– Проясни смысл твоих слов! – отрывисто сказал Эйрик.

– Все просто, конунг, – заговорил Вадим, дергая губами от возбуждения. – Тесть Улеба Буривой вдрызг разругался с зятем, разорвал все ряды мира и любви[46] и теперь один сидит в Кирьялаланде. Известно, Кирьялаланд мехами обилен, но ведомо ли тебе, конунг, что целые груды мехов скопились в Бьярмаре,[47] дожидаясь купцов арабских? И все они будут твоими, если ты поторопишься их взять!

На губах Эйрика заблуждала улыбка.

– Карелы – хорошие охотники, – надавил Вадим, – но воины они никакие. На землях их стоит много крепостей, но самая большая…

– Кирьялаботнар? – перебил его Эйрик. – Та, что в устье Вуоксы?

– Да, конунг.

– У стен ее погиб мой прапрапрадед, – пробормотал Эйрик, – Ивар Широкие Объятия…

– Верно! – нетерпеливо сказал Вадим. – Но ныне Кирьялаботнар опустела. Кунингас Матул ушел из нее на праздник в Бьярмаре, и с ним утопала половина рати, что стояла в крепости. Путь свободен, конунг! А в помощи Буривою отказано. Улеб ясно выразился: ни одного варяга не дам! Сам, дескать, выкручивайся.

Эйрик взволнованно заходил по комнате, почти касаясь шапкой низкого потолка.

– Но почему ты открываешь мне тайное? – резко спросил он. – А, Вадим ярл? Тебе-то какая выгода от моего похода на карел?

– А такая! – Вадим раздул ноздри и сжал кулаки. – Карел ты покоришь с легкостью, и кто тогда помешает тебе подмять под себя Гарды? Ты вернешься домой с хорошей добычей, а Улеба убьешь. И пусть его место займу я! Я буду собирать тебе дань и каждый год привозить в Упсалу. Сам!

Эйрик Энундсон задумчиво смотрел в угол, где стояло копье Одина.

– Хорошо… – протянул он. – Ты станешь правителем Гардов.

Вадим неслышно выдохнул: получилось!

– Но! – поднял палец конунг. – Улеба конунга убьешь ты.

– Я… – слабо молвил Вадим.

– Ты, Вадим ярл, ты, – мягко проговорил конунг.

Он прошел к маленькому окошку, под которым стоял поставец с нехитрой снедью, взял ржаную лепешку, намазал на нее масла, присыпал икры и откусил.

– Никто же тебе не предлагает заявиться к Улебу во дворец и прирезать его, – журчал Эйрик, – но я ж по себе знаю, как живут конунги. Зимою Улеб пьянствует на пирах, а летом или воюет, или на охоте пропадает. Отсюда и выбор – или яду подсыпь, или подстрой несчастный случай на охоте. Мало ли что в лесу случается…

– На неделе Улеб тура гнать собирался… – задумчиво произнес Вадим.

– Во! – обрадовался конунг. – И ты поохоться! Улеб на тура, а ты – на Улеба. Главное что? Охота на тура – дело опасное… Вот где можно конунга… того…

– Чего? – недопонял Вадим.

– Убрать. Подколоть копьем! Упаси бог – стрелой или ножичком. Только копьем. Будто рогом боднули! Чтобы так – вот Улеб, вот тур. Насадить конунга на рожон – и в лес! И пусть тур с трупом поиграется, потопчет. Кто что скажет? Несчастье на охоте! Не остерегся конунг. Ну и все… Дружина без конунга, что стадо без пастуха. Разбежится! К тебе же и откинется. А в помощь тебе дам своего человечка. Зовут его Хуфин Убийца, надежный малый. Действуй… Вадим конунг!

Рано-рано, когда в зоревых лучах догорали последние звезды, «Пардус» покинул озеро Лёг и взял курс на Гарды. Тревоги и страхи мучили Вадима, но и сладкий яд точил душу его. Лодья летела черной птицей к озерам и лесам Гардарики, а Вадим чувствовал себя ангелом смерти, возвещавшим божий суд. Он нес родине войну.

Скоро, скоро вострубят рога! Огнем и мечом расчистит Эйрик Энундсон дорогу Вадиму Храброму, дорогу к трону. И мы еще посмотрим, кто кому будет дань платить!

3

…Лев – царь зверей. Трюизм. Кто-то первым высказал это мнение, а молва возвела его в ранг последней истины. Сомнительной, если рассудить. Никто же не сводил в поединке льва с белым медведем или, хотя бы, с бурым собратом арктического ошкуя.[48] О, такие, бывает, чудища попадаются в лесах, что куда там гривастому с кисточкой на хвосте! Но что мы все о царях, да о царях. Можно и о князьях звериных потолковать. Кто в русском лесу хозяин? Медведь. А если подумать? Никогда ни один медведь не схлестнется с туром! В этом диком буйволе жила великая мощь, а если помножить ее на ярость… Не одолеть тура медведю! Турицу задрать – куда ни шло, а тура – ни в жисть. Надо полагать, трон лесного князя перешел к топтыгину в семнадцатом веке, когда европейцы доконали последнего тура. Ах и красивая же зверюга была! Высоченный, широченный, лоснящийся, гнедой весь, только на хребтине белая полоса, и рога – длиннющие, острейшие, торчащие вперед, как у трицератопса. А уж характерец… Это вам не племенной бык! Тур! Он не туп, он умен и зорок, ступает бесшумно и появляется неожиданно. Степного тура хоть издали увидишь, а лесного, поди усмотри! Наверное, зря природа дала туру рога – повадки у него какие-то не травоядные. Хищного в туре много, немирного. Так на то и князь, за то и уважение! А охотнику, добывшему тура, – почет и слава.