— Все?! — прорычал он. — Клянусь богом, вы скажете «это слишком», когда узнаете, что кретин Батлер натворил теперь!

О'Мой ударил увесистым кулаком по бумаге, принесшей дурную новость.

— Неделю назад он вломился ночью с отрядом драгун к доминиканским монахиням в Таворе. Ударили в колокол, и сбежавшаяся деревня принялась мстить за поругание своей святыни. В итоге — трое солдат убиты, пятеро (крестьян зарублены насмерть, еще семеро ранены, а сам Дик отстал и, как сообщают, потом выбрался из монастыря, но, судя по всему, где-то скрывается, так что к своему преступлению добавляет еще и дезертирство, без которого ему уже и так грозит виселица. И это «все», как вы говорите. Но, по-моему, это чересчур даже для Дика Батлера.

— О Боже! — прошептал капитан Тремейн.

— Я рад, что вы согласились со мной.

Капитан смотрел на своего командира с выражением неподдельного ужаса на лице.

— Но ведь наверняка, сэр, — я хочу сказать, если тут нет ошибки, существует какое-нибудь объяснение... — Он замолчал в полной растерянности.

— Да уж. Всегда существует самое подходящее объяснение тому, что совершает Дик Батлер, его жизнь состоит из ошибок и объяснений. — Он говорил с раздражением, в котором чувствовалась горечь.

— Он вторгся в этот монастырь по недоразумению, согласно докладу сопровождавшего его сержанта, — сообщил сэр Теренс и прочитал соответствующую часть донесения.

— Но как это может ему помочь теперь, при нынешнем общественном настрое и отношении Веллингтона к подобным вещам? Ищейки провоста [Начальника военной полиции (англ.)]прочесывают страну в поисках этого мерзавца, и, когда его найдут, встреча с расстрельной командой ему гарантирована.

Тремейн медленно повернулся и стал смотреть в окно. Из него открывался великолепный вид на горные склоны, поднимающиеся над рощей пробковых дубов, покрытых молодыми зелеными побегами, особенно яркими на фоне серебристой реки.

Бушевавшие на прошлой неделе грозы — родовые муки природы, сопровождавшие появление весны, — совсем обессилели, и день стал очень напоминать июнь в Англии. Согретые щедрым солнцем, распускались почки, деревья, еще две недели назад стоявшие совсем голыми и тощими, напоминая скелеты, теперь покрылись нежной зеленой дымкой.

Красивый дом, который занимал генерал-адъютант, принадлежал монастырю и стоял на высотах Монсанту, поднимающихся над пригородами Алькантары. Капитан Тремейн окинул взором открывшуюся панораму красновато-коричневых крыт Лиссабона справа — этот город задирал нос перед Римом из-за того, что был построен на семи холмах — до дебаркадера, тянущегося до форта святого Жулиана слева, и, отвернувшись от окна, в задумчивости скользнул взглядом по комнате, обстановку которой наполовину составляла тяжелая церковная мебель, где за громоздким резным черным письменным столом, ссутулившись и угрюмо уставившись в пространство, сидел сэр Теренс.

— Что вы собираетесь предпринять, сэр? — спросил Тремейн.

О'Мой нервно пожал плечами и выпрямился.

— Ничего, — проворчал он.

— Ничего?

Этот вопрос, прозвучавший почти упреком, задел генерала.

— А что я могу сделать? — раздраженно спросил он.

— Но вы ведь не раз прежде выручали Дика из беды.

— Да. Это стало моим основным занятием с тех пор, как я женился на его сестре. Но на этот раз он зашел слишком далеко.

— Лорд Веллингтон любит вас, — заметил капитан Тремейн.

Будучи по природе человеком невозмутимым, Тремейн был сейчас настолько же спокоен, насколько О'Мой возбужден. Хотя он был лет на двадцать моложе генерала, его с О'Моем связывала крепкая дружба, так же, как и с семейством Батлеров, с которым у Тремейна имелись, кроме того, дальние родственные связи, что в немалой степени способствовало его назначению военным секретарем к сэру Теренсу.

О'Мой посмотрел на него и опустил глаза.

— Да, — согласился он. — Но он еще чтит закон, порядок и военную дисциплину, и я только подвергну ненужному испытанию нашу дружбу, замолвив слово за этого шалопая.

— Этот шалопай ваш шурин, — напомнил Тремейн.

— Черт возьми, Тремейн, вы думаете, я этого не знаю? Однако что я могу поделать? — ответил он и сердито резюмировал: — Честное слово, я не понимаю, о чем вы думаете.

— Я думаю о Юне, — спокойно, в свойственной ему манере ответил капитан, и эти слова моментально остудили гнев О'Моя.

Редко кто может спокойно воспринять упрек, скрытый или явный, в отсутствии предупредительности и внимания к своей жене, но для человека с характером О'Моя и в его обстоятельствах это было просто исключено. Напоминание Тремейна уязвило его особенно больно из-за неравнодушного отношения генерала к дружбе, сложившейся между Тремейном и леди О'Мой. Эта дружба в прошлом немало досаждала сэру Теренсу. В пору своих ухаживаний за Юной Батлер он испытывал к Тремейну жуткую ревность, видя в том соперника, который, имея перед ним такое сильное преимущество, как молодость, должен был победить. Но, когда О'Мой, решив испытать судьбу, сделал девушке предложение, она приняла его, и между ними восстановились прежние сердечные отношения.