возвышение и демонстративно подняла руку с красным билетом «за».

И, вопреки всякой конспирации, конференция большевиков закончилась вдохновенным пением «Марсельезы»:

Из училища мы вышли вместе с Верой Сергеевной. Было уже поздно. Ветер улегся. Небо очистилось от туч. Луна щедро обливала светом пустынные улицы.

Вера Сергеевна взяла меня под руку.

— Как холодно сегодня! Ты меня проводишь немножко?

Провожу ли я?! Да я готов идти с ней хоть на край света! Вот так, плечом к плечу, в ногу. Впервые за все время нашего знакомства Вера Сергеевна шла со мной под руку, как с настоящим мужчиной, и я чувствовал себя на седьмом небе.

Ничего подобного я, конечно, не сказал ей, промычав в ответ нечто вроде «угу». Впрочем, сейчас все мои мысли и чувства были заняты тем, что я видел и слышал на конференции, а в ушах все еще звенели грозные звуки «Марсельезы»: «Вставай, поднимайся…»

Не успели мы пройти и десяти шагов, как я стал осаждать Веру Сергеевну вопросами:

— Вы знаете, о чем я хочу вас спросить?..

В эту минуту я не смотрел на нее, но знал, что она улыбается, вспоминая наши былые встречи, которые неизменно начинались и кончались моими вопросами, порой наивными, часто неожиданными.

Я угадал. Вера Сергеевна, улыбаясь, заглянула мне в лицо и тотчас ответила:

— Знаю. Ты хотел спросить: если седьмого декабря в двенадцать часов дня будет объявлена забастовка, то в котором часу начнется вооруженное восстание? Так ведь?

— Нет, я не о том… Меня смутило выступление военного организатора. Кажется, он совсем не уверен, что армия перейдет на сторону народа?

— По-видимому, так.

— Что ж тогда будет?

— Будет стачка и восстание.

— А победа?

— Добьемся и победы, если будем драться беззаветно, смело, отчаянно, как призывает Ленин.

— Тогда мы обязательно победим, — решил я, глянув на свою спутницу. При лунном свете ее лицо казалось бледным, почти белым, как бумага.

— Без уверенности в победе нельзя начинать бой…

— А если…

Локоть Веры Сергеевны дрогнул.

— Перед началом сражения никаких «если» не должно быть ни в мыслях, ни в сердце.

Я радостно отозвался:

— Хорошо!

Она еще раз с силой повторила:

— Не должно быть!

И мне показалось (быть может, только показалось?), что этим восклицанием она хотела заглушить нотку сомнения в самой себе.

— Жаль только, что у нас мало оружия и так слабы связи с армией.

— А бомбы? Я слышал, что мы их наготовили немало. Эх, как бы мне хотелось заняться этим делом!

— Я уже говорила: твое дело пока — слово. А начинять бомбы надо уметь, знать кое-что из химии, поработать в лаборатории. Я бы с удовольствием взяла тебя в помощники, но теперь уже поздно, пора действовать.

Для меня это было так неожиданно, что я на секунду остановился.

— Значит, вы?..

— Тсс! Тихо! Мы на улице.

До Бронной, где жила Вера Сергеевна, было еще далеко. Признаться, меня это радовало. Какая дивная ночь сегодня! Какая глазастая эта луна! Даже мороз, заставлявший Веру Сергеевну крепче прижиматься к моему плечу, только усиливал радость. Нет, я совсем не чувствовал холода. Немножко стыли концы пальцев на руках — скверные варежки! Хорошо, что руки Веры Сергеевны в котиковой муфте и ей тепло.

А как странно тихо на улицах, будто все притаилось и ждет чего-то… Только один раз мы встретили конный разъезд драгун, — он куда-то спешил и не обратил на нас никакого внимания. Полицейские посты мы старались обходить сторонкой.

Мои мысли и чувства переплетались. Через день стачка, потом восстание, свист пуль, взрывы бомб, смерть и кровь, а пока я иду с Верой Сергеевной, и чувствую себя счастливым, и свято верю в грядущую победу. Никаких сомнений!

Когда мы добрались до Страстной площади, посыпал легкий снежок, постепенно усиливаясь и заволакивая даль молочно-белым туманом. Луна потускнела.