Сталин также сказал:

«Китай планирует реорганизовать свою армию с той целью, чтобы все рода войск стали регулярными, приобрели единообразие, осовременились. И этот подход совершенно правилен; он представляется разумным. Однако наш опыт говорит о том, что в ходе войны выполнять такого рода планы нужно гораздо быстрее и гораздо эффективнее, чем в мирное время. Одновременно, в связи с тем что войска будут участвовать в боях, можно будет своевременно обнаруживать недостатки и своевременно же исправлять их, чтобы добиваться дальнейшего совершенствования. Китайская сторона выдвинула предложения относительно реорганизации вооруженных сил. Мы передали их товарищу Булганину для того, чтобы он изучил эти предложения с нашими военными и с китайскими товарищами и чтобы были приняты соответствующие меры. А теперь все же необходимо немедленно довести до сведения корейских товарищей результаты нашего обсуждения и наши предложения. Прошу вас, не теряя времени, как можно раньше провести подготовку к отступлению». [400]

Таким образом, было очевидно, что Сталин, с одной стороны, учитывал вариант ввода войск КНР на территорию Кореи, выдвинутый в начале октября Мао Цзэдуном, и был готов к его практической реализации; с другой стороны, Сталин был также готов согласиться и на предложение китайской стороны не вводить войска КНР в Корею, а отвести живую силу Ким Ир Сена на территорию КНР и частично СССР. Представляется, что, с точки зрения Сталина, в этом случае возникали потенциальные очаги напряженности в регионе, однако все или почти все участники событий оказывались в зависимости от позиции Сталина.

Очевидно, здесь необходимо лишний раз подчеркнуть, что Сталин не был инициатором начала войны в Корее. Пожалуй, он был вынужден соглашаться с предложениями Ким Ир Сена начать войну против южных корейцев под давлением и самого Ким Ир Сена, и, косвенно, учитывая благосклонное отношение к этой идее Пекина, то есть Мао Цзэдуна. Вообще следует сказать, что ни Мао Цзэдун, ни Ким Ир Сен после прихода к власти в соответствующих государствах (в отличие от ситуации в Восточной Европе) не были марионетками в руках Сталина. Да, они в определенной степени зависели от Сталина, были вынуждены считаться с его мнением, но в то же время они не только обладали достаточной самостоятельностью для того, чтобы принимать целый ряд важных и не всегда нравившихся Сталину решений, но и заставляли Сталина мириться с их политикой в регионе.

За развязывание корейской войны в первую очередь несут ответственность Ким Ир Сен и Мао Цзэдун и лишь во вторую очередь Сталин. Само собой, что свою долю ответственности несут и руководители юга Кореи и их союзники в США, которые, обладая информацией о возможности начала корейской войны, не вступили в контакты со Сталиным в целях разрешения назревавшего кризиса.

Сталин, очевидно, не имел особых возражений и против того, чтобы появилось (если к тому вынуждали обстоятельства временно непреодолимой силы) единое корейское государство, пусть на основе государства южных корейцев, так как существование такого государства, с точки зрения Сталина, могло укреплять позиции СССР на Дальнем Востоке, ибо практически все государства региона — КНР, Япония, Корея — в этом случае были бы заинтересованы в том, чтобы СССР поддерживал стабильность в Северо-Восточной Азии и помогал им противостоять своим потенциальным противникам в том же регионе. Важно подчеркнуть, что после Второй мировой войны политика Сталина на Дальнем Востоке была исключительно мирной, направленной на оборону, в ней не было провокационных элементов, которые могли бы поставить под угрозу мирное развитие СССР. Только действия Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена (если говорить только о партнерах и союзниках Сталина) создавали таког го рода угрозы, и Сталин стремился тушить эти пожары либо в зародыше, либо со временем.

Наконец, из анализа беседы Сталина с Чжоу Эньлаем, состоявшейся 9 октября 1950 года на даче Сталина на Кавказе, очевидно на озере Рица, следовало, что Сталин имел планы активно содействовать реорганизации и перевооружению армии КНР, рассчитывая, очевидно, на то, что в результате у него могут появиться реальные союзники в КНР, а также самым эффективным образом связывая СССР и КНР как военных союзников. Что же касается Мао Цзэдуна, то он был вынужден идти на развитие военного сотрудничества со Сталиным, но всемерно старался воспитывать своих коллег по руководству КПК и КНР в том духе,

33—1897 что за всеми действиями Сталина следовало видеть только козни лидера, заботившегося лишь о себе и о своем государстве. Значение помощи, которая оказывалась КНР со стороны Сталина, намеренно снижалось пропагандистскими утверждениями партии Мао Цзэдуна о том, что Сталин просто сбывал в КНР то вооружение, которое ему было совершенно не нужно в СССР. Мао Цзэдун также всемерно стремился спекулировать на тезисе о том, что Сталин боится столкновения, особенно прямого военного столкновения с США, в то время как он, то есть Мао Цзэдун, в отличие от Сталина, не боится этого. Нельзя исключать того, что в конечном счете и такого рода соображения подвели Мао Цзэдуна к принятию решения о направлении своих войск в Корею.

После окончания переговоров со Сталиным Чжоу Эньлай и другие китайцы вместе с Булганиным возвратились в Москву на самолете. Вскоре по прибытии в свою резиденцию Чжоу Эньлай получил телеграмму от Мао Цзэдуна. Ее первые слова были такими: «После вашего отъезда мы продолжали заседание (Политбюро ЦК КПК). Большинство членов Политбюро выступили за направление войск». Далее в телеграмме анализировалась ситуация, определялась дислокация войск, их перемещения и план ввода их в боевые действия, а также высказывались соображения тактического порядка. Прочитав эту телеграмму, Чжоу Эньлай ничего не сказал и погрузился в раздумья.

Вечером Чжоу Эньлай встретился с Молотовым и прежде всего довел до него содержание телеграммы, выразив пожелание, чтобы об этом было доложено Сталину. Кроме того, Молотов и Чжоу Эньлай обсудили конкретные вопросы, касавшиеся поставки Советским Союзом танков и артиллерийских орудий. [401]

Таким образом, в отношениях Сталина и Мао Цзэдуна возникла ситуация, в которой Мао Цзэдун снова сначала говорил и писал одно, а затем другое. Чжоу Эньлай при этом оказался в положении посредника, на которого и свалил Мао Цзэдун все шишки.