Дед Форина по материнской линии, Мухтар Мустакимов, работал землеустроителем, в Первую мировую войну служил штабс-капитаном. Его родному брату Искандеру удалось до революции закончить «Казанскiй Императорскiй университетъ», что было, для тех времен, исключительным фактом.

Дома у Форина хранился большой семейный альбом в красивом бархатном переплете со старинными фотографиями, я не раз с интересом его перелистывал. Помню черно-белую фотооткрытку, присланную Искандером-абый. На ней — изображение с видом какого-то европейского города и его письмо брату на русском языке, написанное ныне практически «вымершим» идеальным каллиграфическим почерком. Оно начиналось приветствием: «Мой милейшiй братъ Мухтаръ!» Ну, кто сейчас, скажите на милость, пользуется таким трогательным, теплым старомодным эпитетом «милейший»?

Мухтар-абый устанавливал советскую власть в Стерлитамакском уезде. Там же он женился на простой девушке Фатиме, у них родились три дочери. Все сёстры получили высшее образование: старшая Дина закончила с отличием университет, средняя Таисс и младшая Земфира — консерваторию. Словом, обстановку, в которой рос Форин, представить несложно.

Своих детей у сестер Дины и Земфиры не было, поэтому Форин был окружен общей заботой и вниманием. Муж тети Земфиры Рашид-абый тоже любил и привечал его. Бабушку Форина Фатиму-апу, классическую татарскую эбике — такую маленькую, аккуратную, плохо говорившую по-русски, в длинном белом платке — вспоминаю добрейшим души человеком, приветливой и гостеприимной. Она относилась ко мне прекрасно, всегда чем-то угощала, любила пообщаться, повспоминать прошлое. Однако я не забыл, как она коршуницей вылетела из дома, завидев в окно начавшийся у меня с Форином махач. Фатима-апа жила в центре, на улице Жуковского, и часто гостила у дочери с внуком.

В доме Форина (а жил он через три подъезда от моего) меня буквально завораживало старинное, светлого цвета немецкое пианино, инкрустирован-ное изящной резьбой, 1879 года производства. Конечно, почти за сто лет дерево рассохлось настолько, что настроить инструмент было уже невозможно, да и попутешествовать ему довелось немало. Клавиши, покрытые пластинами из слоновьей кости, от времени стали разноцветными. Вдрызг расстроенный звук того пианино очень напоминал тот, что сопровождает старые немые фильмы. Мама Форина — Таисс Мухтаровна — работала преподавателем музыки, поэтому ей пришлось купить обычную советскую «штамповку» — пианино «Казань», которое хоть возможно было настраивать. Но старинный музыкальный раритет до сих пор красуется в их доме, правда, уже много лет на нам никто не играет.

Сейчас тетя Дина живет у Таисс Мухтаровны и Форина. Иногда сёстры общаются между собой по-русски. Знаете ли, довольно экзотичная картинка: слушая их, двух стареньких-стареньких эби в белых платочках, я всегда поражался тому, какая изысканная, можно сказать, «калиброванная» русская речь звучит из их уст — любой филолог бы оценил.

Я так подробно описываю родословную Фархада, чтоб ясно представлялось, насколько глубоко противоестественны и решительно неприемлемы были для него многие «условные рефлексы» и нормы поведения нашей пацанвы. Хотя Форин неплохо играл в футбол-хоккей, обустраивал с нами хоккейную площадку (ох, и наплескали мы в его квартире, таская ведрами воду для заливки льда, пока мать была на работе — он жил на первом этаже) и также, как все, «сходил с ума» осенью 72-го года во время великого советско-канадского противостояния.

Вскоре наш с Валеркой неразлучный дуэт превратился, благодаря Форину, в трио. И не только из-за того, что все трое были в 4«В» новенькими, и, естественно, поддерживали друг друга. Главное, мы почти идеально подходили и интеллектуально, и психологически.

