В пойме Москва-реки и её правого притока речки Пахры добывали известняк. В уступах высоких, размытых волнами берегов расположились каменоломни, и от отцов к сыновьям повелось селениям Мячкову, Тучкову и Домодедову находиться при камне.

– Все мы тут с камнем повязаны, – сказал хозяин приземистой крепкой избы, куда толкнулся усталый Дёмка. Солнце с лучами-месяцами, вырезанное над входом, поманило войти.

– Ешь, да грейся, да сказывай, куда путь-дорогу держишь, как зовут-величают. Меня Гораздом назвали, жену – Вивеей. Дочку определили мы Дарьей быть – Дарёнка значит.

Качавшая люльку Вивея выглянула из-за печки и весело закивала головой. В люльке попискивала Дарёна.

Горазд поставил перед Дёмкой миску с дымящейся чечевичной похлёбкой, сел и приготовился слушать. Был он кряжистый и основательный, как стоявшие у стены стулья-долблёнки из цельных пней. Широкими плечами и бородой Горазд напомнил Дёмке отца.

– Дёмка, Дементий я, иду из Владимира.

– Ишь, а наши, напротив, собрались во Владимир. Дождусь, когда Дарёнка из люльки выползет, и тоже во Владимир подамся, силы в камне пытать. Князь Андрей мастеров созывает, слышал?

– Не слышал, раньше, должно быть, ушёл.

– Что же без отца-матери и налегке?

Сам не зная, как получилось, Дёмка рассказал про кузницу за посадским оврагом, и про отцову смерть, и как стала ему вместо отца и матери сестра Иванна. Одно утаил: зачем и куда путь держит. Закончил так:

– В южные земли иду, а что налегке – не успел собраться.

Горазд внимательно оглядел Дёмку, словно прикинул, чего тот стоит, вопросов больше задавать не стал.

– Приставлю-ка я тебя, Дёмка-Дементий, к камню, обучу, чему сам от отца своего научился.

– За доброту спасибо, только мне поспешать надо.

– Лето на осень поворотило, недолго до холодов. Наживёшь сапоги, тулуп, съестные припасы – тогда поспешай.

Горазд хитрил. Большеротый мальчонка с открытым взглядом и упрямым изломом бровей пришёлся ему по сердцу. И еду, и одежду, чтобы сменить подбитую ветром рубаху и запросившие каши порванные сапоги, – всё бы он Дёмке дал. Запасная одёжка лежала в подклети. В погребах-бочках, врытых в землю и заваленных камнями от крыс, хранились сало и сыр. Оставлял он Дёмку из-за другого: не след недоростка-мальчонку отпускать в одиночку в дальнее странствие. Пропадёт на дорогах один.

– Слышал про Москву? Мы у нее под боком. Мал город, да дорог, ключом всем дорогам приходится, в серёдке стоит. Хоть из Смоленска в Рязань идти, хоть из Владимира на Чернигов и Киев подайся – Москву не минуешь. Потянется на юг торговый обоз – с попутчиками тебя и отправлю, против воли не задержу.

– Сказывают, непокорный боярин Кучка там жил, да великий князь Юрий обезглавил его за дерзость. У нас Москву Кучковом называют. – Дёмка задумался, помолчал, через малое время добавил: – Правда твоя, без сапог мне не дойти.

– Вот и ладно, коли согласен.

На выработках Дёмке понравилось. Сколько раз отец пытался приспособить его к железу – не получилось, а камень сразу заворожил. Был он тёплый, ноздреватый, напоминал задетый весенним солнцем смёрзшийся снег.

– Где возводят строение, там известняк.

Горазд протянул Дёмке молоток-киянку с короткой рукоятью, зубила-закольники и похожую на молоток бучарду с зубьями по всему бойку.

– Стены выкладывать – известняк, фундамент устанавливать – известняк, щебень на известь бить – снова он. В работе удобен, к жаре и морозу устойчив. Что крепок, сам сейчас убедишься. Большим закольником скалывай большие куски, тонкий – приспособь для обработки помельче. Ты, главное дело, смотри. Глазами переймёшь – руки сами повторят.

Последние слова прозвучали под дробный стук. Рядом с Гораздом расположились пять камнесечцев. Металл забил о металл, металл ударил по камню.

Работали камнеделы артельно. Добытчики, с помощью клиньев и молота-«кулака» пробивая бороздки, отсекали от жилы большие неровные глыбы. Правильную форму глыбам придавали мастера-камнесечцы. Ровные стенные плиты длиной в полтора-два локтя в ожидании отправки лежали на берегу. Зимой камень везли санным путём, летом сплавляли по рекам. Гружённые плитами, щебнем и бочками с известью плоскодонные судёнышки-шитики уходили по Москва-реке на Клязьму. В морозы, когда выемка камня приостанавливалась и работы велись только в двух или трёх наклонных колодцах с круглыми световыми устьями, камнеделы превращались в судостроителей. Валили лес, сбивали судёнышки.

– Московские шитики с камнем до самой Оки воду режут, – сказал Дёмке Горазд.

Закольник в руке Горазда перемещался безостановочно, как стерженек по берёсте строка за строкой. «Стук-стук-перестук». Закольник вёл свой рассказ. «Скол-скол». Струйки пыли и белой крупки брызгали по сторонам. На ровной поверхности камня оставалась мелкая рябь. «Стук-стук-перестук, скол-скол». Дёмке казалось, что камень долбит огромный железный дятел.

– Дозволь самому попробовать.

Горазд выбрал глыбу поменьше, показал, с чего начинать. Дёмка приставил скошенный острый закольник к выпиравшему горбом уступу, с силой ударил. Закольник дёрнулся, соскочил, процарапал бороздку. Второй удар выбил вмятину, третий – сбил край.