Он сидел на холме, среди полевых цветов. Ему сказали: из Рязани прибыла женщина, которая хочет говорить с ханом.

— Женщина?

— Так, хан.

— Из Рязани?

— Так, хан.

— От Олега?

— Нет, хан. Сама.

Он был один и послал за ближними мурзами. Когда мурзы сошлись и сели на ковер у ног Мамая, он велел ее позвать.

Она вошла и сразу поклонилась ему, словно уже видела его. Переводчик сказал:

— Это рязанская баба Овдотья называет тебя царем, и кланяется тебе, и просит, чтобы ты ее выслушал.

— Слушаю бабу Овдотью! — согласился Мамай.

— Когда ты пожег Рязань… — сказала женщина.

— Припоминаю, — сказал Мамай.

— Ты увел в полон мужа моего, брата моего, свекра моего и деверя моего. Пришла я просить: отпусти, дай откупить мне этот полон у тебя, царь Мамай.

— Не бывало еще, чтобы бабы сами по этому делу ездили.

— Мужиков в моем роду не осталось.

— Кого ж со мной поведет князь Олег, если у него мужики иссякли?

— Того, господин, не ведаю, где он таких мужиков возьмет.

— А почем ты платить за свою родню будешь?

— А почем думаешь положить?

— Восемь коней за каждого.

— Хватит у меня на одного.

— Кого ж выкупать станешь?

— Брата, царь.

Мамай удивился:

— Брата? А муж?

— Замуж выйду, муж будет; будет муж — свекор будет; муж будет — сын родится, а сын у свекра родится — деверь мне будет. А брата мне уж нигде не взять — родители мои в Рязани сгорели.

— Все ли у вас бабы в Рязани таковы? — усмехнулся Мамай.

— Все ли, не ведаю, да я не краше иных.

— С лица ты и верно не красна, шрам вон на лбу, лет тебе не совсем мало…

Мамай посмотрел на своих мурз. Ему хотелось удивить их. Он вспомнил: великие завоеватели мира всегда проявляли щедрость, чтобы потомки с удивлением вспоминали о них; потомкам надлежало также вспоминать острый и мудрый ответ, облекающий эту щедрость. Бернаба подсказал бы, но Бернабы не было. Тогда Мамай сорвал распустившийся возле ковра жесткий белый цветок и подал его Овдотье:

— Иди по моей Орде, доколе не увянет этот цветок, и тех из своей родни, кого успеешь сыскать за это время, бери без выкупа. Аллах завещал нам проявлять милость к женщинам.

Овдотья, потупившись, с горечью взглянула на цветок, но вдруг лицо ее просветлело:

— Благодарю тебя, царь, — ты сам не ведаешь меру своей щедрости.

Мамай самодовольно улыбнулся: «Глупая женщина».

Овдотья, в сопровождении воинов, не спеша пошла по Орде. Цветок в ее руке был галечник — беленький донской бессмертник.

В этот день пришли два известия.

Олег извещал, что собирает войска, что оружия у него вдосталь, что уговор свой блюдет крепко, но и Мамая просит не забывать своих слов.

В ответ ему Мамай отправил гонца и велел передать Олегу только одно слово:

— Помню.

Вторая весть была от Бернабы.

Бернаба встретил в пути черную пехоту из Кафы и возвращается с ней: через три дня они будут у устья реки Воронеж.

Мамай отослал второго гонца в Литву сказать князю Ягайле Ольгердовичу:

— Мамай помнит свое слово, но и ты, великий князь Ягайла, помни свое слово.

Хан не знал, что от самого Сарая среди его воинов идут люди Дмитрия. Хан не знал, что Дмитриевы пограничные стражи стоят и на реке Воронеже.

А в Московской страже на Воронеже в ту пору были — Родион Жидовинов, Андрей Попович и пятьдесят иных удальцов. Одиннадцать дней они объезжали Орду, едва смогли ее объехать за одиннадцать дней!

В этот, двенадцатый день один из них попался татарскому разъезду, еле успел двоих свалить, как остальные стащили его с седла, накинув аркан на шею.

На закате дня, когда тяжелое багровое солнце лениво увязло краем в степной траве, к Мамаю привели Андрея Поповича.

— Наш разъезд поймал. Откуда взялся, не ведаем.

— Откуда взялся?

— Чего откуда? Я на своей земле.

Но день прошел хорошо, давно не было у Орды столь обширных войск, и Мамай засмеялся:

— Ты не московский ли?

— Угадал: московский.

— А ведомо ль моему слуге, Мите Московскому, что я к нему в гости иду?