Шрифт:
В пытошной у князиньки ноги и руки, будто стебли, болтались.
Ушаков ему тут еще стаканчик поднес.
– Давай чокнемся, – приятельствовал. – Да ты нам про Катьку расскажи… как она с лейтенантом Овцыным любилась в остроге?
Пьяного и понесло. Суворов писарю глазом моргнул:
– Записывай со слов его… не мешкай.
– А я много выпить могу! – бахвалился Алексашка.
– Мы видим, что ты парень-хват, – одобряли его. – Мы тебе и еще нальем. Для хорошего человека разве вина нам жалко?
Утром Алексашка проснулся в тюрьме. Бутыль уже убрали.
Протрезвел. Вспомнил, как поила его в остроге Катька, сестра родная. Как вчера его допытчики винищем накачивали…
«Господи, да что же я наговорил-то им?»
Ножом хлебным Алексашка глубоко распорол живот себе. Лишь под вечер заметили полумертвого. Вызвали лекаря, и тот зашил ему брюхо нитками.
– Не спеши уйти от нас, – предупредил парня Ушаков. – Жизнь каждого россиянина во власти государыни. А самовольно уйти из нее права ты не имеешь… Ишь какой шустряга нашелся! [24]
24
Князь А.А. Долгорукий (1717–1782) после вырывания ноздрей и ссылки был помилован и проживал в Москве, известный в обществе под прозвищем «князь с пороным брюхом»; пользовался всеобщим презрением родни и москвичей.
Митенька Овцын думал: «Лучше бы меня вместе с кораблем льдами раздавило…» И еще думал о тех 4 рублях и 38 копейках, которые ему канонир перед смертью доверил.
Завизжали ржавые запоры:
– Выходи!
Шел лейтенант через двор острожный и все примечал, как только моряки умеют. Нет, хотя и гнилой частокол, да высок. А коли сбежишь, еще и команду «Тобола» трепать станут… Самое главное – мужество! Отрицание всего. Не бояться! Вошел он в камеру, где пытки для себя ждал. А там в углу на корточках Осип Тишин сидит.
– Сейчас меж нами ставка очная будет, – шепнул подьячий.
Овцын улыбнулся ему как ни в чем не бывало.
– Ты ж меня знаешь, – отвечал доносчику. – Я молодой и крепкий. Я все выдержу. А по закону, коли оговоренный молчит, тогда начинают доносчика пытать… Ты, гнилье, разве выдержишь?
– Да меня не будут, – испугался Тишин.
– Плохо ты законы ведаешь наши. Обязательно будут!
– Да за што ж меня, господи?
– А… чтоб не паскудничал вдругорядь.
В пытошной на дыбе священник березовский Федор Кузнецов висел, вздыхал тяжко, плакал. Его били, пытая:
– А на исповеди-то князь Иван что сказал?
Признался поп, что Иван фальшивое завещание составлял.
– А ты что ему на это ответил?
– Ответил: «Бог тебе судья».
– Ах, пес худой! Почему не доносил с исповеди?..
– Да не пес я… по-христиански думал…
Его унесли влежку, полумертвого, взялись за Овцына.
На полу под лавкой медленно остывала раскаленная шина.
– Вот этой железиной, – шепнул он Тишину, – и поучают…
Начал речь капитан Суворов, к Тишину обратясь:
– Так поведай нам, доводчик, каково в бане при этом вот лейтенанте флотском князь Иван ея императорское величество, государыню и благодетельницу нашу «бляжиной» называл?
Тишин глаз от шины красной не мог отвести. Молчал.
– Молчишь?
– Дайте мне его, – сказал Овцын, – удушу сразу…
– Сами придушим, коли нужда в том явится.
Подьячий от страха совсем раскис:
– Пьян был, как и положено в бане… не упомню. Вы уж, ради Христа, побейте меня, коли хотите… тока не мучьте!
– А вот, – спрашивал его Ушаков, – ты же сам мне в Березове сказывал, что невеста порушенная, княжна Катька Долгорукова, любилась в остроге… Так назови, с кем она любилась?
– В свидетелях не был, – совсем померк Тишин. – Пьяным, это правда, почасту и подолгу бывал, а вот… не свидетельствовал!
– Да что ты в кусты уползаешь? – обозлились допытчики. – Вчера одно говорил, а сегодня… Да мы жилы из тебя вытянем!
Тишин от страху так ослабел, что на пол свалился, и его утащили.
Ушаков с Суворовым взялись за лейтенанта Овцына:
– Тебя-то мы как облуплена знаем. Учни с главного…
– С главного и учну, – отвечал Овцын охотно. – Матрос покойный Никита Кругляшев, из арзамаса происходящий, велико наследство мне оставил. Четыре рубля и тридцать осмь копеек скопить сумел. Прошу вас, господа, денежки те не скрасть для себя, а…
– Федя, – сказал Суворов Ушакову, – дай-ка ты ему.
Дали. Овцын легко встал. Продолжил:
– Всю жизнь человек на флоте прослужил и больше скопить не мог. Не смирюсь я перед вами, пока не узнаю точно, что деньги канонира в Арзамас поплывут… Грех у покойника воровать!