— В чем дело, Дик? Ты все молчишь.

— Спать хочется, Блюй. Не выспался.

«Черт бы их побрал! И чего им надо?»

Катер идет быстро, легко, и опасности никакой. Туман сгущается, но здесь немного светлее от огней судов, разгружающихся на северном берегу. Небольшие суда с катера кажутся огромными. И довольно красизыми — с фонарями на мачтах и грузовых стрелах: как будто маленькие города раскинулись на высоких черных скалах. Не различишь, где черные корпуса кораблей сливаются с черной водой.

На носовых частях кораблей не видно надписей, но грузчики знают их названия.

— Это «Бондалира». Хорошая была работа на этом судне. Его разгружали в воскресенье.

— Вон «Эра». На этом сегодня ночью закончат работу.

— А, «Монторо»! Говорят, что здесь работы только на одну ночь.

Странные понятия: грязное судно — угольщик, который разгружается по воскресеньям, — считают хорошим судном; а вот пассажирский пароход с большой осадкой, но который разгружается в одну ночь, — это плохое судно.

— А я не прочь бы поработать в воскресенье, — подает голос Джо.

— Я думаю, ты много денег сберег, не жертвуя на церковь. Ты отпетый старый грешник.

— Что верно, то верно. В церкви я был всего два раза в жизни: первый раз меня чуть не утопили в купели, а во второй — обвенчали с полоумной женщиной.

Дик улыбается. В его улыбке сквозит любовь к старому забияке. Понимает он сам это или нет, но Джо хороший христианин. Про таких говорят «прирожденный джентльмен». Он усердный работник, только, правда, безбожник, вот и все. У него три судимости: первая— за кражу дров во время кризиса, вторая — за драку с полицейским во время забастовки в тысяча девятьсот двадцать восьмом, третья — за проезд без билета по железной дороге, тоже во время кризиса. На щеке у него шрам от раны, полученной в Галлиполи. Прихрамывает на правую ногу — от ушиба, полученного во время несчастного случая в порту. Руки и плечи Джо скрючены от работы на холоде: бывали дни, когда приходилось браться за любую работу. Джо — моряк.

Дик любит его, как молодые ребята часто любят бывалых людей, наставников. Они вместе работают, вместе переходят с одного судна на другое, вместе ездят на работу, рядом живут.

Грузчики продолжают болтать, когда катер, пыхтя, проходит через Свингин — Бэйсн. Туман все густеет. Южная часть порта едва различима. Вокруг редких огней — медножелтые круги. Издали видны снасти — это ветхие и тусклые лихтеры, жалкие остатки парусного флота. Северная сторона порта скрыта в тумане, оттуда доносится лишь неясный шум.

Там, за серой завесой, на угольных причалах гремят старые лебедки и на подъездных путях причала Дадли — стрит железнодорожные вагоны с грохотом стукаются один о другой. Над водой с необычайной отчетливостью разносится резкий мужской голос.

Через несколько минут все исчезает, катер замедляет ход. Теперь уже все окутано туманом. Взгляд Дика устремлен на гребень волны у носовой части катера. С тех пор как катер отошел от шестого причала, волны становились все меньше и меньше; а сейчас видна лишь легкая зыбь. Из каюты доносятся голоса грузчиков, проклинающих холод и рассуждающих о том, как лучше добраться до берега в случае аварии. Дику хочется, чтобы они замолчали. Он тоже замерз, но его раздражение почти прошло. Здесь, в этих кораблях, проходящих ночью, есть тоже своя красота, как и в маленькой белой ручке… Всего в трех футах от него медленно течет черная, как сажа, вода. Очень легко вообразить, что движется только вода, а катер стоит на месте — гружен ное людьми суденышко застыло в вечной ночи на черной реке. Слева, на южной стороне, все замерло; а справа, с северной стороны, доносится только отдаленный шум невидимого мира.

Девять часов вечера.

На Куд — Айленд вспыхнул зеленый огонек — сигнал, указывающий путь судам.

Один — единственный огонек. Затуманенный зеленый глазок, который не гаснет и не разгорается. Зеленый глазок и серый туман. Катер проходит довольно близко от огонька, даже слишком близко — это становится очевидным, когда катер круто сворачивает влево. Из темноты ночи доносятся новые звуки. Это звуки с судна, на котором кипит работа. Прямо перед ними, совсем недалеко. Видно, у Ярравилла. Разговоры, которые было стихли, снова оживляются.

— Что же это такое, черт возьми?

— Неужели еще нет девяти?

— Сейчас ровно девять. Возможно, судно с углем подошло.

— Да, сегодня утром пришвартовалось.

— Слава богу, теперь недолго, а то я замерз, как собака.

— Посмотришь, как дневная смена взвоет, когда мы причалим. Когда они поднимут якорь, будет уже десять часов.

Около носовых частей двух судов туман меняет свою окраску, и кажется, что раскрылись две светящиеся пещеры, как будто какая-то гигантская сила раздувает опущенные занавеси. И в каждой из этих пещер вырисовывается надпалубная надстройка корабля с той ошеломляющей игрой света и тени, которая свойственна кораблям в ночное время. Судно, груженное углем, и сахаровоз — «Триенца» и «Милдьюра».

Красивые очертания «Триенцы» — большого судна — не привлекают внимание портовых грузчиков. Глаза их прикованы к «Милдыоре». Их интересует только один вопрос— сколько ночей они здесь проработают.

— Ей богу, «Милдьюра» глубоко сидит!

— Здорово ее нагрузили.

— Поработаем ночи три или четыре — красота!

Под взрыв насмешек и приветствий дневной смены катер подходит к высокому причалу.

— Долго же вы добирались!

— Чего ворчите? Вам заплатят за то, что пришлось нас ждать.