– Когда пропоет труба и раздастся наш боевой клич, бросайтесь вперед, как сокол на цаплю, которого ничто не может остановить в полете. Мы знаем друг друга, и помните – ни меч, ни стрела, ни копье не ранят глубже бесчестия. Синекудрый Посейдон! Разрушитель кораблей и городов! Веди нас к победе! Пусть еще до заката шеи наших врагов окажутся под нашей пятой, а рты их наполнятся пылью.

Воины ответили дружным криком; голос трубы пропорол ясный воздух. Я задал тон пеану, [61] и колесничий подался вперед. Двое наших юношей – любовники, как мне было известно, – заняли место по бокам моей колесницы, не желая, чтобы я расчищал им дорогу. Слух мой наполнился возвышенными звуками: грохотом колесниц, громкими боевыми кличами, ударами мечей и копий в щиты, топотом ног и копыт, голосами, вызывающими на схватку. Я наметил себе в противники высокого парня, что отдавал приказы; его гибель могла повергнуть в смятение остальных. Колесницы грохотали по камням и колдобинам. Вперив в него свой взгляд, я кричал, чтобы он подождал меня.

Целая череда лиц – ухмыляющихся, хмурых и напряженных – устремилась ко мне; колесница разрывала их натиск, как острый нос корабля, спущенного в темное море. И тут, в одно мгновение, земля словно решила смахнуть меня со своей груди. Я вдруг ощутил, что лечу по воздуху – прямо через край колесницы на какого-то мужа, с изумленным воплем повалившегося вместе со мной на землю. Копье вылетело из моей правой руки, левую со щитом едва не выбило из сустава, ремень на подбородке лопнул, и шлем отбросило в сторону.

Ошеломленный падением, я корчился на земле, как и придавленный мною человек. Вонь, исходившая от его тела, предупредила меня о том, что это варвар. Вовремя очнувшись, я выхватил кинжал и погрузил в его тело. Разбойник распластался на земле, я снова потянулся к щиту и попытался подняться. Но прежде чем сумел встать на колени, на меня рухнул человек. Я сразу узнал его. Это был один из тех двоих юношей, что бросились в бой возле моей колесницы. Наконечник копья попал ему прямо в рот и пробил череп. Он принял на себя предназначавшийся мне удар и испустил свой последний вздох как раз тогда, когда я выбрался из-под него.

Мне удалось встать на ноги и нащупать меч. Впереди, в толпе, бились испуганные кони, увлекая разбитую колесницу. Одного колеса не было, и колесная ось вспахивала землю. На земле ничком лежал мой возничий в грязном и порванном белом хитоне. Но на подробности времени не было – я дернул вверх щит, чтобы отразить направленный в голову удар.

Какой-то миг мне казалось, что я остался в одиночестве среди врагов. Но потом в голове моей прояснилось, и я начал узнавать голоса. Все мои спутники были рядом, подбегали отставшие, перекликавшиеся как свора псов, травящих дикую свинью. Я услыхал собственное имя, увидел свой шлем в чьей-то руке, другая, перехватив его, торопливо надвинула его мне на голову. Я разразился громким пеаном, чтобы все узнали о том, что я жив, и мы бросились вперед.

Из всех, кто воевал под моей рукой, я никого не любил больше, чем тех – самых первых; они были уроженцами другой страны, в жилах их текла чужая кровь, поначалу я даже с трудом понимал их язык, но теперь мы не нуждались в словах – как братья, которые понимают друг друга по взгляду, улыбке. И в год очередных игр, свершая жертвоприношение, я всегда вспоминаю, кому в тот день был обязан жизнью.

К полудню битва закончилась. Пленников мы не брали. Варвары скормили псам и коршунам много добрых людей, и теперь пришел час расплаты. Удивили взятые после битвы трофеи. Одни бежали сюда с собственным добром, другие же – прихватив награбленное павшим господином. Мы выставили вокруг добычи охрану – достойных доверия мужей от всех трех участвовавших в битве сторон, – и знатные люди начали ее пересчитывать.

Как всегда после битвы, воины теснились друг к другу, перевязывали раны, отдыхали и говорили. Вместе со своими людьми я сидел возле источника, выбивавшегося из земли между скал; некоторые пили чистую воду, другие, раздевшись, омывались ниже по течению. Один из наших был тяжело ранен – копьем ему перебило ногу; за неимением ничего лучшего я прибинтовал ее к древкам двух дротиков, превознося деяния раненого на поле брани, чтобы отвлечь его от боли. Кто-то окликнул меня, и я увидел Палланта, бежавшего возле моей колесницы, – он остался жив. Я потерял было его из виду и решил, что он заботится о погребальном костре. Но он тащил за собой живого мужа, одетого в грязный белый хитон. Я вскочил на ноги – это был мой возничий.

– Привет мой тебе, Ризон, – проговорил я. – Мы вместе упали из колесницы, и я решил, что ты погиб. Куда тебя ранило?

Паллант ткнул растопыренной пятерней в спину возничего, так что тот повалился на землю.

– Ранен?! Посмотри на него, Тесей. Я дам ему по барану за каждую рану, которую он сумеет обнаружить на себе. Я все искал его после битвы: мне-то было видно, что случилось, когда колесо отлетело. От неожиданности ты полетел вперед, но этот знал, в какую сторону падать. Клянусь, его голова даже не коснулась земли, он просто изображал беспамятство, пока битва не удалилась от него.

Я посмотрел на жавшегося к земле Ризона и увидел его лицо. Свет победы, гордость за отвагу своих друзей наполняли мое сердце любовью ко всему миру, но теперь на душу легли холод и мрак. Я подумал: «Передо мной трус. Но он согласился вести богатую колесницу. Почему?»

И я сказал:

– Пойдемте посмотрим.

Мои люди снова направились со мной на поле боя. Над ним уже собирались хищные птицы, разрывая едва подсохшие раны, жужжание мух мешалось со стонами и жалобами умирающих. По всему полю у поверженных врагов отбирали одежду и оружие. Посреди побоища – кораблем, выброшенным на берег, – лежала опрокинутая колесница, а возле нее – мертвый конь. Бронзовое колесо отлетело на несколько локтей от колесницы. Я сказал своим спутникам: