Дама произнесла эти слова еще суровее, с нахмуренными бровями. Быть может, в ее личной жизни были события, делавшие для нее невыносимым провозглашение святости правил чистой и строгой нравственности.

— Не я говорю, ваша светлость, это Бог так говорит. Именно ради греха моего деда адмирал не должен допустить, чтобы он умер так внезапно. Смерть ужасна для иных, кто не верит в искупление Сына Божья; а тем более она ужасна без подготовки. Правда, дон Франческо уже не молод; но вы, может быть, заметили, синьора, что под старость совесть у человека особенно черствеет, ему точно никогда не предстоит умереть. Я говорю о тех, кто всю жизнь прожил в свое удовольствие.

— Вы слишком молоды, синьорина, чтобы проповедовать новые взгляды; к тому же вы забываете, что адмиралу время дорого. Можете теперь удалиться, я передам ему все, что вы мне сказали.

— У меня еще другая просьба, ваша светлость, — повидать дона Франческо, чтобы получить его благословение.

— Его нет на нашем судне, он на фрегате «Минерва», и вас, конечно, допустят к нему. Постойте, несколько слов помогут вам добиться желаемого. Вот, возьмите. Прощайте, синьорина.

— Могу я сколько-нибудь надеяться, ваша светлость? Подумайте только, как заманчива должна быть жизнь, кто в ней пользовался так долго достатком и занимал почетное место! Самый слабый луч надежды, принесенный его внучкой, сделал бы ее в глазах деда вестницей Неба.

— Я не могу сказать вам ничего определенного — дело в руках неаполитанского суда, и мы, англичане, в него не вмешиваемся. Уходите теперь оба, адмиралу надо заняться другими неотложными делами.

Джита печально и медленно удалилась со своим дядей. В дверях каюты они встретились с лейтенантом, под караулом которого находился несчастный приговоренный и который шел теперь к адмиралу с последней просьбой дона Франческо позволить ему умереть смертью солдата, а не казнью разбойника. Мы не будем здесь приводить последовавший за тем разговор, что увело бы нас далеко; скажем только, что в этой просьбе ему было отказано.

Весьма возможно, что Нельсон так и не узнал в точности того, что говорила Джита; по крайней мере ее просьба была оставлена без всяких последствий. Вообще в этом деле поступили почти с неприличной поспешностью и не пожелали даже смягчить род казни князя Караччиоли. Куф остался обедать у адмирала, а Карло Джунтотарди и его племянница отправились на лодке к неаполитанскому фрегату, на котором в это время находился пленником несчастный Караччиоли.

Их свободно пропустили на фрегат, где Джунтотарди сообщил вахтенному офицеру о цели их прихода, и тот послал спросить арестанта, желает ли он принять посетителей; при этом сказано было имя одного только дяди.

Князю Франческо Караччиоли было под семьдесят лет; он принадлежал к одной из известнейших фамилий в Италии и всю жизнь занимал высокие и важные должности. Нам нет надобности касаться того преступления, в котором его обвиняли, мотивов, могущих служить ему оправданием, неправильностей в преследовании его, позорной поспешности, с которой его судили, обвинили и казнили, — все это уже всем известно из истории. В то утро его арестовали, и военный совет из его сограждан почти немедленно вынес ему смертный приговор; теперь он находился в ожидании исполнения этого приговора уже на том судне, на котором должна была совершиться казнь.

Офицер, явившийся к нему от имени Джунтотарди, застал этого несчастного с его духовником, только что исповедавшим его. Караччиоли равнодушно выслушал просьбу и, предполагая, что это или какой-нибудь старый слуга их дома, или поставщик, которому не уплачено что-нибудь по счету, согласился его принять и даже задержал духовника, собиравшегося уже уходить.

— Я рад буду расплатиться, если за мной есть еще какие-либо долги! — сказал Караччиоли.

При этих словах дверь отворилась, и вошла Джита со своим дядей. Наступила минута общего молчания: арестант старался припомнить тех, кого он видел перед собой, а Джита была слишком огорчена и испугана. Наконец она подошла к приговоренному и заговорила, опускаясь перед ним на колени:

— Дедушка, благословите дочь вашего единственного сына.

— Дедушка?! Мой сын?! Его дочь! — повторил дон Франческо. — Да, у меня был сын, я признаю это со стыдом и раскаянием; но он давно умер, и я никогда не слышал, чтобы после него осталась дочь.

— Эта дочь перед вами, синьор, — сказал Джунтотарди, — а ее мать была моя сестра. Вы считали нас ниже себя, и мы не хотели вас беспокоить.

— Как же вы теперь надеетесь получить признания ваших прав со стороны приговоренного к смерти преступника, друг мой?

— Нет, нет, — послышался нежный голос у его ног, — дочь вашего сына желала только благословения от отца ее отца, за которое она отблагодарит горячими молитвами о спасении вашей души.

— Я этого не достоин, отец, — обратился неаполитанский адмирал к своему духовнику. — Взгляните на это нежное растение, до сих пор пренебрежительно оставленное в тени, которое словно поднимает теперь свою головку, чтобы оделить меня своим благоуханием в преддверии моего смертного часа. Нет, я этого не заслужил.