Шрифт:
Но между Чеховым, поздним, но органическим, наследником классической традиции реализма XIX века, и следующим за ним поколением было глубокое различие, очередная бездна. «Я с детства уверовал прогресс», – утверждал Чехов. Эту простую мысль уже не могли повторить его ближайшие литературные наследники.
Любое движение в истории и человеческой жизни одновременно связано с достижениями и потерями. «Подобно тому, как существуют две геометрии – Эвклида и Лобачевского, возможны две истории литературы, написанные в двух ключах: одна – говорящая только о приобретениях, другая – только об утратах, и обе будут говорить об одном и том же», – замечал О. Э. Мандельштам («О природе слова», 1922–1923). Однако лишь в переломные, кризисные эпохи ощущение потерь обостряется, становится всеобщим, заставляет забыть о приобретениях. Такие ситуации часто возникают на переломах столетий. Во французской культуре для них существует особое понятие – «fin de si`ecle», конец века.
Главной жертвой fin de si`ecle оказывается гуманизм, который культура XIX века воспринимала как основную ценность. Крушение гуманизма, о котором как о свершившемся факте заявит А. Блок уже после войн и революций, начинается во внешне спокойные, «застойные» 1880-е годы. Только тогда оно называется декадансом, а исповедующие его писатели – декадентами.
Возникнув первоначально во французской культуре (во Франции даже выходили журналы «La Decadence» и «Le Decadent»), декадентство стало общеевропейским настроением. Декадентов определяли, скорее, не по формальным, эстетическим, а по мировоззренческим и тематическим признакам.
Тоска, разочарование, неверие в идеалы, болезнь, смерть стали как любимыми темами декадентской литературы, так и психологическими характеристиками их авторов. Группу французских декадентов называли «проклятыми поэтами».
Опору для своих пессимистических умонастроений декаденты находили у философов Ф. Шопенгауэра, Э. Гартмана, Ф. Ницше. Главным, основополагающим в мировоззрении декадентов становится принцип всеобщей относительности: веры и неверия, добра и зла, высокой любви и физических наслаждений.
Один из первых русских декадентов, Николай Минский (псевдоним H. М. Виленкина, 1856–1937) еще преисполнен сомнений, с болью поддается искушению лукавого соблазнителя:
Мой демон страшен тем, что, душу искушая, Уму он кажется святым.Приветна речь его, и кроток взор лучистый,Его хулы звучат печалью неземной;Когда ж его прогнать хочу молитвой чистой, Он вместе молится со мной.(«Мой демон», 1885)Но уже В. Я. Брюсов (1873–1924) декларирует сходные мысли вызывающе и безапелляционно:
Неколебимой истинеНе верю я давно,И все моря, все пристаниЛюблю, люблю равно.Хочу, чтоб всюду плавалаСвободная ладья,И Господа, и ДьяволаХочу прославить я…(«3. Н. Гиппиус», 1901)Федор Сологуб (псевдоним Ф. К. Тетерникова, 1823–1927), которого называют самым характерным, самым последовательным русским декадентом, словно подхватывает и саму метафору (море жизни), и эту хвалу Дьяволу, уже очевидно выбирая только одну сторону:
Когда я в бурном море плавалИ мой корабль пошел ко дну,Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,Спаси, помилуй, – я тону».<…>
И верен я, отец мой Дьявол,Обету, данному в злой час,Когда я в бурном море плавалИ ты меня из бездны спас.Тебя, отец мой, я прославлюВ укор неправедному дню,Хулу над миром я восставлю,И соблазняя соблазню.(«Когда я в бурном море плавал…»,23 июля 1902)Одни современники объясняли декадентство психическим «вырождением» (М. Нордау). Другие представляли его социальным «порождением „бледной немочи“, сопровождающей упадок класса, господствующего в Западной Европе», то есть буржуазии (Г. В. Плеханов). Третьи предъявляли декадентам чисто литературные претензии. Суровый Толстой много цитируя французских декадентов в трактате «Что такое искусство?» (1898) несколько раз повторяет: «…Между новыми поэтами темнота возведена в догмат… <…> Все стихотворения этих поэтов одинаково непонятны или понятны только при большом усилии и то не вполне».
Однако были и писатели за пределами декадентского круга, которые признавали заслуги этих литераторов в обновлении тематики и художественного языка. А. И. Куприн, реалист новой эпохи, вспоминает ироническую похвалу декадентам, услышанную от Чехова: «Антон Павлович держался высокого мнения о современной литературе, то есть, собственно говоря, о технике теперешнего письма. „Все нынче стали чудесно писать, плохих писателей вовсе нет, – говорил он решительным тоном. <…> Попробуйте-ка вы теперь перечитать некоторых наших классиков, ну хоть Писемского, Григоровича или Островского, нет, вы попробуйте только, и увидите, какое это все старье и общие места. Зато возьмите, с другой стороны, наших декадентов. Это они лишь притворяются больными и безумными, – они все здоровые мужики. Но писать – мастера”» («Памяти А. П. Чехова», 1904).