Развитие капитализма, его кризисы в 30–40-е и 70-е годы XX в. вели к изменению социальной структуры западного общества. Это изменение в основном проявилось в депролетаризации населения (по формулировке социолога из чикагского Северо-Западного университета Г. Дерлугьяна). Все началось с того, что традиционные производства (добыча сырья, металлургия, машиностроение, химия) постепенно переводились из западных промышленных центров в страны Латинской Америки, Ближнего и Среднего Востока, Индию и Китай. Рабочая сила там дешевле, территории экологически не перенапряжены. Это был мощнейший стимул для глобализации. И хотя Западу пришлось «поработать» над созданием лояльных политических режимов в этих странах, над перемещением капиталов, модернизацией транспортной инфраструктуры, подготовкой местных рабочих – все равно это оказалось и выгодным, и оправданным с точки зрения неолиберальной идеологии.

Но перемещение производства – это одна сторона депролетаризации. Другая – это решение судеб высвобождавшихся людей на Западе. Теперь уже бывшие пролетарии направлялись в сферу услуг, но большинство становилось средним классом. Некоторые превращались в маргиналов, живущих на социальное пособие. Пролетарии же по большей части остались на военно-промышленных предприятиях, производящих электронную технику, «умные» машины, информационные и транспортные системы и средства связи, оборудование для сферы услуг.

Те бывшие пролетарии, что ушли в сферу услуг, становились работниками торговли, транспорта, отелей и предприятий питания. Некоторые, выучившись, заняли места менеджеров, «компьютерщиков», юристов, страховых агентов – становились работниками индивидуализированного труда. Большинство же стали представителями того среднего класса, который в основном живет за счет кредитов и спекуляции на акциях. И в обоих случаях это уже были люди, ушедшие от рабочей профессии, развращенные рекламой потребления, стремящиеся иметь все больше и больше, не задумываясь, насколько это согласуется с их возможностями. Так оценивает ситуацию Дерлугьян.

Взращивание такого среднего класса стимулировалось неолиберальной идеологией: чтобы быть по-настоящему свободным, независимым, человеку нужно заниматься предпринимательством. Идеологию поддерживала сама капиталистическая практика. Немалая часть мирового капитала была выведена из производства и брошена на финансовые спекуляции. И вот эта депролетаризированная масса, питаемая неолиберальной идеологией, спекулятивной капиталистической практикой и психологией среднего класса, стала в западном мире основой общественного согласия.

Отчасти такие процессы шли и в России. В период 1990 – начала 2000-х годов масса рабочих, инженеров и техников с закрывавшихся предприятий подалась в торговлю, сферу услуг, в охранные службы бизнеса. Это тоже был массовый процесс депролетаризации. Рождался новый класс людей, которых приучали быть «свободными», «независимыми», «самостоятельными». Такая масса (по Ленину – «наименее просвещенная», по Маркузе – «настроенная консервативно», по Белинскому – «живущая предрассудками») должна была стать основой общественного согласия.

В таких случаях массовые коммуникации, массовая культура объединяют разные гетерогенные группы, «выплавляют» «среднюю массу» людей, для которых характерны определенные ценности. Общественное мнение такой массы становится предметом завоевания и средством удержания власти. При этом политика превращается в технологию управления, в инструмент достижения компромиссов между различными социальными группами, в инструмент социального контроля, обеспечивающего массовое поведение в соответствии с конституционными нормами. В таком варианте массовое общество достигает своей высшей стадии развития. Такова была тенденция его развития и в Советском Союзе, и в странах западной цивилизации.

Так разрешается противоречие между обществом массовым и обществом гражданским, которые одно без другого сегодня существовать не могут. Подчеркнем – разрешается с помощью технологий управления, социального контроля масс.

Жизнь массового общества, управляемого определенными технологиями, становится понятной, если обратиться к концепции Й. Хейзинги об игровом характере культуры. Этот нидерландский историк определяет феномен игры так [77] :