* № 5.

После слов:сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем, стр. 55, строка 7,— следует вариант окончания рассказа, имеющийся в обеих рукописях (в ркп. I он обрывается на словах:он остановился как останавливаются пьяные). Приводим его по ркп. II.

Это бездйствіе среди работающихъ бабъ и блдное лицо, еще боле замтное изъ за краснаго платка и новаго сарафана, поражало больше воя. Она какъ будто ужъ распростилась со всми, и вс ужъ ей были чужіе. Старикъ веллъ Игнату хать съ молодайкой, а самъ торопился, такъ что и не позавтракалъ, а взявъ только хлбушка въ полотенце, одинъ слъ на кобылу и похалъ. Но прежде чмъ хать въ городъ, онъ зашелъ къ Егору Михайловичу. «Я, Егоръ Михайловичъ, хочу малаго выкупить, прикажите?» — «Чтоже, передумалъ?» — «Передумалъ, Егоръ Михайловичъ, жалко, братнинъ сынъ, жалко. Богъ съ ними, съ деньгами. Грха отъ нихъ много. Жили безъ нихъ — и проживемъ. Записочку пожалуйте». «Чтожъ, ладно, — сказал Егоръ Михайловичъ и написалъ ему записочку къ знакомому поставщику рекрутовъ. Только скоре ступай, въ 12 часовъ ставка». Напрасно говорилъ это Егоръ Михайловичъ; старикъ зналъ это и былъ весь не свой отъ безпокойства. Онъ котомъ ввалил ъвъ телгу и всю дорогу гналъ рысью, только одну горку далъ шажкомъ выдти. Такъ что брюхо кобылы въ одно утро все пропало. Онъ пріхалъ не къ купцу, не къ правленью, а прямо въ синій трактиръ, къ хозяину котораго была дана записка. «Ну, что, старикъ, аль сына ставишь, — спросилъ хозяинъ. — А нашего малаго нанимали; должно нынче покончимъ. Просимъ 400 рублей, 380 даютъ. Гд малый-то?» — «Еще спитъ, все гуляетъ. Ужъ 23 цлковыхъ пропилъ. Надолъ. Вотъ и мужикъ идетъ». — «Бери 400», вдругъ сказалъ Дутловъ, выставляя руку. «Что такъ? А магарычи твои?» — «Ну не грши, сказалъ Дутловъ.— Хозяинъ оттягивалъ руку. — Не грши, умирать будемъ,— повторилъ Дутловъ. Другой мужикъ подходи лъ.— Ладно, чтоль? Только бъ въ врности было?» — «Ну молись Богу». Они ударили по рукамъ. Давай бумагу, бери задатокъ. Дутловъ уже зналъ вс порядки, прежде для своего сына совтовался съ писцомъ. Разбудили заспаннаго Алёшку, онъ тотчасъ же потребовалъ рому и требовалъ, чтобы старикъ выпилъ. Но Дутловъ отказался. Дали бумаги, старикъ пошелъ къ знакомому писцу Ивану Ивановичу, привелъ его съ собой. («Батюшка И. И., ужъ ты не обмани».) И. И. сказалъ, что все въ порядк, только надо въ ставку. — Старикъ пошелъ въ правленье и ждалъ у крыльца. Алешка зароблъ. Черезъ 1/ 4часа вышелъ Алешка съ хозяиномъ, солдатскій обстриженный лобъ. «Слава теб, Господи», сказалъ Дутловъ и досталъ деньги. Первыя онъ отсчиталъ Ильичевы деньги и вздохнулъ легко, когда деньги эти перешли въ руки купца, потомъ пошли добавочныя цлк[овыя] бумажки пчельныя, плотничныя, извозныя и т. д. Эти онъ долго считалъ, наконецъ, отсчитавши, махнулъ рукой и, получивъ квитанцію отъ И. И., пошелъ на квартиру купца. Илюшка стоялъ въ комнат съ хозяйкой. Онъ злобно посмотрлъ на Дутлова и замолчалъ. Молодайка плакала, закрылась. Илюшка бойко и нагло смотрлъ на дядю, какъ будто онъ ужъ усвоился съ солдатствомъ. «Пріхалъ порадоваться, какъ за сына пле- мянникъ идетъ?» — «Илюха,— сказалъ Дутловъ, чуть не плача, подходя,— не грши». — «Илюха, что ты?» Молодайка уставилась. «Вотъ она». — «Кто она?» — «Квитанца!» — «Чья квитанца?» — «Илюха, виноватъ я былъ передъ тобой, и ты Аксинья! Вы меня простите, Христа ради,— и старикъ поднялъ полу кафтана, чтобы не запачкать и поклонился имъ въ ноги,— попуталъ меня бы нечистый, да