На четвертый день прибыли несколько жрецов из Ана, чтобы отвезти меня к моему дяде Сепа – верховному жрецу Ана. Итак, попрощавшись с мемфисскими жрецами, мы пересекли реку, переправились на другой берег и дальше поехали на ослах. По дороге нам пришлось проехать через несколько деревень, и все они нищенствовали, разоренные жадными сборщиками налогов. Еще я впервые в жизни увидел великие пирамиды, высящиеся позади изображения бога Хорэмахета, того самого сфинкса, которого греки называют Гармахисом, и храмы божественной матери Исиды, царицы всех земель, расточительницы здравия и радости, бога Осириса, повелителя вечности, и божественного Менкаура – храмы, в которых я, Гармахис, по священному праву наследования должен стать верховным жрецом. Я смотрел на пирамиды и дивился их величию, восхищался рельефами, искусно вырезанными на белом известняке, и блеском красного сиенского гранита [13] , ослепительно сверкавшего в солнечных лучах. Однако в то время я еще ничего не знал о сокровищах, сокрытых в третьей по величине из этих пирамид, – лучше бы я никогда не узнал этой страшной тайны!

День клонился к вечеру, когда наконец мы увидели Ана, который по сравнению с Мемфисом оказался небольшим городом. Он стоит на возвышении, перед которым находятся озера, питаемые каналами. За городом – дальше, среди огромной площади, – храм бога Ра с большим, окруженным стенами двором.

Мы спешились у пилона, где нас под портиком встретил мужчина невысокого роста, но благородной внешности. Голова у него была выбрита, а темные глаза сверкали, как далекие звезды.

– Остановитесь! – вскричал он громким голосом, который было неожиданно слышать от человека с таким тщедушным телом. – Остановитесь! Приветствую тебя, о путник! Я Сепа, разговаривающий с богами!

– А я Гармахис, – ответил я, – сын Аменемхета, наследного верховного жреца и правителя священного города Абидоса. Я привез тебе письма от отца, о Сепа!

– Входи, входи, – сказал он, внимательно осматривая меня своими блестящими глазами. – Входи же, мой сын! – И он провел меня во внутренние покои храма, закрыл дверь, а потом, прочитав привезенные мною письма, вдруг бросился ко мне и крепко обнял.

– Здравствуй, – воскликнул он, – здравствуй, сын моей сестры, надежда Кемета! Не напрасно молился я богам о том, чтобы они даровали мне счастье встретиться с тобой и передать тебе ту мудрость, те знания, которыми, быть может, во всем Египте владею лишь я один. Не многих мне позволено учить, только избранных, но тебе предначертана великая судьба, и твои уши услышат уроки богов.

И он обнял меня снова и предложил помыться и поесть с дороги, сказав, что завтра продолжит разговор со мной.

Так он и сделал, и после этого мы с ним разговаривали чуть не каждый день столько, что я не стану записывать, что он мне сказал тогда и в последующее время, потому что, если бы я взялся за эту работу, во всем Египте не хватило бы папируса, чтобы записать все сказанное им. Поэтому, поскольку у меня осталось мало времени, а рассказать нужно многое, я пропущу события нескольких последующих лет.

Так проходила моя жизнь: просыпался я рано, ходил на молитву в храм и проводил все дни в учебе. Я изучил все религиозные церемонии и постиг их смысл, я узнал о том, как появились боги и потусторонний мир, мне открылась тайна передвижения звезд, и мне стало понятно, как между ними вращается Земля. Я был обучен древней науке, которую называют магией, и искусству толкования снов. Я научился приближаться духом к богам, понимать язык знаков и раскрывать их внешние и внутренние загадки. Я познакомился с вечными законами добра и зла и познал тайну веры, которую несет в себе человек. Еще мне раскрылись тайны пирамид, которые лучше бы мне никогда не знать! Кроме того, я прочитал летописи прошлого, записи о деяниях и днях древних царей, правивших со времен Гора. Я овладел искусством врачевания, изучил все тонкости дипломатии, науку управления государством и законами самой земли, изучил историю стран мира, и прежде всего Греции и Рима. Я овладел греческим языком и латынью, с которыми уже был немного знаком до приезда в Ана. И все это время, что я там прожил, долгие пять лет, мои руки и мое сердце были чисты, и я не совершал зла ни в глазах людей, ни в глазах богов. Все мое время и силы уходили на учебу и подготовку к тому, что меня ждало, чтобы стать достойным судьбы, мне предназначенной.

Два раза в год я получал письма от своего отца Аменемхета, полные забот и любви, и два раза в год я посылал ему ответы, в которых непременно спрашивал, не настало ли время завершить мои труды. Дни обучения тянулись и тянулись, и постепенно я начал скучать, поскольку, став уже взрослым мужчиной, – и не просто мужчиной, а ученым мужем, – я возжелал начать жизнь мужчины. Часто я спрашивал себя, не были ли все эти разговоры и пророчества о моей судьбе всего лишь выдумками людей, у которых желания опережают мысли. Действительно ли мне предсказано стать венценосцем? Да, во мне текла царская кровь, я это знал наверняка, потому что мой дядя, жрец Сепа, показал мне хранившуюся от всех в тайне запись прямого родового наследования от отца к сыну, выбитую таинственными мистическими символами на пластинке из сиенского камня, где были выгравированы имена царей в последовательности, как они правили. Но какой смысл быть наследником царей, если Египет, мое наследие, был порабощен и превратился в раба, пресмыкающегося перед Македонскими Лагидами, если он так долго пробыл в неволе, что уже и не помнит, что на мир можно взирать гордо, без подобострастной, угодливой улыбки, расправив плечи, глазами свободного человека?

Потом я вспомнил о своей молитве на крыше храма Абидоса и об ответе на мой призыв, явленном мне там, и усомнился, было ли и это в действительности или во сне?

И вот однажды вечером, когда я, устав от занятий, вышел в священную рощу, которая находится во дворе храма, и стал в глубокой задумчивости бродить по ней, мне встретился мой дядя Сепа, который тоже прогуливался там, погруженный в свои мысли, на чем-то сосредоточенный.

– Остановись! – воскликнул он своим громким голосом. – Почему ты так печален, Гармахис? Неужели тебя так расстроила последняя задача, которую мы с тобой изучали?

– Нет, дорогой дядя, – ответил я. – Я действительно расстроен, но не задачей, она была совсем легкой. У меня тяжело на сердце, потому что я устал жить в уединении, и вес накопленных знаний тяготит меня так, будто вот-вот раздавит. Зачем копить силу, которой не можешь воспользоваться?

– Ах, Гармахис, как и все неразумные юноши, ты нетерпелив, – сказал он. – Тебе хочется изведать вкус битвы, тебе надоело смотреть, как волны накатывают на берег, и тебя тянет броситься в них, чтобы померяться силой со стихией и ощутить опасность. Значит, ты решил уйти, покинуть нас, Гармахис? Птица покинет гнездо, как только улетают подросшие птенцы ласточек, которые живут под крышей храма. Что ж, пусть будет так, как ты желаешь, твой час настал. Я научил тебя всему, что знаю сам, и мне кажется, что ученик превзошел своего учителя. – Он замолчал и вытер свои увлажнившиеся яркие черные глаза – так огорчила его мысль о предстоящем расставании.