В раздевалке, где начальник смены проводит оперативки, Стругов обычно сидит, притулившись к стенке, голоса не подает. Если скажут ему: «До конца смены, кровь из носа, надо выпустить со второй печи плавку!», — отвечает односложно: «Постараемся». И опять как в рот воды набрал. Зато, поднявшись на площадку, преображается. Подмечает все, что не сделано теми, от кого приняли смену, и работает вместе с подручными до седьмого пота. За семь часов выпускал Стругов плавку. По тем временам такое достижение было куда как не частым.

А ночь плывет над цехом. Отсветы от выпускаемых плавок зарницами бросаются ввысь, поджигая кромки туч. В разливочном пролете тоже горячка: там, где слитки поостыли, их выбивают из изложниц. Потом, когда они возьмут цвет синевы, набрасывают цепи, и краны, подхватив их, осторожно кладут на тележки рядком.

На второй канаве все готово к выпуску плавки. Женщины, которых называют канавщицами, уже отошли в сторонку. Работают они почти все время в горячей среде. Канава еще не успевает толком остыть, а они уже спускаются в нее, и мелькают в их проворных руках маленькие кельмочки, шамотные сифоны, позванивая, ложатся в гнезда-кресты. В наклон работают до тех пор, пока не закончат свое дело. Потом в раздевалке будут долго растирать занемевшие поясницы.

Тут же, невдалеке, ковшевой уже пробует прилаженный стопор, еще раз залезает на ковш, садится на закраину и осматривает механизм, что-то прикидывая, командует своему помощнику. Тот нажимает на изогнутый рычаг, стопор приподнимается, и ковшевой по одному лишь ему известным приметам определяет: сделано все как надо.

Вот уже и мостовой кран, стальное чудище, качнул лапы-крюки, и они поползли к ковшу. Плавка на второй печи готова: подручный, подходя, дважды ударил железякой по висячему куску рельса. Захлопал крыльями голубь, сорвавшийся откуда-то из-под крыши.

Все собрались за печью. Здесь душно и жарко, как в парилке. У желоба подручные с маху бьют кувалдой по ломику, пытаясь пробить летку. Но, видно, намертво спекло утрамбованный магнезит.

Начальник цеха Малышев пулей вылетел на площадку и, сложив руки рупором, закричал в сторону первой печи:

— Молодцова сюда! Сию минуту!

Федя Молодцов, подручный на первой печи, в этот момент пил студеную газировку. Услышав, что его зовет начальник цеха, осторожно поставил кружку и зашагал по площадке.

— Быстрее! Бегом! — кричат ему уже все, кто поблизости. — Шевелишься, как карась в тине.

Наконец, подошел он к летке, где уж все ослабли от неимоверных усилий, скинул суконную робу и, взяв кувалду, медленно, будто нехотя, размахнулся. Подручные замерли, Малышев и Бубнов напряглись, ожидая чуда. У Молодцова в руках силища страшная, бил он в ломик точно, и часто одного его удара было достаточно. Сейчас тоже так вышло. В летке сверкнуло, пламя метнулось вдоль желоба, и металл, искрясь, набирая скорость, рванулся в ковш.

Федя Молодцов отбросил кувалду, сказал с хрипотцой подручным: «Слабаки!» и, накинув на плечи спецовку, удалился.

Бубнов закричал глуховатому Феде в самое ухо:

— Молодчага!

Все вздохнули свободно: плавка удалась. Мастер Бубнов вынул из кармашка часы, постучал ногтем по циферблату:

— За семь часов и пятнадцать минут сварганили плавку. Скоростная, как ни крути…

И только взялись заправлять заднюю стенку, откосы и пороги печи, бросая лопатами магнезит, как тут же все приостановилось на миг: взоры обратились на человека, поднявшегося по лестнице на верхнюю площадку. Темно-синее пальто с каракулевым воротником, аккуратная шапка чуть сдвинута на лоб, черные усы ухожены, делают лицо строгим и неулыбчивым. Многие давно знали его.

— Нарком в цехе! — передавалось с площадки на площадку, и слова эти облетели весь цех. И всюду люди, работая, урывками бросали взгляды на верхнюю площадку, где у третьего мартена остановились И. Ф. Тевосян и начальник цеха С. И. Малышев. Оба невысокие, только Иван Федорович грузноват, в движениях вроде медлителен, а Сергей Иванович с виду легкий, как перышко, в неизменной синей куртке, брюках, заправленных в сапоги, горячо говорил что-то наркому.

Тевосян посмотрев сквозь синее стекло в деревянной оправе в печь, кивнул удовлетворенно и направился к желобу, видно, узнать, в каком состоянии, заодно сверху окинуть взглядом канаву с рядами изложниц.

Мы, два недавних фэзэушника — Мишка Яговитин и я, измазанные смелой огнеупорной глиной, мокрые, как мыши, только-только заправили желоб и отошли от него, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Ого! Да у вас все готово! — сказал Тевосян, глянув на желоб, замытый жидким стеклом.

— Бригады каменщиков у нас сильные, — отозвался Малышев и продолжил, видно, прерванный на площадке разговор: — На днях третью печь на капитальный ремонт остановим.

— Вижу, на ладан дышит. — И Тевосян вернулся на площадку, которую побрызгали водой, и парок над ней поднимался, как над росной луговиной. Чувствовалось, нарком доволен. Цех действительно не заслуживал упреков. Тогда с гордостью говорили: из наших мартенов впервые в стране начали выпускать марки стали, которые ранее варили только в электропечах, а они в ту пору были невелики, горшками их окрестили. Двенадцать тонн одна плавка, а две наши печи давали по 60 тонн, еще две — по 120. Но дело даже не в этом. Оборонные заводы требовали металл самых прочных марок и как можно больше. Перейти на выпуск легированной электростали в мартенах — смелый по тому времени шаг, одобренный партийными органами и Наркоматом черной металлургии; увеличение выпуска этого металла после того, как он стал выплавляться в мартенах, и не только в Златоусте, сразу двинуло дело вперед. Эта инициатива была высоко оценена: группе работников завода, в том числе и начальнику нашего цеха С. И. Малышеву, присвоили звание лауреатов Государственной премии СССР.