Собрание направило Фокиона, Демада и главу Академии Ксенократа в ставку Антипатра: герою войны, оратору и философу предстояло договариваться об условиях мира и судьбе некогда великого города. Антипатр потребовал контрибуции, покрывающей все расходы Македонии на войну, выдачи Демосфена и других врагов его страны, а также эвакуации населения Самоса. Феты, состояние которых оценивается ниже двух тысяч драхм, подлежат высылке из Афин. Те, что посостоятельнее, остаются в городе, но обязуются передать македонскому гарнизону один из пирейских фортов.

Это было не то, на что рассчитывали послы. С изгнанием фетов они согласились, но отчаянно цеплялись за Самос и яростно возражали против присутствия военных отрядов Македонии на земле Аттики. Антипатр немного уступил, согласившись передать судьбу Самоса на рассмотрение нового царя Македонии Филиппа III Арридея – единокровного брата Александра. Что же касается Пирея, протесты афинян вызвали лишь презрительный смех. Ставка легендарного афинского флота имела в глазах македонских завоевателей куда большее стратегическое значение, чем Акрополь или даже Афины в целом. Антипатру не было никакой нужды разрушать военно-морскую базу или сжигать корабли. Удаление смутьянов-фетов – уже само по себе надежная гарантия конца афинской морской мощи, а корабли, как материальное ее воплощение, достанутся преемникам Александра.

В общем, посланники вернулись домой с такими условиями мира, которые лишали Афины независимости и – что бы это ни означало в смысле практическом – национальной идентичности. Невозможное стало возможным. Почти три пятых граждан – двенадцать тысяч из двадцати одной – не смогли пройти имущественный тест Антипатра. Они превратились в мусор, в быдло, в радикал-демократов, сделались повсюду притчей во языцех – воплощением всех экспансионистских притязаний и тщеславных помыслов Афин. Теперь им предстояло навсегда покинуть не только родной город, но и пределы всей Греции.

И вот тогда-то афиняне наконец осознали, что же произошло при Аморгосе. Они выжили, они сохранили свои корабли, на их долю не выпало поражения, сопоставимого с ужасом Сиракуз и безысходностью Эгоспотам. Но при этом в водах Аморгоса они утратили нечто самое дорогое и самое главное в своей истории. Не зря македоняне видели в Клите бога, самого Посейдона, хоть и потопил он всего-навсего три или четыре вражеские триеры. Он осуществил то, чего не смогли достичь ни Ксеркс, ни Лисандр, ни Филипп, – он уничтожил афинский флот. Но по правде говоря, худшим врагом афинян были они сами. Справедлив оказался приговор, вынесенный землякам Фукидидом под конец Пелопоннесской войны: «сдаться их заставили внутренние распри».

Изгнанникам выделили земли во Фракии, суровой северной стране, в попытках освоения которой полегло столь много афинян былых поколений. Граждане понуро собирали свои пожитки и спускались в Пирей. Вокруг, в эллингах, стояли триеры и другие военные суда, но их время вышло. Теперь, когда распались связи, единящие афинян ради достижения общей цели, суда превратились в безжизненную просмоленную древесину. Высланные граждане и их семьи отправлялись во Фракию – свой новый дом. Многим уже не суждено было еще хоть раз увидеть Афины.

С приходом осени опустевший город праздновал Элевсинские мистерии, но торжества были омрачены ужасным предзнаменованием. На одного из посвящаемых, когда он ступил в море, чтобы принести жертву, напала акула и проглотила его. Девятнадцатого боэдромиона афиняне отмечали годовщину сражения при Саламине и дату, символизирующую начало господства Афин на море. То ли по неведению, то ли по совпадению, то ли чтобы унизить поверженного противника, триумфаторы-македоняне на следующий день разместили в Пирее свой военный гарнизон. Вооруженные длинными пиками воины, ходившие с Александром Великим в Персию, по-хозяйски располагались в форте на холме Мунихия.

Демосфена македоняне обнаружили в Калаврии, где он нашел убежище в храме Посейдона. При приближении воинов он вышел за ограду, чтобы не осквернять святой земли, и поспешно проглотил яд, который держал в писчем пере. Это самоубийство не позволило македонянам отомстить Демосфену за все его речи, направленные против Филиппа и Александра.

В том же году своей смертью умер Аристотель. Век подходил к концу.

В ту пору, когда Афины склонились перед Македонией, в их распоряжении имелся, как никогда, многочисленный флот и отлично оборудованная военно-морская база. Арсенал Филона все еще оставался совершенной новинкой. Только вот куда-то испарилась его таинственная духовная суть. Выступая однажды в собрании, Никий заметил, что команда любого корабля способна продержаться на вершинах мастерства совсем недолгое время. Если говорить об афинском государственном корабле, то благодаря неустанным трудам и жертвенности целого народа этот миг растянулся более чем на сто пятьдесят лет. Но теперь на море будут владычествовать другие города-государства и империи: Родос, Карфаген, Александрия, Рим. Что же до мощного выброса творческой энергии, именуемого Золотым веком, то он иссяк с исчезновением той морской мощи, которая всегда служила ему опорой. С рассеянием народа Афин и переходом Пирея в чужие руки пришел конец и царствованию флота, построенного Фемистоклом.

Сверкающий город мрамора и бронзы по-прежнему хранит память о героях, чей прах лежит в могилах на Священном пути. Фукидид записал надгробную речь, которую Перикл произнес в честь тех, кто пал на Пелопоннесской войне. В самом конце ее содержится такой призыв: «Памятник знаменитым людям – весь мир. И говорят о них не только надписи, высеченные на могилах, где они лежат дома, у себя на родине. Нет, память о них сохраняется и укрепляется и в иноземных странах, только не в материальной, видимой форме, а в сердцах людей. И вам предстоит попытаться стать похожими на них». Многие и пытались, преследуя те же высокие цели демократии, свободы и счастья, которыми вдохновлялись, выходя в море на своих кораблях, афиняне былых поколений. Но мало кто может утверждать, что сравнялся в своих достижениях с предшественниками; и еще меньше тех, кто их превзошел.