Наконец обстановка стала настолько серьезной, что, несмотря на свое нежелание, Николай и Александра вынуждены были дать согласие на публикацию медицинских бюллетеней о состоянии здоровья цесаревича, и Россия впервые узнала, что наследник престола серьезно болен, правда, в них не говорилось, что он болен гемофилией. Прошли молебны, и священник согласно канонам православной церкви совершил последнее причастие и прочел отходную молитву умирающему мальчику {46}. В отчаянии императрица послала телеграмму Распутину, умоляя того молиться за здоровье ее сына; на следующее утро он прислал свой ответ: «Маленький не умрет» {47}. И внезапно и совершенно необъяснимо Алексей начал выздоравливать. Александра была убеждена, что ее сына спасла молитва этого крестьянина, и ее вера во всесилие Распутина не допускала никакой критики, а влияние этого крестьянина распространилось на всю жизнь семьи императора.

В 1913 году Россия отмечала трехсотлетие династии Романовых. Морозным утром в конце февраля разбросанные группы людей встали вдоль широких и заснеженных проспектов Санкт-Петербурга, ожидая вереницу экипажей, которые везли императорское семейство из Зимнего дворца в собор Казанской Божией матери на благодарственный молебен. Состоялись приемы и балы, большие театральные представления и концерты, а также тщательно поставленные военные парады; их целью было пробудить верноподданнические чувства у населения империи, которое в массе своей теряло интерес и доверие к правящей династии. Аристократия, укрывшись в тиши своих окрашенных в пастельные тона дворцов, в открытую сплетничала по поводу дружбы Распутина с императрицей и громко, не таясь, задавалась вопросом, спрашивая на французском языке (поскольку ее большинство никогда не снисходило до разговоров на русском), можно ли ее, императрицу, считать совершенно нормальной. Представители знати в сокрушенном отчаянии качали головой, видя, как уходят в прошлое былые блеск и величие императорского двора.

Но Николай и Александра ничего этого не видели. Этой весной они взяли детей и все свое многочисленное семейство в плавание по Волге с посещением прибрежных городов, монастырей и древних крепостей. Ольга Александровна вспоминала, как она с палубы парохода «видела толпы крестьян, которые заходили глубоко в воду», чтобы хоть краешком глаза посмотреть на ее брата {48}. Первого июня они приплыли в город Кострому; здесь в 1613 году прибывшие из Москвы представители Земского собора объявили шестнадцатилетнему боярину Михаилу Романову, который в то время прятался за стенами расположенного в Костроме Ипатьевского монастыря, что он избран царем. В отличие от гнетущей атмосферы, царившей на праздновании в Санкт-Петербурге, здесь Романовы получили действительно сердечный прием: тысячи зрителей, которых сдерживали шеренги солдат в хорошо подогнанных мундирах, выкрикивали приветствия царской семье, что проезжала мимо них в открытых экипажах по улицам, украшенным флагами и арками в гирляндах цветов, а также наполненных звоном колоколов и мелодиями песен патриотического содержания, исполняемых хорами крестьян {49}.

Все, что ведущая замкнутую жизнь семья Романовых могла увидеть своими широко раскрытыми от волнения глазами, служило свидетельством их популярности, свидетельством верности народа своему монарху, а также говорило о несменяемости режима правления. Мерцающие кадры кинохроники, сувенирные гравюры и эстампы, вирированные в коричневые тона фотографии и большие тиражи открыток – они сохранили все это, запечатлев Анастасию, одетую, практически на всем протяжении празднества, в белые платья и в шляпы с перьями, в момент, когда горел желтый сигнал на светофоре времени, в период, который, хотелось тогда в это верить, несет в себе и надежду на лучшее, и веру в незыблемость существующего порядка. Такой видела ее Россия – великая княжна Анастасия, возведенная в идеал и скрытая завесой хорошо придуманных легенд; в глазах общественного мнения она представала восхитительной юной девушкой, образцом добродетели, православной княжной, которая обитает в возвышенных сферах среди дворцов, драгоценностей, среди слуг и балов. Трехсотлетний юбилей наделил императорское семейство аурой очарования, сделал ее сказочной семьей из сказочного мира. Однако под этой обманчиво привлекательной поверхностью, ниже пределов этого безмятежно гордого пространства, клокотал вулкан, огненная лава его восстания и революции плескалась и вскипала с такой безудержной и всевозрастающей энергией, какой в 1913 году никто не мог предвидеть.

