Шрифт:
— Смотрите!.. В воду кинулся… Плывет…
— Хоть бы остановили пароход.
— Ну лодку или круг?.. Ведь погибнет душа христианская.
— Мало их теперь погибло!
— Видал, калмыки детей в воду кидали.
— Упорный народ!.. Сколько их погибло.
— Все племя пропало задарма.
— Плывет по морю. Эх и лошадь добрая под ним…
— Пароход стоит.
— Надо задний ход дать…
— Один плывет. Лошадь ко дну пошла.
— Эх родимая!
— Да, что же, лодку! Лодку! Круг бы кинуть.
— Я сама за ним кинусь, — вставая, воскликнула Оля.
— Не глупи, Оля!
— Надо канатные нервы иметь.
— Потонул…
— Нет, за волнами не видно. Вот видите, рука.
— И недалеко совсем.
— Нет, потонул… Не видать.
— Пошли полным ходом.
Пароход проходил бухту. Проплыли мимо фонари маяков, показались в садах красные крыши и белые трубы Цементного завода, зашипела и заплескала, ударяя в борта парохода синяя белогребенная волна, шире раздвинулись берега, в рыже-черное пятно слились табуны лошадей в улицах города и на молах и ярче стали сверкать огоньками отражения солнца на синих волнах.
— Прощай, Россия! — сказал кто-то.
— Погоди, вернемся еще…
— А вон, видите, и другие суда идут. Во-он дымят… Под самым небом.
— Поплыла Россия… По морям, морям… По чужим… Эх! Родная!..
— Под чужим флагом… Под чужим именем пришлось скитаться… Своего не смогла уберечь…
— А все не сдалась жидам!.. Не покорилась…
— Эх! Родимые! И когда, и где конец! Остатки России уплывали по синему морю. Господи! Господи! Ты видишь!..
LI
Пусто стало на рейде. Ни пароходов, ни военных кораблей, ни лодок, ни фелюг. Не снуют моторные катера от города к Стандарту и к Цементному заводу и странными кажутся длинные молы, не обставленные судами.
Темный дым поднялся над домами, метнулся к небу, раздулся черным клубом и пробились сквозь него языки пламени. Кто-то зажег чужое добро. безпокойнее стали кони, а сквозь них протискивались новые толпы запоздалых беженцев, женщин и детей. Еще с горы, остановившись, прижимая худыми, черными от загара руками плачущих детей к иссохшим грудям, эти женщины смотрели на пустое море и жадным безумным глазом шарили по горизонту, ища кораблей. Потом они шли молча, широкими шагами спускаясь к городу, не останавливаясь, тяжело дыша, и слезы стояли в застывших глазах. Они сходились со всех концов и торопливо пробирались между лошадей в улицы, мимо опустевших домов. Они шли к морю, наполняли пристани, молы, теснились у берегов.
Ждали…
Не могли же их бросить?!
Проходили часы, набегали волны, шелестели мелкими камушками пляжа, плескались о зеленые, обросшие водорослями с серыми основаниями, исщербленные водою и временем столбы эстакад, а они стояли, голодные, ничего не евшие и ждали. Ждали помощи, спасения…
И в толпе их долго была тишина. Не было слов, чтобы выразить муки их женских сердец, чтобы сказать то, что творилось в их опустелых душах. Синее море сверкало серебристою парчою под косыми лучами спускающегося к западу солнца. Холодком февральской ночи тянуло от залива, и улегались темные волны. В черноту ударилась вода у пустых пристаней.
На самом конце у тяжелых причалов с железными кольцами с обрывками серой измочаленной веревки капризно заплакал ребенок. Нарушилась тишина, и раздались крики, вопли, проклятия…
— А! Ироды проклятые! Наплодить могли, а уберечь нет! Удрали, сволочи, а нас бросили… — кричала истошным голосом молодая казачка и все поднимала и протягивала вперед, словно показывая кому-то плачущего ребенка.
— Боже Великий! Что же это будет! — воскликнула рядом с нею молодая женщина, к которой пугливо жалась маленькая четырехлетняя девочка.
— А что! Замучат, испоганят, да и убьют… Им что! Черти! Победители!
— Живою не дамся.
— Господи! И никого, никого!..
От города несло гарью. Сильнее разгорался пожар. безпокойно метались лошади, и где-то раздался выстрел.
— Идут…
— Может, наши?
— Да, наши! Чтоб им!.. Драпанули, да и конец!
— А говорили, пароходы на всех заготовлены. Всех увезут.
— Увезли. Сами себя увезли… И с казною…
— Ой! Православные! Да что же это на белом свете деется!
В горах то трещал, то умолкал пулемет, и вдруг показались на пустой и безлюдной дороге быстро несущиеся с криками конные и пешие люди.
И уже казалось, что это бежали не люди, но какое-то страшное неотвратимое чудовище надвигалось на город, чтобы все и всех пожрать.
Всплеснулись черные воды, на секунду под ними белым пятном, продолговатым свертком показался ребенок и тихо исчез в зелено-черной глубине.
— Господи! Маринка!.. Ребенка бросила…
— А что ж! Куда деваться с ими. Я и свово брошу, — раздался жесткий выкрик.