Когда, пронзительнее свиста,Я слышу английский язык —Я вижу Оливера ТвистаНад кипами конторских книг.У Чарльза Диккенса спросите,Что было в Лондоне тогда:Контора Домби в старом СитиИ Темзы желтая вода.Дожди и слезы. БелокурыйИ нежный мальчик Домби-сын;Веселых клерков каламбурыНе понимает он один.В конторе сломанные стулья;На шиллинги и пенсы счет;Как пчелы, вылетев из улья,Роятся цифры круглый год.А грязных адвокатов жалоРаботает в табачной мгле —И вот, как старая мочала,Банкрот болтается в петле.На стороне врагов законы:Ему ничем нельзя помочь!И клетчатые панталоны,Рыдая, обнимает дочь.
* * *
Отравлен хлеб и воздух выпит.Как трудно раны врачевать!Иосиф, проданный в Египет,Не мог сильнее тосковать!Под звездным небом бедуины,Закрыв глаза и на коне,Слагают вольные былиныО смутно пережитом дне.Немного нужно для наитий:Кто потерял в песке колчан,Кто выменял коня, – событийРассеивается туман;И, если подлинно поетсяИ полной грудью, наконец,Всё исчезает – остаетсяПространство, звезды и певец!
* * *
Летают валькирии, поют смычки.Громоздкая опера к концу идет.С тяжелыми шубами гайдукиНа мраморных лестницах ждут господ.Уж занавес наглухо упасть готов;Еще рукоплещет в райке глупец,Извозчики пляшут вокруг костров.Карету такого-то! Разъезд. Конец.
* * *
На луне не растетНи одной былинки;На луне весь народДелает корзинки —Из соломы плететЛегкие корзинки.На луне – полутьмаИ дома опрятней;На луне не дома —Просто голубятни,Голубые дома —Чудо-голубятни…
О временах простых и грубыхКопыта конские твердят,И дворники в тяжелых шубахНа деревянных лавках спят.На стук в железные воротаПривратник, царственно-ленив,Встал, и звериная зевотаНапомнила твой образ, скиф,Когда с дряхлеющей любовью,Мешая в песнях Рим и снег,Овидий пел арбу воловьюВ походе варварских телег.
* * *
На площадь выбежав, свободенСтал колоннады полукруг —И распластался храм Господень,Как легкий крестовик-паук.А зодчий не был итальянец,Но русский в Риме; ну так что ж!Ты каждый раз, как иностранец,Сквозь рощу портиков идешь;И храма маленькое телоОдушевленнее стократГиганта, что скалою целойК земле беспомощно прижат!
* * *
Есть иволги в лесах, и гласных долготаВ тонических стихах единственная мера.Но только раз в году бывает разлитаВ природе длительность, как в метрике Гомера.Как бы цезурою зияет этот день:Уже с утра покой и трудные длинноты;Волы на пастбище, и золотая леньИз тростника извлечь богатство целой ноты.
* * *
«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.Прозрачный стакан с ледяною водою.И в мир шоколада с румяной зарею,В молочные Альпы мечтанье летит.Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть —И в тесной беседке, средь пыльных акаций,Принять благосклонно от булочных грацийВ затейливой чашечке хрупкую снедь…Подруга шарманки, появится вдругБродячего ледника пестрая крышка —И с жадным вниманием смотрит мальчишкаВ чудесного холода полный сундук.И боги не ведают – что он возьмет:Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,Сверкая на солнце, божественный лед.
* * *
Природа – тот же Рим и отразилась в нем.Мы видим образы его гражданской мощиВ прозрачном воздухе, как в цирке голубом,На форуме полей и в колоннаде рощи.Природа – тот же Рим! И, кажется, опятьНам незачем богов напрасно беспокоить —Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!
* * *
Пусть имена цветущих городовЛаскают слух значительностью бренной:Не город Рим живет среди веков,А место человека во вселенной.Им овладеть пытаются цари,Священники оправдывают войны;И без него презрения достойны,Как жалкий сор, дома и алтари!
* * *
Я не слыхал рассказов Оссиана,Не пробовал старинного вина;Зачем же мне мерещится поляна,Шотландии кровавая луна?И перекличка ворона и арфыМне чудится в зловещей тишине;И ветром развеваемые шарфыДружинников мелькают при луне!Я получил блаженное наследство —Чужих певцов блуждающие сны;Свое родство и скучное соседствоМы презирать заведомо вольны.И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам уйдет;И снова скальд чужую песню сложитИ как свою ее произнесет.