спасибо, я въ чувства пришелъ, пропадай они, пропадай деньги эти». — «Что ты, батюшка, что ты?» И они поднимали его, хотя и не понимая въ чемъ дло, но чувствуя, что старикъ былъ откровененъ съ ними. «Я купилъ некрута и поставилъ его, вотъ она!» Илюшка долго не зналъ, что сказать. Но тутъ мать его, узнавъ новость отъ Игната, вбжала и бухнулась на шею сыну. «Родный ты мой,— завопила она,— слава теб Господи, выкупилъ онъ тебя. Спаси его Христосъ», И они вс стали въ ноги кланяться ему,— «Вкъ теб слуга, рабъ твой,[3] что хочешь изъ меня длай». Старикъ плакалъ и не зналъ, что сказать. Имъ тсно было съ своей радостью въ изб, они пошли на дворъ, купецъ похвалилъ даже. «Что, братъ, деньги, такого малаго не купишь за деньги». Илюшка горлъ, закладывая лошадь, но наконецъ все устроилось, и они похали. Штофчикъ водки незабытъ былъ, купленъ, и выпито немного. Кобыла оправилась, въ задк сидла молодайка, старикъ съ Ильей и его братомъ лежали въ середин, мальчишка правилъ, мать съ Игнатомъ хали сзади. Отъ водки ли, отъ радости, только имъ казалось, что ихъ сотни въ телгахъ, и голоса ихъ были такъ громки. Баранки высовывались. Прозжая мимо однаго домика, они замтили рекрутовъ и солдатъ кружкомъ и однаго рекрута пляшущаго съ штофомъ водки въ рукахъ; онъ плясалъ ловко. Илья остановился; рекрутъ чувствовалъ, что на него смотрятъ, и это придавало ему силы, но не видалъ никого. У него брови были нахмурены, и пьяное лицо было напряжено, только ротъ остановился въ улыбку, балалайка трепала, а онъ заботился, чтобъ то на каблук то на носк; мальчишки тутъ же были, помирали со смху, большіе серьезно любовались. Хозяинъ тоже стоялъ съ видомъ, что вамъ это в диковину, а я знаю твердо. Онъ узналъ Дутлова. «Вотъ мужикъ, за котораго пошелъ», сказалъ онъ. Алёшка остановился. «Гд? Алёшка, другъ любезный, — закричалъ онъ и побжалъ къ телг. — Хозяинъ, водки». Онъ всхъ угостилъ виномъ, бабы не пили. «Хозяинъ, пряниковъ». Баба съ пряниками пришла. Они схватили весь латокъ. Баба закричала. «Не бось, заплачууу! — и высыпалъ его въ телгу. — А матушка которая?» — «Эта». — «И ей пожертвую. Хозяинъ, дай полотенце». — Два полотенца и платокъ ку[пи]лъ. «На теб. Вотъ». Онъ остановился, какъ останавливаются пьяные, какъ будто вспомнилъ гд онъ, и что онъ. «Вотъ вамъ. И Алёшка пропадетъ — не пропадетъ Алёха». «Спасибо, родные, зачмъ это, спасибо, вишь простой малый какой». «А что, матушка есть у тебя? Какъ звать-то тебя?» «Алехой. Матушка, — онъ засмялся ужасно, — матушка есть. Вотъ за васъ я иду, вотъ я васъ одарилъ, только вы для меня сдлайте ради Христа Божескую милость. Позжай ты въ село Водное, и тамъ спроси старуху Аниканову — такъ спроси, и скажи ты старух этой самой, что молъ Алёха твой, значить А...ле...ха! Нтъ, не говори ничего, — голосъ его задрожалъ,— музыканъ валяй!» Онъ сталъ плясать ловко, стукая. «Прощай, дай Богъ теб», заговорили Дутловы. «Узжайте вы къ дьяволу». — «Охъ! — заговорила старуха, — что ты!» — «Пошли, что стоите, пошли, пошелъ!» Илюх что то загорлось, онъ погналъ во весь духъ, телги застучали. «Пошелъ, — стиснувъ зубы кричалъ Алёха, — я васъ, міроды, лапотники, черти». И съ этими словами онъ перешелъ въ плачъ, въ вой и, какъ стоялъ, ударился объ землю и заревлъ. А Дутловы остановили шагомъ, водка дйствовала, Илья заплъ, бабы подтянули. И тройка прохала, красныя лица, платки, прозвучала псня, прокричали они на ямщика, и ямщикъ поддалъ поглядывая, а чиновникъ посмивался. Старикъ дремалъ. Дти ликовали.

