– В ауле бай живет, он мой враг. Он сделал мне много зла. Я ненавижу баев. Но это мое дело… А вот ты тоже один идешь по степи, у тебя и товарища нет… Какое может быть у тебя в наших степях дело, а? Почему ты все-таки не заходишь в станицу? Я украдкой ехал за тобой не одну версту и понял, что хочешь ты зайти к русским, но чего-то боишься. Может, атамана? Вот я не боюсь его и старшин тоже. В глаза им говорю. Потому что я вольный человек! А вот кто ты, я не знаю.

– Я тоже вольный… Ты не боишься баев, а я не боюсь царя, – улыбаясь, проговорил Василий.

– Ты не боишься русского царя?

– Да, не боюсь, – твердо ответил Василий.

– Ты очень храбрый человек.

Кодар еще не забыл грозную царскую печать с орлом, по которой отобрали скот его отца. Встретив человека, который не боится царя, Кодар проникся к нему уважением и доверием и рассказал историю своего рода.

– Ты мужественный человек, Кодар, – выслушав его, сказал Василий. – Но ты пока боролся один, а это плохо. Есть старая поговорка, что один в поле не воин. Тебе нужны товарищи, если ты хочешь бороться за справедливую жизнь на земле.

– Ты правду говоришь. Вот и будь моим первым товарищем, – ответил Кодар.

Василий прожил у него неделю. Расстались они друзьями. Это случилось около двух лет назад, когда Василий первый раз убежал с каторги.

Посадив Василия на коня, сумерками Микешка и Маринка привезли его в станицу и спрятали в амбаре.

– Это, мама, никакой не бродяга, – успокаивала Маринка обомлевшую от испуга мать.

– Час от часу не легче. Куда мы его денем, господи боже мой!

– Вылечим и дальше отправим.

– Боже мой! – всплескивала руками Анна Степановна. – Мы ее хотели замуж отдать, а она совсем глупенькая.

– Вот и хорошо, значит, не нужно отдавать. Пусть Буянов забирает свои сережки и идет на все четыре стороны.

– А мы уж решили, что тебе замуж хочется. Отца с матерью не спросила, жениха потребовала.

– Для того и потребовала, чтобы вы на него посмотрели, а я уже видела. Богатый, глаза голубенькие.

– Уж не женишка ли себе приволокла? – Мать невольно улыбнулась. – Хорош, нечего сказать.

– Не смейтесь, мама. Он человек больной. Ежели не примете, увезу в лес, сама кормить буду. И выхожу.

– Значит, нам самим теперь пропадать? – упорствовала Анна Степановна.

– Не понимаю, мамаша, о чем вы толкуете? Он же больной человек.

– А если атаман узнает, тогда что?

Такой вопрос сначала несколько озадачил Маринку, однако она тут же сообразила, что знать об этом никто не должен, кроме своей семьи.

– Какая нужда атаману к нам в амбарушку заглядывать? Никто не узнает. Меня хоть на куски разрежь, чтобы я кому проболталась. А тятя тоже никому не скажет. Вот и все.

– Делай как знаешь, – Анна Степановна махнула рукой. – Придет отец, с ним и говори.

Когда вернулся Петр Николаевич, не нашедший в тугае дочери, больной был уже вымыт, переодет в чистое белье, накормлен и лежал в амбаре на Маринкиной перине. При свете керосиновой лампы он разговаривал с девушкой.

– Марина, выйди на минутку! – крикнул через дверь Петр Николаевич.

Маринка вышла и встала на пороге.

– Кого это ты, доченька, подобрала? – после напряженного молчания спросил отец.

В его голосе Маринка не чувствовала ни угрозы, ни строгости. Это был обыкновенный, спокойный отцовский тон, каким он всегда с ней разговаривал. Отец и дочь всегда понимали друг друга с одного слова, с одного взгляда.

– А вы, тятя, разве не подобрали бы? – с какой-то внутренней напряженностью спросила Маринка.

Петр Николаевич на минуту задумался. Потом, притянув Маринку к себе, молча поцеловал ее в лоб.

– Замуж пойдешь? – гладя рукой ее мягкие шелковистые волосы, спросил Петр Николаевич.

– А что, я вам надоела?

– Есть немножко.

В темноте Маринка не видела его лица, но чувствовала его обычную задумчивую улыбку.

– Чем же я вам надоела?

– Характером.

– А разве это мой характер?

– А чей же?

– Ваш… Чья я дочь?

– Положим, моя, но все-таки…

– Что все-таки, говорите без колдовства.

Колдовство на их языке означало ложь, обман.

– Зачем сегодня сережки взяла?

– Коробочка приглянулась, – смущенно ответила Маринка.