Со всех сторон неслись ветра,

Грозя в полет отправить в бездну.

Эль Морро стало им полезным,

Пока не кончилась пора.

И вот юнцы и старички

В раздумье смотрят на руины…

Цивилизаций путь не длинный –

С концами чтоб связать концы.

7

Акулы прежних дней – апачи и навахо,

Давали пришлым жиру накопить

И в час голодный нагоняли страху

И, сея смерть, тем продолжали жить.

То не со зла, а что бы вы хотели –

Ведь голод страшный, люди мрут и мрут.

У тех, наверное, хлеба уже созрели.

Их надо пощипать – другие заберут.

Ментальным панцырем О`Киф

Я плоть обмякшую одела,

И так он облегает тело,

Как будто прячет динамит.

А сталь забрала дряблость щек,

Морщин каньоны покрывает,

Зеркальным блеском ослепляет

Дерзнувшего на злой упрек

И прячет тут же – между строк –

Души незакаленной слабость,

Усильем сдержанную ярость

На незаслуженный щелчок,

И слез проглоченную горечь,

И груз непонятого горя,

И горб,

Что до земли бесстрастно клонит.

Склоны гор, что юбки «солнце-клеш»,

Разлетелись складками каньонов,

В книксенах присели – не столкнешь

Этот ряд, застигнутый в поклоне.

Осыпями юбки разбросав,

Путают в подолах бег долины.

Шевелят плечами седловины –

Головы срубили гильотины

Мегавулканических забавв.

По песчаным кручам пробиралась ночь,

Как песчинки, искры сыпал звездный дождь.

Юбками каньонов горы обросли –

Разлетайки, клеши вьются до низин.

Ненадежна крыша – тучи-облака.

Точат мыши крышу, льется дождь-река.

Грозы в черных скалах, молнии и гром.

Прячет люд в пуэбло от дождя добро.

Ливень заполняет мелкий водоем.

Годы мчат – пуэбло в пепел превращен.

Утром кукарекнул город Альбукерк –

Тих пуэбло пепел, не было и нет.

Ночь бредет откосом, гонит тени прочь – Стон навахо – ветер, плач апачей – дождь.

Журчание ручья – пускай и ядовитый,

Пусть битым переполненный стеклом,

Влечет необъяснимо – напролом

Пройти к источнику в обитель.

Так караван, идущий сквозь пустынь

Безбрежность и жестокость жажды,

Бросается в божественную синь,

И та спасает не однажды.

Укрытый у подножья водоем –

Его обожествляло племя,

Его для нас хранило время,

А те – ушли в небесный дом.

Дом куплен – потому, что поразила дверь.

Вокруг той двери выстроить жилище,

Как в Кёхлера рекламе. Нищий

Район, и ранчо дешево теперь.

Простор пустынь вокруг, и ярки небеса,

И Пантенала набекрень надета шляпа –

Столовая гора, что избрана когда-то,

Как декорация бессмертного театра,

Как фон, чтоб принялась немедленно писать.

И краски, как индеец глину охр

Использовал в сакральном петроглифе,

Кладет, рисуя у подножья гор,

О`Кифе.

А над горой в пылании небес

Распятие – на белой крестовине

Рога, как руки, распростертые окрест:

Прибитый череп, найденный в пустыне.

Нечасто примеряю на себя

Чужую жизнь, но все-таки бывает,

И сродственность в подкорке возникает:

Затворница пустыни собирает

Дары ее – и камни, и костяк.

Навигатор обезумел –

Из спирали лабиринта

Не желает ни в какую

Выйти, выскочить и спрыгнуть.

То массоны здешней ложи

Из шотландского разлива

Процедурой огорошат

Бедных Тигра и Кобылу.

Как детали ритуала

По приему новых членов –

Диктор, спятив, направляла

То направо, то налево.

От времен Толстого Левы,

Что в масоны Пьера сунул,

Я запомнила то слово:

Как уколом, иль укусом,

Выдернуты из-под кожи

Фартук, мастерок, магистры –

Вольных Каменщиков ложа.

Моему сознанью сложны

Эти мужеские игры.

Опять покошенной травой и палым

Листом запахло на пути.

Опять иду по малым перевалам

И не пытаюсь от судьбы уйти.

Опять встречает солнце в легкой дымке,

И путь запомнился от сих до сих,

И в Холуин ласкают по старинке

Всесвятых духов. Летний жар утих.