— Не касайтесь меня, — сказал раненый. — Если вы — тащите кинжал, я умру.

Рука Гримо замерла в воздухе, затем он ударил себя по лбу и сказал:

— Но если этот человек узнает когда-нибудь имена этих людей, то мой господин погиб!

— Торопитесь, торопитесь! — воскликнул палач. — Предупредите его, если он жив еще. Предупредите его товарищей… Поверьте, эта ужасная история не закончится моей смертью.

— Куда он ехал? — спросил Гримо.

— В Париж.

— Кто остановил его?

— Двое молодых дворян, направляющихся в армию; одного из них зовут виконтом де Бражелоном; так, я слышал, называл его спутник.

— И этот молодой человек привел к вам монаха?

— Да.

Гримо поднял глаза к небу.

— Такова, значит, воля всевышнего, — сказал он.

— Без сомнения, — подтвердил раненый.

— Это ужасно, — прошептал Гримо. Но все же эта женщина заслужила свою участь. Ведь вы тоже так считаете?

— В минуту смерти преступления других кажутся очень малыми в сравнении со своими собственными.

И, закрыв глаза, раненый в изнеможении упал на подушку.

Гримо колебался между состраданием, запрещавшим ему оставить этого человека без помощи, и страхом, повелевавшим ему скакать немедленно с неожиданной вестью к графу де Ла Фер. Вдруг в коридоре послышались шаги, вошел трактирщик с лекарем, которого наконец отыскали.

Следом за ними явилось несколько любопытных, так как молва о странном происшествии начала распространяться.

Лекарь подошел к умирающему, находившемуся, казалось, в забытьи.

— Прежде всего надо удалить кинжал из груди, — сказал он, многозначительно качая головой.

Гримо вспомнил слова раненого и отвернулся.

Лекарь расстегнул камзол, разорвал рубашку умирающего и обнажил грудь.

Кинжал был погружен по самую рукоятку. Лекарь взялся за нее и потянул. По мере того как он вынимал кинжал, глаза раненого раскрывались все больше и больше, и взгляд их становился ужасающе неподвижным. Когда лезвие было все извлечено из раны, красноватая пена показалась на губах раненого. Он тяжело вздохнул. Кровь хлынула потоком из раны; умирающий со странным выражением устремил свой взгляд на Гримо, захрипел и тотчас же испустил дух.

Гримо поднял облитый кровью кинжал, который, вызывая ужас всех окружающих, лежал на полу, сделал знак хозяину выйти с ним, расплатился с щедростью, достойной его господина, и вскочил на лошадь.

Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он подумал, что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и объяснение не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановился перед «Коронованным мулом», единственной гостиницей в Мазенгарбе.

С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал.

Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От мрачного утреннего происшествия на лицах молодых людей еще сохранилось облачко грусти, которое никак не могла рассеять веселость д'Арменжа, привыкшего наблюдать подобные зрелища глазами философа.

Внезапно дверь отворилась и вошел Гримо, бледный, весь в пыли и еще забрызганный кровью несчастного раненого.

— Гримо, мой дорогой, — воскликнул Рауль, — наконец-то ты здесь! Извините меня, господа, это не слуга, это друг.

И подбежав к нему, продолжал:

— Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того, как мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На тебе кровь! Откуда эта кровь?

— В самом деле, кровь! — сказал граф, вставая. — Вы ранены, мой друг?

— Нет, сударь, — сказал Гримо, — это не моя кровь.

— Чья же? — спросил Рауль.

— Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер у меня на руках.

— У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой?

— Да, — сказал Гримо.

— Ведь это бывший палач из Бетюна.

— Да, знаю.

— Так ты раньше знал его?

— Да.

— Он умер?

— Да.

Молодые люди переглянулись.

— Что ж делать, господа, — сказал д'Арменж, — это закон природы, которого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его рану, я решил, что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз требовал монаха.