Батырбек Болуш проявил беспечность. Он не выста­вил караулов. Он верил в свою силу, в страх, который он внушает всем и вся... Он забыл, с кем имеет дело, за­был, что курусайцы заслужили славу сварливых людей, забыл историю с Ибрагимом, забыл про случай с Касым-беком, забыл, что нищим дехканам нечего терять.

Действовали Шакир Сами и его товарищи расчётливо и беспощадно. Едва ли кто из басмачей успел проснуться, да и то лишь, чтобы заглянуть в лицо смерти.

Но старик Шакир Сами немного был чудак. Он огор­чился, что такой злодей, как Батырбек Болуш, так и покинет этот мир, не осознав своих чёрных дел и зло­действ.

Поэтому он разбудил Батырбека Болуша и, пока два сильных парня держали его за плечи, он сказал ему:

— Твои злодейства перелились через край. Тебе стыдно, господин. Ты домулла, учёный челевек, тебе чи­тать молитвы и утешать нас священным писанием, а ты избрал путь пролития крови и людоедства.

Серьёзно, почти без удивления смотрели на старика тёмные, злые глаза Батырбека Болуша, особенно тёмные и злые на побледневшем лице. Он весь со своим уродли­вым горбом, хилым, дрожащим не то от холода, не то от ужаса телом, в тонком белье, казался слабым, беспо­мощным

— Как смеешь ты, голодранец, угрожать мне, — лязкая зубами, пытался кричать курбаши.

— Не пугай! Мы теперь не голодранцы, мы теперь, — и вдруг у Шакира Сами сорвалось: — Ревком!

Старик сам испугался этого слова, но тут же при­осанился и важно проговорил:

— Читай отходную молитву.

— Зачем тебе моя смерть, старик? — с трудом выдавил Батырбек Болуш. — Если так сделаешь, разве небо вывернется наизнанку?

— Молись! Всю жизнь ты давал пищу могиле, а могила сожрала тебя!

— Берегись, старик, небесной кары!

— Для бедного и голого и небеса всегда тиран!

Одним сильным движением Батырбек Болуш стряхнул зазевавшихся парней, отшвырнул старика и в не­сколько прыжков оказался рядом с лошадью. Ещё секун­да — и он вылетел со двора, отчаянно колотя голыми пятками по бокам коня.

Выбежав со двора, Шакир Сами долго стоял и смот­рел во тьму, прислушиваясь к удалявшемуся топоту. Не­сколько кишлачных парней, вскочив на басмаческих ко­ней, ускакали искать беглеца.

— Плохо, — сказал Шакир Сами, — упустили. Ночь чревата событиями. Посмотрим, чем разродится она утром.

Быть может, первый раз в жизни он признал, что допустил ошибку и всё потому, что взялся не за свое де­ло. Его удел пахать землю, сеять хлеб, а не воевать. С людьми войны требуется особая сноровка, особое уме­ние. А где же военная сноровка у него, у Шакира Сами, земледельца?

Не говори: «Лошадь не лягнёт —

собака не укусит!»

Шибиргани.

Когда бы конь знал свою силу,

никого бы на спину себе не пустил.