— Послушай, а зачем тебе этот автомобиль?

— Как? — удивился я. — Чтобы путешествовать, конечно.

— На месте не сидится? — сказал сосед и как–то странно усмехнулся, будто отвечая на собственную потаенную мысль.

Этот штрих, эту вроде бы незначительную деталь я вспомнил сейчас, отдаленный толщей времени от тех событий, и мне кажется, что уже тогда он давал понять, намекал прозрачно, не решаясь преступить пределы осторожности, и раскрылся только в самый поздний момент, в последний день наших встреч.

Помнится, было воскресенье. С утра непогодилось, накрапывал дождик, то усиливаясь, учащаясь, стуча по карнизам, то стихая. Раздался звонок, и я, шаркая тапочками, поспешил к двери. Тимофеевич, в брезентовой ветровке, вошел с каким–то торжественным и вместе с тем необычным выражением лица, произнес неестественно громко, верно, заранее приготовленную фразу:

— Ну как тебе живется–можется?

— Снова в поход? — спросил я сумрачно, давая понять, что мне не понравился его наряд.

— Как сказать, что–то вроде этого, — пробормотал сосед, на мгновенье растерявшись.

— Вы не юлите, говорите прямиком, — разозлился я.

Учитель посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Улетаю я, Серега.

— Куда это?

— Ну, с НИМИ.

— На соревнования, что ли? — не сообразил я.

— Какие еще соревнования? — Тимофеевич грустно улыбнулся. — Проститься я с тобой пришел.

Я вглядывался в его лицо, но ничего не прочел на нем, потом не без некоторого подозрения оглядел соседа сверху донизу и только тогда приметил на его ногах инопланетные ботинки, но поначалу не придал значения этой детали, лишь поднял голову и сказал хмуро:

— Не понял, — и снова тупо уставился на обувку.

— А тут и понимать ничего не требуется, — уже снисходительно проговорил учитель. — Они мне предложили, а я взял да согласился.

— Но как же вы могли… — медленно выговорил я, начиная постигать наконец совершенно невероятный смысл сказанного.

— А что тут зазорного? — пожал плечами учитель. — Никому не возбраняется менять планету проживания.

На меня нашла оторопь.

— С–с–согласились, — выдавил я, едва двигая языком. — К–к–как согласились?

Тимофеевич, видя мое состояние, пояснил улыбчиво:

— Взял да согласился… Иди водички попей, — и добавил мимоходом: — Они, между прочим, и тебе хотели предложить.

— Мне?

— Тебе, тебе.

Это было вовсе дико. Ни смешно, ни грустно, ни странно, а именно дико. Я попытался представить себя в роли инопланетного странника, но никак не мог, лишь обессилено опустился на подставку для обуви.

— Сходи водицы попей, — любезно повторил Тимофеевич.

Я вжался спиной в угол, глядя на капитана со страхом, потому что мгновеньем раньше явилось мне подозрение — он ли это в действительности? Не вздумалось ли какому–нибудь гуманоиду–шутнику преобразиться в Тимофеевича и посмеяться надо мной?

Сосед посмотрел на меня с тревогой:

— Что на тебя нашло, Серега?

— Со мной все в порядке, — ответил я, вставая и отряхиваясь, — а вот что с вами, не пойму?

— Я же говорил, что ты меня не поймешь, — усмехнулся он. — Мал еще.

Его слова задели меня за живое, я намеревался возразить так: в отношении житейского опыта я вам, само собой, не ровня, а вот что касается порядочности… но вместо этого произнес:

— Так значит, этот безбровый был здесь не только за тем, чтобы лечиться?

Учитель утвердительно кивнул.

— Но почему же он не решился, не предложил?

— Они проницательней, чем ты думаешь. Вовсе не обязательно беседовать с тобой на эту тему, чтобы понять, сколь ортодоксальных взглядов ты придерживаешься.

— Нет, вы скажите, что его остановило? — упрямо стоял я на своем.

— По–моему, я выразился определенно, — ответствовал учитель, — но если ты настаиваешь… Впрочем, как раз мне сейчас нет необходимости говорить — ты сам объяснишься.

Я недоуменно поднял брови. Тимофеевич испытывающе воззрился на меня, говоря:

— Разве ты не намереваешься отговорить своего капитана от нелепой затеи?

— Не могу поверить, что это не очередной ваш розыгрыш, — признался я.