** [ИДИЛЛИЯ.]

[ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ]

ОНО ЗАРАБОТКИ ХОРОШО, ДА И ГРХЪ БЫВАЕТЪ ОТЪ ТОГО.

1.

<Петръ Евстратьичъ теперь большой человкъ — управляющій. Легко сказать, надъ двумя деревнями начальникъ, какъ баринъ, повелваетъ. Одинъ сынъ въ купцахъ, другой чиновникъ, за дочерью, сказываютъ, 5 000 приданаго далъ; да и самъ живетъ въ хол, какъ баринъ, каждый годъ деньги въ Москву посылаютъ. — А такой же нашъ братъ — изъ мужиковъ взялся, Евстрата Трегубова сынъ. Да и не Евстрата сынъ оно; вдь только по сказкамъ числится Евстратовымъ сыномъ, а настоящее дло вотъ какъ было. — Извстно, чей бы бычокъ не скакалъ, а теля то наше.

И мудреное дло, какъ этотъ грхъ случился. Не мало въ т поры народъ дивовался. Тогда народъ проще жилъ, и такія дла за чудо были.

Бабушка Маланька, Петра Евстраточа мать, и теперь жива, съ братомъ Ромашей живетъ. Сынъ къ себ сколько звалъ — не хочетъ. Я, говоритъ, мужичкой родилась, мужичкой и помру, грха меньше; покуда силишка есть, брату подсобляю, внучатъ покачаю, кое что по домашнему приберу; а Петруша сильный сталъ, съ сильными грха больше. Такъ и живетъ, отъ сына гостинцы получаетъ, благословенье ему въ письм посылаетъ, и радость ея вся, что въ праздникъ бленькимъ платочкомъ повяжется, чистенько приберется, костыликъ возьметъ, къ ранней обдни сходитъ, a посл полдней кого грамотнаго зазоветъ къ себ, велитъ бумажку почитать. На бумажк сонъ пресвятой двы Богородицы списанъ, ей богомолочка прохожая пожертвовала; а ужъ пуще всего любитъ, кто ей псалтырь почитаетъ. Въ милостын тоже у ней отказа нтъ, и переночевать всякаго человка пуститъ, и къ усопшему сама безъ зову идетъ. Зато-то бабушку Маланьку, нe за сына, а за добродтель ее, и старый и малый въ деревне, вс теперь почитаютъ.

Что молодость то значитъ. Теперь бы бабушка Маланька сама себя не узнала, какой она была лтъ 40 тому. Тогда ее не бабушкой звали, а — Маланька Дунаиха, за то что она первая хороводница, плясунья, игрица первая по деревн была. Худаго за ней и тогда, до этаго случая, ничего не было, только веселая бой-баба была. Изъ деревни она была не изъ нашей, а изъ Малевки, сосваталъ ее Евстратовъ отецъ за сына, по знакомству ли, или что невстъ своихъ не было, только чужая она. Старикъ еще въ пор былъ, на сына другую землю принялъ и жилъ исправно; лошадей головъ 8 было съ жеребятами, дв коровы, пчелки были (и теперь у нихъ ведется та же порода). Барщина была по Божьему, м`yки не было; свекровь хозяйка настоящая была, одна за троихъ работала; кром того солдатка, ихняя сестра, съ ними жила, подсобляла. Такъ что молодайка нужды не видала.>

