— Да что вы меня, словно шпиона какого, вербуете, — хмыкнул Василий, с трудом сдерживаясь, чтоб не заулыбаться, — будто я без того не согласный!

— Вот, — Геманов обернулся к товарищу, — что и следовало доказать. А ты еще спорил.

— Я не спорил, товарищ полковник, а испытывал определенные сомнения, что, знаешь ли, две большие разницы! Ладно, твоя взяла, — товарищи рассмеялись.

— Короче, так, товарищ самый младший лейтенант. Не далее как завтра мы с тобой улетаем обратно, причем на рейсовом борту из Домодедова. Ты ж, помнится, хотел на большие самолетики посмотреть? Вот и поглазеешь. Доволен?

— Так точно, товарищ полковник! Доволен. Разрешите вопрос?

Геманов демонстративно взглянул на наручные часы:

— Валяй, только быстро.

— А что с тем шпионом-то? Раз мне можно возвращаться, значит, уже не опасно? Все закончилось?

— А что со шпионом? — на сей раз ответил Анатолий Анатольевич. — Нормально все с ним. Сотрудничает. Помнишь поговорку: «Не было бы счастья, да несчастье помогло»? Вот примерно так все и вышло. Благодаря вашей с Соней пляжной прогулке мы в итоге вскрыли просто роскошную разведсеть, существующую еще с конца восьмидесятых — начала девяностых. Причем не только в Одессе и области, но и тут, в России. Подобных успехов уж лет двадцать не бывало! А заодно и про роль во всем этом наших заокеанских «друзей» кое-что выяснили. «Гость» наш, правда, поначалу позапирался для порядка. Поторговался, точнее, цену набивая, но уж как в цене сговорились, так все по накатанному пошло. Пока тянем время, периодически вбрасывая дезу о продолжении безрезультатных экспериментов да о том, как тупые русские бездумно расходуют государственные средства. А вот если почувствуем, что рыбка наживку надежно заглотнула, тогда, возможно, намекнем, что «Игра» на самом деле — просто прикрытие чего-то куда более важного, к чему агент пока подобраться не может, но прилагает все силы. Остальное сугубо дело техники, тебя это волновать не должно. Да и о том, что сейчас услышал, забудь. Я ответил на вопрос?

— Так точно.

— Вот и ладно. Подписок с тебя брать никто не станет, сам должен понимать, что все это — гостайна. Впрочем, скоро сам подобного коснешься, как только к работе приступишь.

— Обижаете, товарищ полковник, я все понимаю! Что вы в самом деле, я ж не пацан!

— И это правильно! — не своим голосом, видимо, кого-то пародируя, резюмировал Логинов. — Все, Краснов, давай прощаться. Увидимся еще, глядишь, и не раз. Курева тебе оставить?

— Не, не стоит, тарщ командир. Бросил. Дурная привычка. Да и вредно, от сигарет сердце болит и рак бывает.

— Молодец, лейтенант, хвалю. Верное решение! Не трави себя, дольше проживешь. Тем более, вам с Сонькой еще детишек рожать.

Поколебавшись, Краснов все же решился: тут уж, как говорится, или сейчас — или никогда:

— Просьбу можно?

Полковники снова переглянулись, и Логинов со вздохом остановился, уже почти дойдя до двери:

— Ну, что еще, Василий? Давай в двух словах, видишь же, спешим.

— Так это… — стушевался тот. — Мне б Москву посмотреть, а? Всю жизнь мечтал. Хоть глазочком?

— Что?!

— Ну, мы ж недалеко совсем… мне б только Красную площадь увидеть, Мавзолей там, могилу товарища Сталина! Когда еще попаду? И попаду ли вообще…

— Ох, ну ты и нудный, танкист! — вроде бы даже с уважением протянул Анатолий Анатольевич, в который уже раз переглянувшись с ухмыльнувшимся в ответ Гемановым.

— Алексеич, а почему, собственно, нет? Все равно ж вечером мы с тобой на Лубянскую едем, давай и парня захватим? Заночует в управлении, а завтра по столице прогуляется, сопровождающего подберем, разумеется. Ваш аэроплан в десять вечера отчаливает, времени вагон.

— Да я разве против? — хмыкнул тот. — Захватим, конечно.

И, украдкой показав танкисту кулак, докончил:

— Только чтоб больше никаких просьб до самой Одессы-мамы, ясно? Все, отдыхай, вечером уезжаем. Понял?

— Так точно, понял! Спасибо, товарищи командиры!

Глядя на захлопнувшуюся дверь, Василий от избытка чувств несколько раз сжал-разжал кулаки и, не скрываясь, улыбнулся. Неужели завтра он увидит Москву?! А послезавтра — Соню? Здорово-то как…

Возможно, история не имеет сослагательного наклонения, и переданные командующим Центральным, Воронежским и Степным фронтами сведения ничего не изменили и не могли изменить; возможно — нет. Бывший десантник просто физически не имел возможности оценивать развитие ситуации в целом, в стратегическом, так сказать, ракурсе.

Хотя бы просто потому, что эту самую ситуацию Дмитрий видел исключительно сквозь командирский прицел родной «тридцатьчетверки» или из башенного люка, если удавалось выглянуть, не рискуя схлопотать в голову шальную пулю или осколок. То бишь видел не тактически даже, а на дистанции действительного огня танковой пушки, порой сокращавшейся до всего-то полукилометра — с более дальнего расстояния стрелять просто не имело смысла.

Разумеется, никто не посвящал Захарова ни в какие подробности происходящего (комбата он и вовсе не видел после того памятного разговора, продолжавшегося после прихода особиста аж до самого утра), однако десантник прекрасно понимал, что в целом история Курской битвы шла своим чередом. Как и в «его» истории, утром пятого июля, за несколько часов до немецкого артналета и начала наступления, была проведена мощная артиллерийская контрподготовка, нанесшая противнику значительные потери, особенно на северном фасе дуги. На юге, где и располагалась их бригада, входившая в состав одного из корпусов Пятой гвардейской танковой армии, потери немцев оказались не столь впечатляющи, поскольку Хауссер [22] еще не успел полностью вывести войска на исходные позиции. Наносились ли какие-либо дополнительные удары по указанным им местам скоплений вражеской техники и живой силы, Захаров не знал, так что в оценке последствий артиллерийского и авианалетов мог и ошибаться.