Приехав домой, маркиз опустился в широкое кресло возле окна в гостиной и погрузился в продолжительные и глубокие размышления. Он думал, что само Провидение свело его с Раулем, и спрашивал себя, не указывало ли оно ему тем самым, что этот ребенок должен был заменить для него сыновей, которых он лишился. Мысль усыновить Рауля и сделать его наследником своего имени и состояния возникла в его уме.

У маркиза не было других наследников, кроме довольно дальних родственников; но все они были сами богаты, носили другую фамилию, и притом маркиз был совершенно равнодушен к ним. Между многочисленными горестями его жизни одна заключалась в мысли, что его старый замок и обширные земли увеличат, после его смерти, уже без того огромное состояние его родственников. С другой стороны, в сердце маркиза зарождалась живейшая привязанность, непреодолимое сочувствие к непонятному ребенку, к этому маленькому крестьянину, столь грациозному и столь храброму, пролившему кровь ради него. Может быть, эта привязанность примирит его с жизнью и наполнит утешением и радостью дни его старости? Притом вне всех этих уважительных причин не было ли еще такой, которая одна должна была сильно перевешивать весы?.. Вырвать Рауля из рук жестокого и злого отца и доставить молодому орленку средства распустить свои крылья не значило ли совершить благочестивое и благотворительное дело — дело, внушенное самыми простыми и самыми сладостными чувствами признательности?

Вот что маркиз де ла Транблэ повторял себе, когда камердинер вошел в гостиную и доложил, что крестьянин Роже Риго пришел в замок по его приказанию.

— Приведи его сюда, сию же минуту, — отвечал старик.

Узнав от жены о том, что случилось утром, браконьер почуял прибыль, обласкал Рауля вместо того, чтобы избить его по обыкновению, тотчас надел лучшее платье и, не теряя ни минуты, побежал в замок.

Камердинер ввел его к маркизу. Отцу Рауля было около сорока лет. Высокий, сильный, он мог бы считаться красавцем, в самом пошлом значении этого слова; то есть, у него были очень широкие плечи, крепкие ноги и мускулистые руки, как у тех странствующих Алкидов, которые на ярмарках и на публичных площадях, поднимают тяжести в четыреста фунтов. Ухватки его выказывали военную крутость, и он продолжал носить длинные и черные, кверху загнутые усы, как будто все еще находился в службе. Его энергичное лицо, загорелое от солнца и от всяких непогод, выражало грубые и неистовые страсти; взгляд не был чистосердечен, а улыбка тонких губ как будто всегда скрывала ложь.

В этот день он надел чистую белую рубашку, повязал вокруг своей бычьей шеи галстук и натянул на плечи драгетовый полукафтан, на котором красовалось несколько заплат. Длинные кожаные штиблеты, сжимавшие его икры, намекали на занятие браконьерством. Наконец он держал в руке нечто в роде фуражки, цвет и форму которой нельзя было различить.

В ту минуту, когда Роже Риго вошел в гостиную, кланяясь до земли, маркиз Режинальд встретил его грациозным движением и сделал знак подойти. Браконьер повиновался. Он сделал несколько шагов и встал против маркиза неподвижно и прямо, как солдат под ружьем.

— Друг мой, — сказал ему маркиз, — если ты пришел, то, вероятно, уже видел свою жену.

— Видел, маркиз, — отвечал Роже.

— Без всякого сомнения, она сказала тебе, что твой сын спас мне жизнь…

— Да, я слышал, что мальчику посчастливилось оказать вам услугу, и благословил случай…

— Скажи лучше: Провидение…

— Да, маркиз, Провидение.

— Знаешь ли, что у тебя драгоценный сын?

— Мальчик добрый, я не спорю.

— Любишь ли ты его так, как он заслуживает быть любимым?

— Всякий любит по-своему, маркиз. Мы, бедняки, не можем любить наших детей так, как любят своих детей люди богатые и вельможи… Я иногда колочу мальчишку, когда он этого заслуживает, разумеется, а он заслуживает это часто. Но вы знаете пословицу, господин маркиз: кого люблю, того и бью.

— А! — возразил маркиз с улыбкой, — кажется, в этом смысле ты любишь его чересчур.

— Разве мальчишка жаловался на меня?

— Напротив, он заступался за тебя.

— Это был его долг! — прошептал браконьер. — Он знает, что я его люблю.

— Согласишься ли ты расстаться с ним?

— Расстаться?.. зачем?

— Все равно… отвечай на мой вопрос.

— Надо прежде подумать, маркиз… Если это для его счастья… и для моего, — прибавил Роже про себя.

— Если бы какой-нибудь знатный и богатый человек взял к себе твоего Рауля и дал тебе слово обращаться с ним, как со своим собственным сыном, согласился бы ты на это предложение?

— Если бы мне предложили… но мне не предлагают…

— Ошибаешься!

— А разве предлагают?

— Положительно.

— Кто?

— Я.

— Вы, маркиз? — вскричал Роже, притворившись глубоко удивленным.

Мы говорим, притворившись, потому, что хитрый крестьянин давно уже угадал, чего хотел маркиз, и думал только о том, как бы извлечь побольше выгод из договора, который приготовлялся заключить с ним.

— Вы, маркиз? — повторил он во второй раз.

— Я, — отвечал снова старик.

— О! если так, то согласиться можно… но вы понимаете, что я не могу отвечать сейчас…

— Отчего же?

— Дело важное, маркиз…

— Без сомнения, но я желаю, чтобы ты тотчас же решился.

— Подумайте, вы говорите мне о разлуке с сыном, а отцовское сердце всегда обливается кровью при этой мысли…

Подобная пародия на родительскую любовь возмутила маркиза. Однако он выразил свое отвращение только тем, что перебил Роже, сказав: