— Вы очень молоды, господин Мордаунт, — сказал он, — для трудной роли посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.

— Монсеньер, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается, считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.

— Что это значит, сударь? — спросил Мазарини. — Я вас не понимаю.

— Я говорю, монсеньер, что год страданий должен считаться за два, а я страдаю уже двадцать лет.

— Ах, так, я понимаю, — сказал Мазарини, — у вас нет состояния, вы бедны, не правда ли?

И он подумал про себя: «Эти английские революционеры сплошь нищие и неотесанные мужланы».

— Монсеньер, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но у меня его отняли.

— Значит, вы не простого звания? — спросил Мазарини с удивлением.

— Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.

— Как же вас зовут?

— Меня зовут Мордаунт, — отвечал молодой человек, кланяясь.

Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.

Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.

Молодой человек казался совершенно бесстрастным.

«Черт бы побрал этих пуритан, — подумал Мазарини, — все они точно каменные».

Затем он спросил:

— Но у вас есть родственники?

— Да, есть один, монсеньер.

— Он, конечно, помогает вам?

— Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказывал лакеям прогнать меня.

— О, боже мой, дорогой господин Мордаунт! — воскликнул Мазарини, надеясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в какую-нибудь ловушку. — Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы ничего не знаете о своем рождении?

— Я узнал о нем очень недавно.

— А до тех пор?

— Я считал себя подкидышем.

— Значит, вы никогда не видали вашей матери?

— Нет, монсеньер, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как если бы это было вчера.

— У вас хорошая память, — произнес Мазарини.

— О да, монсеньер, — сказал молодой человек с таким выражением, что у кардинала пробежала дрожь по спине.

— Кто же вас воспитывал? — спросил Мазарини.

— Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала мне имя моего родственника, о котором ей часто говорила моя мать.

— Что же было с вами потом?

— Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский лад, передал мне все свои знания и помог мне искать родных.

— И ваши поиски…

— Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.

— Вы узнали, что сталось с вашей матерью?

— Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником при содействии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.

— А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите короля?

— Да, монсеньер, я его ненавижу! — сказал молодой человек.

Мазарини был поражен тем, с каким дьявольским выражением произнес Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за прилива крови, лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.

— Ваша история ужасна, господин Мордаунт, — сказал Мазарини, — и очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень могущественному человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим, нетрудно получить любые сведения.

— Монсеньер, хорошей ищейке достаточно показать малейший след, чтобы она распутала его до конца.

— А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником? — спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди приближенных Кромвеля.

— Благодарю вас, монсеньер, я поговорю с ним лично.

— Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?

— Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.

— Значит, у вас есть средство смягчить его?