К воздвигнутому англичанами форту мы подкрадываемся уже на закате. Высокая каменная башня окружена неправильным квадратом ограды, построенной из неошкуренных бревен, по углам с четырех сторон поставлены деревянные вышки, на которых торчат часовые. Узкие бойницы башни забраны толстыми, чуть не в руку, металлическими прутьями. Судя по всему, незваных гостей здесь не любят, опасаются. Ну и правильно делают, разумеется.

Толстенная железная цепь, что выползает из башни и тянется аж до северного берега Луары, вблизи кажется еще громаднее. Сколько ж британцы вбухали в нее труда? Подумав, я решаю, что нисколько. Небось согнали, всех окрестных кузнецов да заставили работать бесплатно.

Смена часовых на вышках происходит каждые два часа. Как только тяжелая дверь, для прочности обитая железными полосами, с оглушительным лязгом захлопывается за предыдущей сменой, тихо щелкают наши арбалеты. Вновь заступившие часовые, что секунду назад еще ежились от ночного холода, глупо таращили глаза, постепенно привыкая к окружающей темноте, безжизненно сползают вниз. Их место тут же занимают четверо французов. Остальные, легко перемахнув ограду, скапливаются у стены форта.

– Давай, – шепчу я Бертрану.

Кивнув, тот бросает нечто невнятное, и от стены башни тут же отделяется коренастый бородач, в бугрящихся мышцами руках зажат тяжелый осадный арбалет. Со второй попытки крюк цепляется за плоскую крышу, по веревке я проворно карабкаюсь вверх. Тут, как я и думал, и впрямь имеется люк, вот только какая-то английская сволочь заперла его изнутри. Похоже, план штурма башни придется менять на ходу.

Подумав, я объясняю поднявшемуся за мной Бертрану, что нужно сделать. Понятливо кивнув, тот съезжает вниз, я хмыкаю с одобрением. Собран, подтянут, с подчиненными по-отечески строг, пользуется у них уважением. Далеко пойдет! Веревку я втягиваю на крышу – нечего ей попусту болтаться, а то по закону подлости заметит какой-нибудь британец и поднимет тревогу. Время тянется медленно, словно нарочно испытывая наше терпение.

Наконец дверь башни открывается, во двор выходят пятеро англичан, разводящий караула и смена часовых. Их тут же молча поднимают на копья, они и вскрикнуть не успевают. Дверь с силой распахивается, внутрь башни безмолвно втягивается серая многоножка мстителей. Все три этажа форта тут же наполняются предсмертными стонами и криками ярости. Вот кто-то истошно голосит, призывая сонных соотечественников к оружию. Поздно, дружок, отправляйся-ка ты в свой английский ад! С грохотом откидывается люк, на крышу молнией выскакивает полуодетый человек с безумными глазами, в левой руке зажат меч, в правой – пылающий факел. Следом пытаются вылезти какие-то люди, но англичанин с поразительной ловкостью тычет в них клинком, заставив спрятаться. Крутанувшись на месте, он кидается к подвешенной клети, там груда сухих дров, щедро пропитанных маслом. Стоит искре упасть, тут же вспыхнут, как пересушенная береста, запылают ярко, сигналя на двадцать миль кругом: «Враги! Тревога! На помощь!»

Оглушительно грохочет пистолет, пуля отбрасывает британца назад, факел, мерно постукивая, катится к краю крыши, где и застревает, едва не сорвавшись вниз. Я перезаряжаю пистолет, наклоняюсь за факелом, все это время не спуская глаз с противника. Очень уж он быстро двигался, чтобы оставить его без внимания. Может, он только ранен, кто знает, что за трюк еще способен выкинуть этот боец? Нет, англичанин мертв, в груди зияет дыра размером с кулак, оттуда плещет струя крови, постепенно уменьшаясь, пузырится неопрятная губка легких. Это был настоящий воин, даже умирая, он так и не выпустил из рук меч. Тот до крестообразной рукояти залит чужой кровью, ведь у британца, пока он как чертик из коробочки не выскочил на крышу, не было ни царапины. Из приоткрывшегося люка осторожно высовывается голова Жана де Меца, рыцарь обеспокоенно кричит:

– Вы не ранены?

– Даже не поцарапан, – говорю я сущую правду. Выбравшись на крышу, рыцарь тут же подносит факел к лицу убитого, с облегчением вздыхает. В его голосе я без труда различаю неподдельную радость:

– Этот англичанин – настоящий дьявол. Без доспехов, даже без щита, с одним мечом в руке он убил пятерых и ранил Бертрана. Хотели забить его издалека, из арбалетов, но он, сволочь, двигался очень быстро, прыткий, как леопард.

– Тяжело ли ранен Бертран? – волнуюсь я. – Пусть один из солдат принесет мою медицинскую сумку.

– Нет, – беззаботно машет рукой Жан. – Жить будет, хотя пара шрамов наверняка останется. Вот доспех точно придется заменить, британец здорово его порубил.

Я с уважением гляжу на покойного мастера клинка. Увы, время копий и мечей на исходе, как только огнестрельное оружие пойдет в массы, эпохе рыцарей наступит конец. Наклонившись, я поднимаю клинок, британец, даже мертвый, держит его цепко, сразу не отдает.

– Погоди-ка, – пораженно шепчу я и быстро вытираю лезвие об одежду убитого. – Не может быть!

Разинув рот, сьер де Мец завороженно смотрит на синие искорки, которые бросает лезвие, отражая неверный свет факелов.

– А ну, подставь меч, – требовательно говорю я.

Тот медленно поднимает руку с клинком, я с силой бью. Раздается короткий звон, сьер де Мец неверяще смотрит на обрубок меча, зажатый в руке.

– Пятнадцать ливров, – горько говорит он.

Я внимательно осматриваю трофей, на сияющем лезвии – ни царапины. На сердце странно теплеет, – такие мечи делают лишь в одном месте на земле, в России. Как булатный клинок попал к англичанину – бог весть, зато теперь он займет законное место на поясе у земляка. Я достаю из ножен свой старый клинок, протягиваю Жану де Мецу, тот с благодарностью берет оружие. Горькая обида тут же сменяется слезами благодарности. Правильно говорят, что если сперва лишить человека чего-нибудь жизненно необходимого, а потом дать это из своих рук, он будет благодарен тебе по гроб жизни.