— Ошибаешься: он принес мне деньги, которые я дал ему взаймы вчера.

— Уже?

— О, этот дворянин очень торопился расплатиться.

— Вы говорите: дворянин?

— Да.

— Почему вы так думаете?

— Я не могу в этом сомневаться.

— Вы знаете его имя?

— Нет, не знаю.

— Ну, так на чем же вы основываете свое мнение?

— Дитя мое, вещь, которую он оставил мне в залог, фамильная драгоценность; заметь хорошенько, часы с гербом, с великолепным гербом, на котором представлена золотая осина в красном поле, притом маркизская корона.

— Но, батюшка, — сказала Дебора с притворным равнодушием, — нетрудно было бы отыскать в гербовнике, какой фамилии принадлежит этот герб.

— Конечно, это было бы легко, но к чему? С какой целью отыскивать его?

— Вы правы, с какой целью! Наверно, вы никогда уже не увидите этого дворянина!

— О! в этом ты ошибаешься, — возразил Натан, улыбаясь.

— Он вернется?

— И даже скоро.

— Занимать у вас денег?

— Именно.

— Однако, если он заплатил вам сегодня?

— Ты предполагаешь, что он не будет уже иметь надобности во мне?

— Мне кажется…

— Знаешь ли, какие деньги принес он мне сегодня?

— Откуда мне знать?

— Деньги, которые он выиграл в игорном доме. Он выиграл огромную сумму… двести тысяч ливров! Но эту сумму он приобрел ужасной ценой, он сделался игроком на всю жизнь… я это прочел в его глазах… Карточная лихорадка течет теперь в его жилах вместе с кровью; он опять будет играть, проиграет все выигранное и принесет мне в залог эти самые часы или какую-нибудь другую вещь…

Дебора уже не слышала отца.

«Игрок! — думала она. — Как жаль!..»

Жид продолжал:

— Видишь ли, мое бедное дитя, игрок соединяет в себе посредством этой дьявольской страсти все пороки, которые обыкновенно не идут рядом. Игрок! Ах! по-моему, лучше быть вором или развратником. Для игрока нет ничего священного. Он продаст жену, мать, чтобы достать денег для игры! Если бы он располагал такими сокровищами, какие я накопил в этом доме и которые со временем будут принадлежать тебе, он проиграл бы их в несколько часов!.. А когда у него не осталось бы ничего, он стал бы красть, чтобы только играть!..

Натан замолчал и закашлялся. Эта длинная тирада, сказанная с жаром, взволновала его до крайней степени. Одышка заставила его почувствовать в эту минуту, что он должен был воздерживаться старательно от декламации и излишнего воодушевления.

Дебора встала с дивана и побежала приготовить для отца стакан сахарной воды, в которую налила несколько капель лекарства. Натан опорожнил стакан залпом и почувствовал тотчас облегчение.

— Милая дочь, — прошептал он, — дорогое дитя, твой старый отец благодарит тебя…

— Зачем вы так горячитесь? — отвечала Дебора своим кротким голосом. И прибавила мысленно во второй раз:

«Игрок! Как жаль!..»

Отец и дочь обменялись еще несколькими незначительными словами. Потом кто-то постучал в дверь с улицы и Натан оставил Дебору, чтобы принять нового посетителя.

Как только жидовка осталась одна, она уселась опять на диване в своей прежней небрежной позе. Скоро глаза ее закрылись и она как будто заснула, но она не спала, она думала. О чем? Ах, Боже мой! О том молодом незнакомце, который со вчерашнего дня занимал ее таким странным образом.

«Батюшка проклинает игроков, — думала она, — и думает, что они неисправимы!.. Но говорят, что нет такого неисправимого недуга, который не могла бы излечить любовь!..»

Потом, долго мечтая на эту тему, она прибавила:

«Где найти гербовник, чтобы узнать его имя?..»

День кончился в ту минуту, когда Рауль оканчивал мысленно последние фразы монолога, переданного нами в прошлой главе. Густой туман, поднимавшийся от земли к небу, окружал Париж. Прохожие как будто терялись в этом тумане, все более и более сгущавшемся. Слабый свет начинал мелькать за узкими и темными окнами лавок улицы Сент-Оноре — печальное и жалкое освещение, предшественников газа, который ныне блистает в этих же местах. Рауль смотрел направо и налево.

— Куда идти? — спросил он сам себя.

На этот вопрос отвечал ему голос его собственного желудка, кричавшего, что он голоден и что давно пора обедать. Рауль, как нам известно, встал очень поздно и вышел из гостиницы, не позавтракав. Человек никогда не отказывается повиноваться желудку, разумеется, когда состояние кошелька позволяет исполнять его приказания. А мы знаем, что кошелек Рауля был туго набит.

Молодой человек пошел в ту знаменитую гостиницу, о которой мы уже говорили с заслуженными похвалами и которая была известна под вывеской «Золотой Колесницы». В этой гостинице хорошо кормили, подавали превосходные вина, словом молодые дворяне и богатая буржуазия часто посещали ее. Конечно, она нисколько не походила на те, которые ныне носят названия «Братьев Провансальцев», «Золотого Дома»и «Английской Кофейной». Чтобы найти теперь что-либо ей подобное, надобно отправиться в те многочисленные харчевни, которые процветают у Мон-Парнасской и Менской застав. Разумеется, мы говорим только о внешности заведений, а не о качестве кушаний.