Шрифт:
— Однако вы заставляете себя ждать! — набрасывается он на нее. — Куда делся Петрович?
— Простите, кого вам? — переспрашивает женщина, смутившись; при этом она невольно отступает на шаг и прячет ножницы за спину.
— То есть как кого? Сколько у вас тут Петровичей? Мне надо Петровича — управляющего!
— Ах, простите, господина… господина управляющего… да… но… я его еще сама не видала… он, кажется, уехал в Вену… Его жена сказала, что к вечеру он, возможно, вернется.
«Возможно, возможно, — сердито думает Каниц. — Ждать до вечера. Проваляться еще одну ночь в гостинице. Опять лишние расходы, и неизвестно, чем все это кончится».
— Проклятье! Надо же было ему уехать именно сегодня! — ворчит он и, обращаясь к женщине, спрашивает: — Могу я пока осмотреть дом? У кого-нибудь есть ключи?
— Ключи? — повторяет она, растерявшись.
— Ну да, ключи, черт возьми! («Чего она прикидывается? — думает он. — Вероятно, Петрович не велел никого пускать. А, ладно, в крайнем случае дам этой пугливой телке на чай».) — Каниц тут же переходит на шутливо-фамильярный тон: — Да не бойтесь меня! Ничего я у вас не утащу. Мне хочется только взглянуть на дом. Ну так как же, есть у вас ключи или нет?
— Ключи… конечно… у меня есть ключи, — лепечет она. — Но… может быть, когда господин управляющий…
— Да я же вам сказал, что обойдусь без вашего Петровича. Ну, полно валять дурака. Вы знаете расположение комнат в доме?
Она еще больше смущается:
— Да, мне кажется… что немного знаю…
«Идиотка, — думает Каниц. — Что за прислуга у этого Петровича!»
— Ну пошли, а то у меня мало времени, — громко командует он и устремляется вперед.
Она следует за ним, встревоженная и в то же время послушная. У входа в дом она снова останавливается в нерешительности.
— Боже милостивый, да отпирайте, в конце концов!
Чего она так растерялась? Каниц уже начинает терять терпение. Пока она вытаскивает из потертого кожаного кошелька связку ключей, он на всякий случай осведомляется:
— А вы, собственно, чем занимаетесь здесь?
Испуганное создание смущается и краснеет.
— Я служу… — начинает она, но тут же поправляется: — Я… я была компаньонкой княгини.
У нашего Каница дух захватило. (А смею вас уверить, что такого, каким он был, нелегко вывести из равновесия.) Он невольно отступил на шаг.
— Вы… вы… фрейлейн Дитценгоф?
— Да, — отвечает она, вконец перепугавшись, будто ее обвинили в чем-то преступном.
Что Каницу было совершенно неведомо до сих пор, так это чувство смущения. Но в ту секунду, когда наш приятель уразумел, что нарвался на легендарную наследницу Кекешфальвы, он впервые в жизни страшно смутился.
— Пардон, — пробормотал он растерянно, поспешно сдергивая шляпу. — Пардон, милостивая фрейлейн… Но… но меня никто не предупредил о вашем приезде… Я и не подозревал… Пожалуйста, извините меня… я приехал лишь для… — Он запнулся: надо было придумать что-либо правдоподобное. — Я приехал по поводу страхования… Дело в том, что мне неоднократно приходилось бывать здесь и раньше, еще при жизни покойной княгини. К сожалению, мне тогда не представился случай познакомиться с вами, фрейлейн… Да… Так вот я пришел по поводу страхования, только из-за этого… удостовериться, в сохранности ли fundus [17] . Служебный долг. Но ничего, это не так уж срочно, в конце концов.
17
Поместье (лат.).
— О, пожалуйста, пожалуйста… — робко произнесла она. — Правда, я в этих вещах очень плохо разбираюсь. Может быть, вам лучше поговорить с господином Петервицем?
— Разумеется, разумеется, — сказал Каниц, он все еще не пришел в себя. — Я непременно дождусь господина Петервица. («К чему ее поправлять?» — подумал он.) Но если вы сочтете возможным, если это не затруднит вас, сударыня, я быстренько осмотрел бы все — и делу конец. Как обстоит с движимостью, что-нибудь изменилось?
— Нет, нет, — поспешно ответила она, — ничего, совершенно ничего не изменилось. Если вам угодно убедиться…
— Это очень любезно с вашей стороны, фрейлейн, — сказал Каниц, поклонившись, и оба вошли в дом.
В гостиной он прежде всего взглянул на четыре картины Гварди — вы их знаете, господин лейтенант, — а затем, в соседней комнате, где сейчас будуар Эдит, на стеклянный шкаф с китайским фарфором, вышивками и статуэтками из восточного нефрита. «Все на месте! — вздохнул он с облегчением. — Петрович ничего не украл, этот дурень предпочитает наживаться на овсе, картофеле и ремонте».
Между тем фрейлейн Дитценгоф, видимо стесняясь мешать незнакомому господину, беспокойно озиравшемуся по сторонам, открыла ставни. В гостиную хлынул свет. Через высокие застекленные двери террасы был хорошо виден парк. «Надо с ней завести разговор, — подумал Каниц. — Не выпускать из рук! Расположить к себе».
— Какой отсюда красивый вид на парк! — начал он, глубоко вздохнув. — Здесь, наверное, чудесно живется.
— Да, чудесно, — послушно подтвердила она, но ее слова прозвучали не совсем искренне. Каниц сразу почувствовал, что это запуганное создание разучилось открыто возражать.
Немного помолчав, она добавила, как бы поправляясь:
— Правда, госпожа княгиня здесь никогда не чувствовала себя хорошо. Она говорила, что вид равнины нагоняет на нее тоску. По-настоящему ей нравились только море и горы. Здешняя природа казалась ей слишком пустынной, а люди… — Она снова запнулась.