«Хорошо, что он не сделал этого в автобусе. Ему пришла тогда довольно жалкая мысль, но, увлекшись расчетами, он пошёл бы тем, заведомо ложным путём. Бывает же порой бездействие полезней действия».

С двумя бутылками «Гамзы», бутылкой местной водки с архаром на штампе и банкой консервированных фруктов Маэстро ждал автобуса у кромки городских деревьев возле контрольно-пропускного пункта. Рядом на небольших участках, щедро орошаемых водой, возились огородники. «Огород в этом городе, – подумал Маэстро, – видимо, показатель привилегированного положения». Потому что на огород шли семьями, хорошо одетые, насколько позволяла жара. И сама зелень и аккуратные колпачки над рассадой – ласкали глаз и сюда приходили полюбоваться ею. А счастливые владельцы хлопотали, переговариваясь, на своих участках, отводили воду и с такой тщательностью конструировали грядки, точно возрождали забытое искусство огородничества. Недалеко от Маэстро в тени деревьев стояло несколько ожидающих. Завидев подходящую машину, они выскакивали из спасительной тени, спрашивали водителя:

– До двойки?

– До станции, – отвечали люди на колесах.

– А-а, – разочарованно отходили ожидающие.

Они уже выстояли порядком, когда к ним присоединилась женщина, и кто-то заметил: «Выросли шансы», и действительно, когда подошел автобус, никто не двинулся с места, уступая это право женщине.

– До двойки едете? – мягко спросила она.

– Довезём, – отвечал шофёр.

И вслед за ней со словами: до двойки… до двойки… полезли в автобус и остальные.

Расселись. Маэстро устроился над колесом. Он хотел сразу достать блокнот, но что-то его остановило. Впереди вполоборота к нему сидела она. Та, что поминутно вспоминалась теперь. У неё было правильное, продолговатое лицо. Всё в ней ему нравилось: лицо, волосы, фигура, и то, как она сидела. Всё вызывало восторг. На ней было чёрное платье в редких белых цветах, и по подолу шла красная полоса. Все было в ней удивительно хорошо, но особенно поражала её потрясающая знакомость, хотя он был уверен, что не встречал её до ТП.

Он все же вытащил блокнот и начал писать, изредка взглядывая на неё, и она ему помогала.

Тяжелый оранжевый солнечный шар повис над горизонтом, когда автобус притормозил у здания строящейся экспедиции, на развилке дорог. Маэстро вылез, поблагодарив водителя, и, поудачнее подхватил сверток, разорвавшийся во многих местах. «Как он там работает? – подумал он о Славке. – В такую жару».

Первым делом, придя в гостиничную комнату, где они теперь жили вдвоем со Славкой, Маэстро разделся и встал под душ, смывая с себя жару и пыль, пока ему не стало холодно. Затем, не вытираясь, он вошел в комнату и начал распаковывать свёрток.

– Готов забожиться, она поглядывает на нас.

– Перекрестись. Она поглядывает на Зайцева.

– А это естественно. Лучшего зятя бы и не пожелал.

– У тебя дочь?

– Слава богу, нет.

Гомон не прекращался, однако Зайцев не обращал на него внимания. Он подумал о девушке ГВФ, что в ней есть что-то восточное: «черноволосая, стройная, с нежным овалом лица».

Взгляды их встретились. Она улыбнулась, покраснела, но глаз не отвела. Маэстро даже вспотел: «Такого не может быть. Разве жизнь не учила, что всё это не для него».

– Юра, нужно…

Но болтать больше не хотелось.

– Ничего мне не нужно, – перебил он.

– Все слышали? Юре ничего не нужно. Он у нас – святой.

– Святыми становятся после смерти.

– А мы убьем его и увековечим.

– Но нужен подвиг.

– У Юры есть подвиг: о деве и змее.

– Каком, зеленом?

Она смотрела на него. «Нет, это невозможно», – подумал Маэстро, и снова прошлое нахлынуло на него. С уходом солнца шоссе перед гостиницей оживилось. Постукивая каблучками-гвоздиками, проходили немногие женщины, жившие на площадке, и этот стук был слышен издалека. Многие, услышав его призыв, выглядывали из окон. А они, местные девушки, шли по своим делам: в столовую, которая закроется вот-вот, в клуб за билетами в кино, в библиотеку. Но вид у них был такой, словно шли они на свой первый бал: белоснежная кофточка, продуманная прическа, модельные туфельки – ни дать, ни взять, девчонка с улицы Горького. Весь день они работали: в архивах МИКа, библиотеке, столовых, в сборочном, но вечерами они были местными девушками, одетыми с картинки, которыми любовались все.

Славка чуточку опоздал.

– Заварушка маленькая приключилась, – объяснил он. – А ты молодец, рассматривал он покупки, – присваиваю тебе звание – молодец.

– А что случилось?

– На имитаторе не проходит сигнал. Правда, не штатный. Придумали тут проверочку. Запросили Красноград. Летит уже голубчик, твой начальник. Да, кончилась твоя беспривязная жизнь.

– А кто?

– Вадим.

– Да, ну? – удивился Маэстро.

– Давай бутылки.

Славка сунул бутылки в умывальник и открыл кран. Вода, журча, заскользила по их выпуклым бокам, исчезая в раковине так же, как она пропадала в ненасытной высушенной солнцем земле.

– Пошли поужинаем.

Они вернулись в гостиницу весёлым табуном. В вестибюле Маэстро и Славка со снисходительным видом подождали, пока Капитолина справлялась о письме. Проходящие взглядывали на девушек, затем на них, их ожидающих, и они резко выросли в их глазах. Когда Славка вынул из кармана ключ, и они ввалились из общего коридора в темный коридорчик прихожей, начались «ахи» и «охи», потому что на полу стояла вода. Наклейка одной из бутылок в раковине залепила сток, и вода, переливаясь через край, тяжело хлестала на пол.

– За работу, синьор, – скомандовал Славка, – а я пока развлеку гостей.

Маэстро нашел тряпку, разделся по пояс и, засучив брюки, начал собирать воду. Изредка он появлялся в комнате и частично слышал разговоры через открытую дверь. Говорил больше Славка, гости отмалчивались. Они сидели на покрытых одеялами постелях, осторожно отвечали и смеялись, переглядываясь, как будто знали что-то, неизвестное другим. Только первый раз, когда он появился в комнате босой с засученными штанами, обнаженный по пояс, с тряпкой в руках, они дружно засмеялись.