Не вышла она замуж, хоть всегда была окружена веселыми и надежными друзьями. Бывало, по весне ребята ей помогут огород вскопать, девчата — овощи посеять, картошку посадить. Так и жила в трудах и заботах, пока новой не прибавилось. Приехал в Полетаево эвакуированный из Москвы завод, и поселили в домишко к Вотиновым семью с двумя детьми. Стали жить вместе, в одной комнате. Две койки — у квартирантов и отца, Рая с детишками — на полу. А утром чуть свет на работу. И опять «бери больше, кидай дальше». Откуда только силы брались? Наверное, от щедрости душевной, от ощущения молодости, которая, несмотря ни на что, властно звала за собой, как только наступал вечер и за окном раздавались звуки гармошки. Вечорки полетаевские были особыми, не похожими на сегодняшние дискотеки и танцы под магнитофон. Здесь не только плясали и частушками перебрасывались, но игры устраивали — молодежь вместе со взрослыми, со стариками. И беседы бывали тихие, задушевные, и прогулки по ночному поселку…

Учиться очень хотелось, и потому пошла она на курсы автогенщиков (не больно-то женская профессия). Получила четвертый разряд и поехала в Челябинск. Мастер в депо сказал: «Автогенщиков нам не надо». Но она все равно осталась — подручной. Десять лет так проработала. Кислородные баллоны по 85 килограммов на себе таскала — не привыкать к тяжестям. Электрокары уж потом появились, а в войну — тележки. Но опять же не всегда на тележке по депо проедешь — кругом уголь, дрова для паровозов, а на себе сподручней. Вот и надорвалась. Получила инвалидность. Да что об этом говорить. Про болезни говорить неинтересно — они у каждого свои. Главное, появилась у нее в Челябинске возможность учиться в десятилетке. И вот в той самой комнатушке без окон окончила она девять классов вечерней школы (в десятом врачи не разрешили учиться). Много читала, удивлялась, какая интересная бывает жизнь. Профоргом избрали, а когда на пенсию вышла, выбрали ее в совет рабочей чести. Я думаю, очень подходящая для нее работа, как и членство в совете ветеранов района.

С Девятого мая весь день звоню Раисе Александровне. Телефон не отвечает. А за окном, бурлит праздничная толпа в ожидании фейерверка. Конечно же, она там, вместе с друзьями. День Победы — это и ее праздник.

…Есть на окраине Челябинска поселок Локомотивный. Здесь и названия улиц сплошь «железнодорожные»: Деповская, Паровозная, Тупиковая, Рессорная… Начинался он после войны и предназначался для машинистов и их помощников. Сто двадцать человек получили ссуду, построили сто двадцать домов с усадьбами. Отопление провели. Телефоны у всех машинистов (правда, по пять номеров на блокираторе, но все же связь). Иначе нельзя: машиниста в любое время могут вызвать. Нарадоваться не могли первое время: еще бы, ведь из теплушек переехали. Всю войну в вагонах жили, даже умудрялись под вагонами сарайки сооружать, для кур и поросят.

Мы приехали сюда с Михаилом Константиновичем Будниковым. Он принадлежит к послевоенному поколению машинистов, но положение секретаря партийной организации ветеранов депо обязывает его к тому, чтобы знать все о своих коммунистах. Кроме того, характер такой: любознательный и очень коммуникабельный он человек. Со многими жителями поселка ездил еще помощником машиниста, и потому в каждом доме его встречают, как своего.

Мой блокнот распухает от записей, а голова с трудом вмещает обилие информации и, главным образом, о поре военной, когда от каждого машиниста и помощника требовалось предельное напряжение сил, умение мгновенно сориентироваться, принять ответственность на себя и распорядиться на уровне армейского командира.

Каждый из них воспитал не одного машиниста, потому что стаж работы любого не менее 35—40 лет.

Во время войны эти люди и их соседи по поселку редкий день проводили дома, с семьей. Да и ночи были беспокойными. Жены и то по свистку узнавали «свой паровоз». Иван Никитич Максимов, проработавший в депо с 1931 по 1971 год, вспоминает:

— Во время войны на ФД воинские эшелоны водили — по пять суток ездили в Синарскую. В Тахталыме только трое суток стояли (там спецмаршруты с рудой доставляли в Нижнетагильский завод). Дорога до предела была загружена. Вернешься: пока не сэкипируешься, не сдашь паровозы, не заправишь (28 тонн угля, 144 тонны воды) — нельзя домой. Ждешь по три-четыре часа. Спишь. Да еще потом тендер чистить…

Из ста двадцати зачинателей поселка сегодня осталось меньше половины: кто уехал в город, а кто, как говорит М. К. Будников, «ушел в бессмертие». А поселок все растет — больше 10 тыс. населения. Но растет он не за счет железнодорожников, а по линии Челябинского горисполкома. Строятся большие многоэтажные дома, подводится к ним газ, водопровод, канализация. А в домах локомотивщиков кто успел, тот провел воду и построил теплый туалет, а кто не успел этого сделать до выхода на пенсию, так и остался, можно сказать, ни с чем. Даже хлеба свежего в поселковом магазине не всегда купишь, не говоря уж о других, более дефицитных товарах. Наболело это все на душе у старых машинистов. Не забыли они еще, как в годы войны, в самое тяжкое для страны время государство все же находило возможность снабжать «помощников Красной Армии» разными наркомовскими и другими спецпайками. Куда же девались прежние заботы, внимание, почет? Неужто вместе с молодостью, силой физической и духовной, что помогала им выстоять по пять смен у рычагов паровоза, проводить свои «согласованные» рейсы по тяжелейшим маршрутам до самой прифронтовой полосы — неужели со всем этим ушла память о них в родном коллективе? У многих, как только проводили на пенсию, тут же сняли телефоны, дескать, теперь без надобности. Так ли это? Как быть, например, Георгию Антоновичу Турбину, когда у него начинается очередной приступ горлового кровотечения? Куда бежать за помощью? Ближайший телефон — в поселковой бане, а она, естественно, не работает по ночам.

Не хочется заканчивать на печальной ноте, но ведь мы условились теперь говорить друг другу правду, и только правду.

С тяжелым чувством покидала я поселок Локомотивный, который, несмотря на «железнодорожные» названия улиц, локомотивщикам почти уже не принадлежит. За окнами, прикрытыми занавесками, одиночество. И горькие мысли не давали покоя. Может быть, где-то так же в полном забвении доживает свои безрадостные дни тот машинист, что тогда, в сорок первом, вел наш эшелон из Мариуполя в Свердловск. В тот страшный час бомбежки он не покинул своего паровоза и, как только вражеские бомбардировщики скрылись за горизонтом, немедленно дал свисток, спасительный сигнал: «Люди! Ко мне! Путь свободен!..»

«Никто не забыт, ничто не забыто!» Мы так часто повторяем этот девиз, что даже перестали понимать его смысл. А ведь относится он не только к погибшим.

…Недавно хоронили машиниста — Ивана Николаевича Ивлева. Многие пришли проводить его в последний путь: еще бы, он работал в депо с 1921 года. Стоя в скорбном молчании у гроба, старики вспоминали былое, а молодые с интересом разглядывали многочисленные награды: орден Ленина, значки «Почетный железнодорожник», «Отличный паровозник», «Ветеран дороги», медали за труд, за Победу…