В восемь часов вечера 1 августа 1914 года Анастасия вместе со своей матерью и сестрами сидела в столовой Нижнего дворца в Петергофе. Лето началось вполне хорошо, у них был длительный, дольше, чем планировали, отдых в Крыму, они совершили морской круиз, чтобы нанести визит королю и королеве Румынии, но затем наступило 28 июня, и в Сараеве были убиты эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник престола Австро-Венгрии, и его супруга. Дипломатическая напряженность усилилась, поскольку возросло значение военных союзов, родившихся в правительственных канцеляриях Европы, началась мобилизация армий, и послы предъявили ультиматумы.

В тот августовский вечер мир балансировал на краю пропасти, и Александра вместе с дочерьми замерла в напряженном и нервном ожидании; Николай II уединился в своем кабинете, читая последние официальные донесения и размышляя над телеграммами. Минута шла за минутой, но обычно пунктуальный император все не появлялся в столовой, и волнение императрицы становилось все больше и больше. Никто не знал, что происходит, однако каждый боялся самого худшего. Их опасения подтвердились, когда в столовую вошел Николай, тихим голосом он сказал, что Германия только что объявила войну России. Услышав эту новость, Анастасия, так же как и ее мать, залилась слезами {1}.

На следующий день яхта доставила императорскую семью в Санкт-Петербург; в Петергофе остался только цесаревич: он повредил ногу при падении, и ему было трудно ходить. Августовское солнце сияло над столицей империи, заливая барокко ее дворцов золотистым светом этого последнего дня мирной жизни; с бастионов Петропавловской крепости прогремели пушки, раздался звон колоколов, а яхта в это время на малом ходу шла вверх по течению сверкающей Невы, оставляя за собой белую пену кильватерной струи. Гранитные набережные до последнего дюйма были заполнены наэлектризованной, возбужденной и полной энтузиазма толпой, которая выкрикивала приветствия царской семье на всем ее пути к Зимнему дворцу. В Зимнем дворце ярко-алый ковер привел от солнечного света в тень, от жары летнего дня в прохладные и высокие залы этого здания как непроницаемо спокойного Николая, так и напряженно-спокойную Александру, а также четырех великих княжон в сопровождении вереницы тетушек, дядюшек, двоюродных братьев и сестер. Почти все они, подобно Анастасии, родились от браков между русскими мужчинами и немецкими женщинами, и теперь им предстояло представлять одну страну, одну правящую династию в ее противостоянии другой.

Огромный зал был до предела заполнен представителями знати, чиновниками и придворными; сквозь окна, открытые для того, чтобы в помещение мог попасть столь нужный свежий воздух, доносился постоянный рев многотысячной толпы у дворца, которая продолжала петь, кричать «ура!» и приветствовать то, что, по мнению русских, должно будет стать уверенной и быстрой победой. «Руки в длинных белых перчатках нервно мяли платки, – это бросилось в глаза великой княгине Марии Павловне, когда она вошла в зал, – и глаза под большими шляпами у многих были красными от слез. Переступая с ноги на ногу, мужчины хмурились в серьезном раздумье, они поправляли свои сабли и проводили пальцами по блестящим орденам, приколотым у них на груди» {2}. Священники возносили молитвы, дым ладана плыл по залу, а Николай II, стоя перед пятью тысячами собравшихся, официально объявил войну Германии.