По старинному порядку, выдали ее замужъ[4] 15 лтъ. Она была двочка. Въ первое время, когда она, бывало, несетъ съ солдаткой ушатъ воды, то качается, какъ лозинка. И мужа своего совсмъ не любила, только боялась.[5] Когда онъ подходилъ къ ней, она начинала плакать, щипать и даже кусать его. Такъ что первое время вс плечи, вс руки у него были въ синякахъ. Таки она не любила его два года. Но такъ какъ баба она была красивая и смирная и из дому хорошаго, то ее не принуждали къ тяжелой работ, и она понемножку, года черезъ три или четыре, стала выравниваться, повыросла, раздобрла, разрумянилась, перестала бояться — стала привыкать, привыкать, и такъ наконецъ привыкла къ мужу, что плакала, когда отецъ его въ городъ усылалъ.[6] Вошолъ къ нимъ въ избу разъ шутникъ Петра и говоритъ:

— Вишь, по комъ воетъ, конопатаго чорта-то какъ жалетъ.

И хотлъ онъ съ ней поиграть.

— Конопатый, да лучше тебя, что ты чистый. А вотъ что теб отъ меня будетъ, — сказала она и ткнула его пальцемъ подъ носъ.

<Да и баба же стала на вс руки. Въ праздникъ уберется въ ленты, галуны, выйдетъ на улицу — (краля изо всхъ бабъ молодайка, Ермилины жили богато и изъ дому то было и мужъ гостинцы приваживалъ) какъ купчиха какая — глаза свтлые, брови черные, лицо блое. Войдетъ въ хороводъ съ платочкомъ Борша водить, или ленту сниметъ, плясать пойдетъ, языкомъ прищелкиваетъ, такъ ажъ пятки въ[7] спину влипаютъ — картина; — >

Бывало, пройти ей нельзя, всякой поиграть хочетъ, старики и т приставали. Со всми она смялась, a мужу врна была, несмотря на то что мужа часто дома не бы[вало]. И въ работ первая опять баба она была, въ покосъ ли, въ жнитво-ли ухватку себ имла, что впереди всхъ, бывало, всхъ замучаетъ, а домой идетъ, псни поетъ, передъ хороводомъ пляшетъ. <Свекоръ съ свекровью не нарадуются на сноху, что настоящая баба стала, только скучали, что Богъ дтей не даетъ.—>

— Что не рожаешь, буде гулять-то, — скажетъ, бывало, старуха.— Порадовалась бы, хоть внучку бы покачала, право.—

— A разв я бы не рада, скажетъ, ужъ и то людей стыдно. Намеднись и то изъ церкви ребятницы прошли, молитву принимали, всего второй годъ замужемъ, а ужъ дти. Такъ у тхъ, небось, мужья дома живутъ.

Какъ вспомнитъ про мужа, опять завоетъ, начнетъ причитать. Извстно, годъ, другой погулять баб не порокъ, ну а какъ баба то ражая, a дтей не рожаетъ, и народъ смяться станетъ. <Отъ этого то Маланьк пуще тошно было, какъ свекоръ мужа услалъ. Старикъ старинный мастеръ былъ по колесной части и хорошихъ людей зналъ. Какъ Евстратка понялъ, его отецъ и сталъ посылать на заработки. А въ это самое лто, какъ грхъ то случился, и вовсе его отдалъ за 100 верстъ до самаго Покрова, a себ работничка нанялъ. Сына то за 120 рублей отдалъ, а работнику всего 32 рубля да рукавицы далъ, такъ извстно разсчетъ.> Скучно ей было безъ мужа. Дло молодое, рабочее, баба въ самой пор, жили же исправно и мясо ли — тотъ пристаетъ, другой пристаетъ, а мужа почти полгода не видать. <И псня поется: «Безъ тебя, мой другъ, постеля холодна». Придетъ ввечеру домой <сердешная>, поужинаетъ, схватитъ постелю да къ солдатк въ чуланъ. Страшно, говоритъ, Настасьюшка, одной. Да еще все просится къ стенк, а то все, говоритъ, чудится, что вотъ вотъ — схватитъ кто меня за мои ноженки.