Этажом выше Форина жила одноклассница Эльвирочка Зарипова — отличница, воспитанная, симпатичная девочка. Её мать, Фания-апа, работала учительницей в нашей бывшей тридцатой школе. Форин дружил с Эльвирой, заходил в гости, они часто вместе делали домашние задания. На сленге того времени это называлось «кадрили» или «ходили».

Но вот Эльвира приглянулась Шампуню. Форин был вызван им «на разговор» после уроков в присутствии двух его приблатненных одноклассников-корешей — Паши и Рината Гарипова, по прозвищу «Рэм». Мы с Валеркой с некоторого расстояния, на всякий случай, страховали ситуацию. Но общего махача, которого мы, естественно, не желали страшно, к счастью, не случилось. Расстроенный Форин, глубоко вздохнув, поведал нам: «Они пригрозили убить меня, если я буду ходить с Эльвиркой...» Озабоченно вздохнули и мы с Валеркой. Решили доложить ей про состоявший «басар». «Фи! — отреагировала Эльвира на сообщение. — Тоже мне, влюбленный нашелся!» В результате, забегать друг к другу в гости они с Форином не прекратили, но ходить вместе перестали. Хотя, как выяснилось позднее, Эльвире нравился Рэм — что ж, «авторитетные» пацаны, смелые и активные, были не лишены харизмы и привлекательности.

Конечно же, угроза убийством — это так, детские понты, часть общепринятых «правил». Хулиганьё обитало повсюду, их дух, своеобразная субкультура «конкретного пацана», казалось, были разлиты в воздухе той, прежней Казани. И очень многие мальчики из благополучных семей, хорошо успевавшие, занимавшиеся в музыкальных или художественных школах, тем не менее, старались походить на них из желания выглядеть круче.

В нашей неразлучной троице в этом, пожалуй, больше всех преуспел я, часто одеваясь и «базаря», как гопник. Как ни странно, на мою внешнюю «обёртку» регулярно покупалась мать Эльвирки. Она всё «давила на мозг» Таисс Мухтаровне и Фатиме-апе по этому поводу и не раз при мне, повизгивая, громко внушала Форину: «Фархад! Почему ты дружишь с Петей?! Он ничему хорошему тебя не научит!» Понятно, что против его дружбы с Эльвирой она ничего не имела. Я же испытывал двоякие чувства. С одной стороны, казалось странным, что Фания-апа считаем меня гопником, ведь она знала, что я хорошо учусь и была знакома с моими родителями (хотя, к сожалению, иногда хулиганами становились пацаны не только из неблагополучных семей). Но с другой стороны, было лестно осознавать, что выглядел гопником я вполне правдоподобно. Поэтому как-то раз, после очередного «наезда» с ее стороны, я не нашел ничего более умного, как, артистично сплюнув на асфальт, развязно ответить Фание-апе стандартной фразой: «Ну, чё-ё разоралась-то! Отдыхай!» Чем еще больше настроил ее против себя. Впрочем это были ее проблемы.

Форин всё вздыхал, тоскуя по двору своего раннего детства, который находился в Соцгороде. Впрочем не берусь утверждать, что там он бы смог в последующем избежать контактов с хулиганьём.

* * *

Существуют такие святые для каждого понятия, как Родина, малая Родина и, наконец, отчий дом. Но у многих есть ещё одно промежуточное звено: «очень малая» Родина — двор, улица, квартал.

У Форина этим местом как раз и являлся тот дворик в Соцгороде, со скамеечками под кустами сирени у подъездов, выходивший одной стороной на садовые участки. Раньше в Казани было много дачных обществ, как «легальных», так и не очень, расположенных в черте города. И не беда, что участки малюсенькие и порой почти отвесные, а домики напоминали скворечники. Главное — рядом. К сожалению, сейчас этих дачек практически не осталось: земля очень дорога, не до растениеводства.