– Хорошая, здоровая кровь разве, ваше благородие, это погань? Со мной, например, была такая история. Когда меня, раненного, в Маньчжурии вытащил и спас один солдат… Помните, я об этом рассказывал?.. Доставил он меня сначала в какую-то китайскую фанзу, а там ихний лекарь дал мне хлеба с сырым мясом и свежую лошадиную кровь.

– И ты мог употреблять?

– Как молочко пил… Целебнейшее средство!

– Странный у тебя, Захар Федорович, скус… Ета надо иметь натуру… Ты, говорят, даже кобылятину с киргизами трескаешь?

– С превеликим удовольствием кушаю!

– Да ето же грешно!

– А вот отец Николай говорит, что лошадь самое чистое животное; куры, например, и свиньи черт знает в чем копаются…

– Отец Миколай, прости господи, сам бывший киргизец…

– Ну, это уж вы зря попрекаете, Гордей Севастьянович. Отец Николай такой же крещеный, как и мы с вами, и церковную службу знает превосходно.

– Он и трепака с казаками откалывает за мое почтение, ваш отец святой…

Сотский ввел в управление Петра Николаевича Лигостаева и Василия.

Увидев худого, желтолицего человека с гладко выбритой головой, Важенин, стараясь припомнить что-то, медленно поднялся и уперся руками в край стола.

Василий тоже измерял его зорким, упорным взглядом. Он сразу узнал казака.

– Здравствуй, Важенин, – раздельно проговорил Кондрашов. Печальная улыбка засветилась на его исхудалом лице, словно говоря: «Вот и встретились. Принимай незваного гостя».

Только сейчас, когда Важенин услышал этот голос, вгляделся в устремленные на него серые улыбчивые глаза, память воскресила вдруг темную маньчжурскую ночь и высокие стебли гаоляна, больно хлеставшие по раненым ногам. Небритый, в грязной шинели солдат тащил его на спине, а он, Важенин, обхватив руками крепкую шею стрелка, стонал и скрипел от боли зубами. Потом они сидели у костра. Солдат поджаривал на углях мясо убитой лошади и рассказывал казаку, как и за что он попал в арестантские роты.

– Здравствуй… Михаил! – растерянно ответил Важенин.

– Ты что… знаешь его? – поворачивая толстую шею к писарю, спросил атаман.

– Встречались!.. – Важенин дрожавшими пальцами перебирал на столе бумаги и кидал быстрые взгляды на своего маньчжурского товарища.

– Вы забыли, господин Важенин… Меня зовут Василием, – выручил его Кондрашов.

– Откудова пожаловать изволил, любезный? – постукивая тяжелой ладонью по эфесу казачьего клинка, спросил атаман, настораживаясь и дивясь такому странному знакомству его писаря. – Кто таков будешь?

– Административно-ссыльный, ваше благородие, – твердо ответил Василий и, не спуская с Важенина пристальных глаз, уверенно добавил: – Вид на жительство, выданный Пермским полицейским управлением, вручен господину Важенину.

Захар Федорович скомкал на столе какую-то бумагу и чуть не до крови закусил губу.

Петр Николаевич ничего не понимал. Василий запросто сказал ему, что паспорта у него нет.

– Где его документ? И почему мне вовремя не доложено? Ты мне, господин Важенин, ети кренделя выкидывать брось! Получил какую бумагу, изволь доложить, кого еще черти принесли ко мне в станицу!

– Да ведь с этой холерщиной, ваше благородие, все из головы вылетело, – торопливо роясь в столе, разыскивая несуществующую бумагу, оправдывался Важенин, мучительно соображая, как выйти из этого нелепого положения.

– Наверно, я дома оставил этот документ… А встречались мы с господином… простите, запамятовал…

– Кондрашов, – подсказал Василий.

– С господином Кондрашовым мы встречались вчера, временно я его на квартиру определил.

– А не упомнишь, что там писано в етом распоряжении?

– Как всегда… все по форме, – неопределенно ответил писарь.

Турков, немного поостыв, уразумел, что положение облегчается: не нужно составлять протокол, наряжать подводу и посылать конвойного, да еще в такое время, когда в станицу нагрянула холера… С опаской посматривая на исхудалое лицо Василия, он спросил:

– Чем хвораешь-то, любезный?

– Лихорадкой…

– Ага! Лихорадкой, значит, ета, еще ничего… А то поглядеть, больно уж тощой. Только прямо тебе скажу, что для лихорадки у нас климат неподходящий. Степь, жара…

Атаман словно в подтверждение своих слов вытащил из кармана широченных шаровар пестрый платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И вдруг, как бы невзначай, спросил:

– А кровь тоже от етой болести пил?

– Какую кровь, ваше благородие? – удивленно пожал плечами Василий.

– А ты не отпирайся… Видели вчерась, как ты ложкой хлебал и куски макал…

– Да вы шутите, господин атаман!

– Зачем же… не шутим… В щелочку видели, ета, вот у него в анбаре, – показывая пальцем на Петра Николаевича, говорил дотошный атаман. – Чего тут отпираться-то… Нам очень любопытно знать…