— Еще что?

— Еще принц сказал: «Будьте внимательны: он, по всей вероятности, будет переодет», — это уж, мне кажется, не оставляет никаких сомнений, потому что вы не в форме офицера мушкетеров, а одеты как простой всадник.

Ну-ка, что вы на это скажете?

— Увы, мой милый Планше, — сказал Д'Артаньян со вздохом, — к несчастью, для меня миновала пора, когда принцы искали случая убить меня.

Ах, славное то было время! Будь покоен, мы вовсе не нужны этим людям.

— Уверены ли вы, сударь?

— Ручаюсь.

— Ну, так ладно; тогда нечего и говорить об этом.

И Планше снова поехал позади д'Артаньяна с тем великим доверием, которое он всегда питал к своему господину и которое ничуть не ослабело за пятнадцать лет разлуки.

Они проехали около мили.

К концу этой мили Планше снова поравнялся с д'Артаньяном.

— Сударь, — сказал он.

— Ну? — отозвался тот.

— Поглядите-ка, сударь, в ту сторону; не кажется ли вам, что там, в темноте, двигаются тени? Прислушайтесь: по-моему, слышен лошадиный топот.

— Не может быть, — сказал д'Артаньян, — земля размокла от дождя; но после твоих слов мне тоже кажется, что я что-то вижу. — И он остановился, вглядываясь и прислушиваясь.

— Если не слышно топота лошадей, то, по крайней мере, слышно их ржанье. Слышите?

Действительно, откуда-то из тьмы до слуха д'Артаньяна донеслось отдаленное лошадиное ржанье.

— Наши молодцы выступили в поход, — сказал он, — до нас это не касается. Едем дальше.

Они продолжали свой путь.

Через полчаса они достигли первых домов Нуази. Было около половины девятого, а то и все девять часов вечера.

По деревенскому обычаю, все уже спали: в деревне не светилось ни одного огонька.

Д'Артаньян и Планше продолжали свой путь.

По обеим сторонам дороги на темно-сером фоне неба выделялись еще более темные уступы крыш. Время от времени за воротами раздавался лай разбуженной собаки, или встревоженная кошка стремительно кидалась с середины улицы и пряталась в куче хвороста, откуда виднелись только ее испуганные глаза, горящие, как карбункулы. Казалось, кошки были единственными живыми существами, обитавшими в деревне.

Посреди селения, на главной площади, темной массой возвышалось большое здание, отделенное от других строений двумя переулками. Огромные липы протягивали к его фасаду свои сухие руки. Д'Артаньян внимательно осмотрел здание.

— Это, — сказал он Планше, — должно быть, замок архиепископа, где живет красавица де Лонгвиль. Но где же монастырь?

— Монастырь в конце деревни, я его знаю.

— Так скачи туда, — сказал д'Артаньян, — пока я подтяну подпругу у лошади; посмотри, нет ли у иезуитов света в каком-нибудь окне, а потом возвращайся ко мне.

Планше повиновался и исчез в темноте, между тем как д'Артаньян, спешившись, стал подтягивать, как и сказал, подпругу.

Через пять минут Планше вернулся.

— Сударь, свет есть только в одном окне, выходящем в поле.

— Гм! — сказал д'Артаньян. — Будь я фрондер, я бы постучался сюда и наверняка нашел бы покойный ночлег; будь я монах, я бы постучался туда и, наверное, получил бы отличный ужин; а мы, очень возможно, заночуем на сырой земле, между замком и монастырем, умирая от жажды и голода.

— Да, как знаменитый Буриданов осел, * — прибавил Планше. — А все же не постучаться ли?

— Шш! — сказал д'Артаньян. — Единственный огонек в окне и тот потух.

— Слышите? — сказал Планше.

— В самом деле, что это за шум?

Послышался гул, как от надвигающегося урагана. В ту же минуту из двух переулков, прилегающих к дому, вылетели два отряда всадников, человек в десять каждый, и, сомкнувшись, окружили д'Артаньяна и Планше со всех сторон.

— Ого! — сказал д'Артаньян, обнажая шпагу и прячась за лошадь. Планше проделал тот же маневр. — Неужели твоя правда и они впрямь добираются до нас?

— Вот он! Попался! — закричали всадники и бросились с обнаженными шпагами на д'Артаньяна.

— Не упустите! — раздался громкий голос.

— Нет, монсеньер! Будьте покойны.

Д'Артаньян решил, что пора заговорить и ему.

— Эй, слушайте, — сказал он со своим гасконским акцентом, — чего вы хотите? Что вам надо?