Шрифт:
— Предупреждаю тебя, что, если мои солдаты придут в ваш стан, тебе придется устроить так, чтоб они тебя не увидели.
— У наших плащей глубокие капюшоны, лицо легко укрыть.
— Хорошо, поезжай.
Бедуин спрятал золотые, поднял верблюда и сел в седло.
— Прощай, франджи, — сказал он. — Я буду тебе другом.
— Да хранит тебя Аллах! — ответил Рибо.
Убедившись, что верблюд с человеком исчезли, он вернулся и вытащил из ножен саблю.
— Мне жаль бедных животных, — прошептал он, — но все средства хороши для достижения цели. Необходимо задержать спаги.
Еще раз обошел он палатки, прислушиваясь у каждой из них. Солдаты храпели, а Бассо своим храпом изображал расстроенную гармонику.
— Можно действовать, — пробормотал сержант. — Эта Афза, должно быть, была несчастьем для всех нас!
Он подавил вздох, взял в руки саблю и пистолет и подошел к лошадям. Бедные, замученные животные спали, прижавшись друг к другу.
Рибо, твердо держа саблю, перерезал горло трем из них. Раненые животные стали биться и перепутали всех остальных.
Рибо спрятал свое окровавленное оружие в ножны, сделал два выстрела в воздух и громко закричал:
— К оружию, к оружию! Предательство!
Спаги, мгновенно разбуженные, выскочили из палаток, хватаясь за ружья.
Все кричали, все спрашивали:
— Что случилось?
— Где предатели?
— Кто стрелял?
— Сержант Рибо!
Бассо выскочил один из первых, поминая тысячи хвостов дьявола.
— Рибо, что случилось? — спросил он у сержанта, пистолет которого еще дымился. — Тебе что-нибудь приснилось? Я никого не вижу.
— А бедуина видишь? — спросил Рибо.
— Как! Его нет?
— Он удрал, мой милый.
— Пусть его пропадает! Мы найдем аль-Мадара без него. Мы его догоним.
— На каких лошадях?
— Шкура кривого дьявола! На наших, конечно, — заорал Бассо. — Ты, кажется, с ума сошел!
— Вот ты иди посмотри, что наделал этот пес бедуин.
— Рибо, ты меня пугаешь?
— Я тебе говорю: посмотри на наших лошадей.
Сержант колебался, испуганный словами, предвещавшими какое-то большое несчастье, потом бросился к животным.
Целый поток самых ужасных ругательств раздался среди ночи. Бассо рвал на себе волосы.
— Ах, мошенник! — кричал он, нанося себе удары кулаком по голове. — Убил у нас трех лошадей! Каторжный! А я еще доверял ему! Все, что ли, в заговоре? Кабилы и сенусси, и бедуины — все покровительствуют этому венгерскому псу! А награда исчезает из глаз! Будь ты проклят, хромой черт и все хвосты твои!
— Я ведь предупреждал тебя, что опасно доверяться этим разбойникам, — сказал Рибо.
— Не мог я думать, что они уж до такой степени мошенники…
— А теперь, что нам делать теперь?
— Меня спрашиваешь? Шкура хромого дьявола! Я хочу догнать аль-Мадара и убедиться собственными глазами, с ним ли граф и тосканец.
— Как же мы догоним его без трех лошадей?
— Рано или поздно, а мы доберемся до этого аль-Мадара!
— Где мы найдем его?
— Мы поедем вдоль подошвы Атласа.
— Как хочешь
— Ты сомневаешься?
— Я думаю, приятель, что они все время надувают нас.
— Дело кончится тем, что я застрелю как собаку милого аль-Мадара, если он одурачил меня У меня есть разрешение, а бедуином меньше или больше, это не важно. Ну, ребята, убирайте палатки и садитесь по двое на самых крепких лошадей. Едем!
XXII. Спасение
— Мошенник!
— Я мошенник?
— Негодяй бедуин!
— Это слишком!
— Ты преступил правила гостеприимства сынов пустыни, ты — сын бешеной собаки!
— Если ты не перестанешь, франджи, я с тебя сдеру шкуру. В моей власти тридцать послушных людей.
— Хоть бы у тебя, паршивый турка, их было сто, мне наплевать!
— Ты сказал — турка?
— Голова турки!
— Кафир, довольно!
— Нет, едок свинины!
— Как! Ты смеешь так называть магометанина? Где это ты видел, чтобы я ел свинину? Эта скотина годится только для неверных!
— Ты ешь ее потихоньку.
— Кто тебе это сказал?
— Известно, что бедуины только хвастают, что они мусульмане, а сами едят свинину.
— Это слишком!
— А еще едят змей.
— Довольно!
— А также саранчу и червяков. Хохот покрыл последние слова.
Люди аль-Мадара столпились около палатки, к кольям которой были крепко привязаны Энрике, граф и Афза, и потешались над ругательствами, которыми тосканец осыпал предателя
В то время как граф и Звезда Атласа казались внешне спокойными, почти покорными своей участи, впечатлительный адвокат, напротив, был в ярости из-за того, что его привязали, сделав беспомощным, и источал весь свой лексикон оскорблений в адрес бедуина.