– Всё равно. Горстке с полком не совладать. Прикажи сотню отправить следом, того лучше две. Со вчерашнего вечера миновал всего день. Поспеют догнать без труда.

– Со вчерашнего вечера словно банный лист пристаёшь. Сказано, нет надобности отряжать для Берладника всю дружину.

– Поразмысли, великий князь-государь, без гнева. В Суздаль ехать – Чернигов не миновать. Злобность Изяслава Черниговского против тебя известна, не таит он, в голос оповещает. Ну как решится отбить Берладника, вышлет дружину на перехват?

– Тьфу, – вышел из себя Юрий Владимирович. – Надоел, хуже редьки в голодный год. Ещё доедет ли Иван до Чернигова?

Хранитель печати ударил себя по лбу.

– Убил комара! – расхохотался Юрий Владимирович.

– Назови меня дурнем, великий князь-государь, не ошибёшься! – Хранитель печати зажмурил глаза. – Скребу да скребу в затылке: отчего это, думаю, мало воев ты отрядил?

Притворялся лиса-советчик. Всё-то он понял. Сам навёл великого князя на мысль избавиться от Ивана Берладника тихо и мирно, без всякого суда. Сам беглого князю доставил, не поленился за дверью выстоять, чтобы послушать весь разговор.

– Чем без толку по лбу хлопать, лучше делом займись, – отсмеявшись, проговорил Юрий Владимирович. – Сходи-ка с речью к старцу-митрополиту, скажи от меня так: «Кланяюсь земно, святой отец, и прошу твоего благословения. Прости, что сам не могу прийти, немочи и хворь одолели. Вместо себя окольничего посылаю. Увещевания твои запали мне в душу, и я изменил принятое первоначально решение. Князя Ивана Ростиславовича не передал зятю, а отправил на проживание к старшему сыну в суздальские земли. Охрану в сопровождение князя Ивана послал самую надёжную, отрядив три первых десятка из собственной дружины. О чём тебя, святой отец, первым уведомляю». Что скажешь, окольничий, ладно ли составлена речь?

– Каждое слово вразумительно и находится в соответствии с истиной. Но скажи ещё, великий князь-государь: кто кроме нас двоих знает, какой дорогой отправлен Иван Берладник?

– В том-то и хитрость, что в тайности собрались, в тайности затемно выехали, – проговорил довольный собой Юрий Владимирович. – Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Детским отдан приказ строжайший селения стороной объезжать, на ночёвку останавливаться в лесу.

Великому князю ли было не знать, что у стен имеются уши? Сколько раз через слуг сам чужие тайны выведывал, тут же – словно затмение накатило. Киев наводнён был берладниками. Медоварами, конюхами и псарями они устраивались служить на княжьей кухне, конюшнях, на псарне. В городском и пригородном дворцах постоянно строились погреба, житницы, сушила. Среди древоделов-плотников махали топорами берладники. Федька Жмудь приглянулся великому князю за богатырский рост и был переведён из плотников в истопники. Кому нужно было услышать – услышали. Те, кто ждал вестей, дождались. И прежде чем Иван Берладник в подаренной великим князем дорогой лисьей шубе уселся в возок, через городские ворота по одному выехало несколько всадников. Не спеша, они разъехались по околоградью, одни держа путь на Черниговскую дорогу, другие – к югу. Отъехав на два перелёта стрелы, всадники пустили своих коней вскачь.

Стоянку новые Дёмкины спутники устроили на опушке леса. Запалили костры, задали коням корм. Детские расселись вокруг большого костра. От одного к другому двинулся ковш-братина, наполненный хмельной медовухой. Детские пили, пели, байки рассказывали. Громкие голоса свои не умеряли, смех не таили.

Дёмка издали наблюдал, как вечерял князь Иван Берладник. Выпростав из-под шубы руки, князь принимал от Лупана то кусок мяса, то кубок. Отсвет пламени падал на железную цепь и обручи, обхватившие запястья. Лупан подавал, отходил, наклонялся. Казалось, что рядом с князем мечется короткая неуклюжая тень.

Подойти ближе Дёмка опасался. Ещё обнаружит его Лупан раньше времени. И снова, как тогда под Владимиром, когда думал, что вот-вот догонит, Дёмка не знал, как себя повести. Крикнуть: «Вяжите злодея, он убил моего отца!» – кто в это поверит? Доказательств нет никаких. Вызвать на честный кулачный бой? Вызвал кутёнок матёрого волка – тот раздавил его и не приметил. Другое дело, если сразиться ножами. Охоту Дёмка не любил и не убивал зверя попусту, но метать с силой клинок умел с малолетства. Приблизиться быстро, бросить Лупану нож с финифтяной рукоятью, чтобы он сразу сообразил, что к чему, себе оставить другой, с которым вышел в дорогу, и крикнуть: «Бейся не на жизнь, а на смерть, отравитель!»

Утром, покачиваясь на ухабах в своём логове среди мешков, Дёмка проверил оба ножа – острые, – положил обратно в подвешенную к поясу сумку. С ней он не расставался. Затем он выпросил у возницы кусок мешковины и обмотал нижнюю часть лица, шапку надвинул по самые брови.

– От чучела огородного не отличишь, – засмеялся возница.

На привале Дёмка приблизился к детским. Как и вчера, братина не сходила с круга. Потому, говорят, и братиной ковш называется, чтобы вкруговую по-братски пить.

– Дозвольте на князя Ивана Берладника поглядеть, – сказал Дёмка и сам не узнал своего голоса, раздавшегося из-под тряпицы.

Детские расхохотались.

– Откуда такой невиданный взялся?

– Мой он! – издали крикнул возница, не оставлявший саней.

– Закутал сынка, как девицу на морозе, чтобы нос свёклой не закраснел. Садись к нам, мальчонка, пригуби медовуху.

Дёмка в ответ промолчал, и детские про него тотчас забыли. Они и на князя, сидевшего к ним спиной, не обращали внимания. У князя был свой костёр, у детских – свой. Дёмка увидел, как князь неловкими из-за оков руками протянул прислужнику кубок, – очевидно, велел принести медовухи. Взяв кубок, Лупан пошёл прямо на Дёмку, стоявшего возле костра. Дёмка вытащил нож с финифтяной рукоятью, приготовился бросить, почувствовал, как напряглась рука. Но, не пройдя и пяти шагов, Лупан остановился, к костру не пошёл, а, повернувшись вполоборота, быстро откинул полу тулупа и наполнил кубок из подвешенной к поясу сулеи. Князю он подал кубок с поклоном.