— Эй!

 — Что? — прошептал он.

 — Готов?

 — Да.

Мы снова вышли на улицу. Сделали, может, шагов шесть, как нам в глаза ударил свет фар. Он подкрался, огромные колеса едва вращались по гравию, а теперь рванулся к нам, электрические фары светились свирепыми глазами, огромная хромированная решетка радиатора, казалось, готова была расплющить нас.

Паренек замер, на лице застыл ужас, глаза осоловели, зрачки уменьшились до размеров булавочных головок. Я толкнул его, и он пролил половину воды.

 — Беги!

Грохот дизельного мотора перешел в визг. Я протянул руку через плечо паренька, чтобы распахнуть дверь, но прежде, чем успел это сделать, она открылась изнутри. Паренек влетел, я ринулся за ним. Оглянувшись, увидел, как грузовик — большой «петербилт» с навесной кабиной — поцеловался с покрытой плиткой наружной стеной, отрывая от нее раздробленные куски. Раздался душераздирающий скрежет, словно гигантские когти скреблись по грифельной доске. Затем правое крыло и решетка радиатора вломились во все еще открытую дверь, рассыпав хрустальным веером стекло и смяв стальные дверные петли, точно туалетную бумагу. Дверь вылетела в ночь, как на какой-нибудь картине Дали. Грузовик заспешил к стоянке перед зданием, выстреливая из выхлопной трубы, словно из пулемета. Звук был разочарованный, злой.

Дрожа всем телом, паренек опустил ведро на пол и повалился в объятия девушки.

Сердце у меня бешено колотилось, а ноги как будто налились водой. Кстати, о воде; вдвоем мы принесли примерно ведро с четвертью. Вряд ли это стоило такого риска.

 — Хочу забаррикадировать дверной проход, — сказал я буфетчику. — Чем мы можем это сделать?

 — Э-э…

Вмешался водитель грузовика:

 — Зачем? Ни один из этих грузовиков не сможет просунуть сюда даже колесо.

 — Меня беспокоят не они.

Водитель начал шарить по карманам в поисках сигарет.

 — У нас в подсобке лежат какие-то щиты, — сказал буфетчик. — Хозяин собирался построить сарайчик для хранения бутана.

 — Загородим ими проем и подопрем парой кабинок.

 — Я помогу, — сказал водитель грузовика.

Работа заняла около часа, и в конце концов мы все взялись за постройку, даже девчушка. Загородка получилась более или менее прочной. Разумеется, это не означало, что она окажется достаточно крепкой, если какой-нибудь грузовик врежется в нее на полной скорости. Думаю, все это понимали.

Вдоль большого витринного окна находились три кабинки, и я сел в одну из них. Часы за стойкой остановились на 8.32, теперь, похоже, было уже десять. Снаружи рыскали и рычали грузовики. Некоторые, спеша по неизвестным делам, уехали, другие прибыли. Среди них было три грузовичка-пикапа, круживших около своих больших собратьев.

Меня потянуло в дрему, и вместо того, чтобы считать овец, я считал грузовики. Сколько их в штате, сколько в Америке? Грузовики с прицепами, пикапы, платформы, дневные перевозчики, тричетвертитонки, десятки тысяч армейских конвойных грузовиков да еще автобусы. Кошмарное видение городского автобуса — два колеса в водостоке, а два на дороге, — который с ревом сбивает кричащих пешеходов, словно кегли.

Я прогнал этот кошмар и забылся в тревожном полусне.

Должно быть, наступило раннее утро, когда Снодграсс начал пронзительно кричать. На небе поднялся тонкий серп месяца и холодно светил сквозь высоко бегущие облака. На фоне низкого рыка работавших вхолостую больших моторов послышался новый лязгающий звук. Я взглянул и увидел, как сеноукладчик ходит по кругу под погасшей рекламной вывеской. Лунный свет сверкал на острых, вращающихся спицах его упаковочного агрегата.

Снова раздался крик, очевидно, из дренажной канавы:

 — Помогите… мне-е-е…

 — Что это? — На сей раз голос девчушки. В полумраке широко открытые глаза, насмерть перепугана.

 — Ничего, — сказал я.

 — Помогите… мне-е-е…

 — Он живой, — прошептала она. — О, боже. Живой.

Мне не нужно было его видеть. Я и так все прекрасно представлял. Снодграсс высунулся из дренажной канавы, спина и ноги переломаны, тщательно отглаженный костюм в грязи, бледное лицо с раскрытым ртом повернуто к безразличной луне…

 — Ничего не слышу, — сказал я. — А ты?

Она взглянула на меня:

 — Как вы можете? Как?

 — А вот если ты его разбудишь, — сказал я, указывая большим пальцем на паренька, — он может что-нибудь услышать. Может выйти туда. Тебе это понравится?

Лицо ее задергалось, словно его прошивали невидимыми нитями.

 — Ничего, — прошептала она. — Ничего не слышно. Она вернулась к своему дружку и положила голову ему на грудь. Он обнял ее во сне.

Никто больше не проснулся. Снодграсс еще долго кричал, рыдал, стонал, а затем умолк.