Степан Петрович сам следил за этими фотографиями.

У Степана Петровича большая, лохматая голова. И вся белая, седая. А на лице рябинки попадаются… Иногда, когда я читаю газету или книгу, Степан Петрович вдруг задумывается о чем-то и опускает свою большую голову низконизко. Я тогда могу замолчать, прекратить чтение, а он и не заметит. Я даже уйти могу — он и этого не заметит. И даже «до свидания» мне не скажет. О чем-то он думает, что-то вспоминает…

А иногда он бывает очень веселым и тогда угощает нас всякими вкусными вещами. Даже неудобно получается: Витька накупит чего-нибудь к чаю, а мы сами все это и съедим. И Степан Петрович очень доволен! В такие минуты он нас очень часто сравнивает со своими ребятами, с теми, которые на стене, в красных отполированных рамках:

— А мои вот сладкого не любили. Кислое им, бывало, подавай: капусту или огурцы. И мои тоже часто вслух читали газеты или журналы. Я тогда еще видел вполне прилично. А они все равно читали мне. И еще друг у друга книжку выхватывали. Один говорит: «Моя очередь!», — а другой: «Нет, моя!..» И такие книжки читали мне, которые сами чуть ли не наизусть знали. И все предупреждали: «Вот сейчас будет самое интересное, вот сейчас!..»

— И я часто так делаю… — сказал я.

А Степан Петрович в ответ почему-то тихо-тихо погладил меня по голове.

Да, в общем, мы шефствуем над Степаном Петровичем. И я до того увлекся этим делом, что даже целых одиннадцать дней дневник не писал. А сегодня вот все сразу и выложил.

Нет, не все. Я совсем забыл рассказать об одном загадочном происшествии. Оно как раз и Степана Петровича касается.

Спускаюсь я однажды на третий этаж, вынимаю из почтового ящика все четыре газеты, вхожу в комнату и вдруг вижу на стене, возле балкона, полевой бинокль. Тот самый! Честное слово, тот самый, который я, согласно приказу, положил после уроков в свою парту. Я тогда в точности выполнил приказ: не стал подглядывать, куда исчезнет бинокль, кто именно придет за ним. И зря не стал подглядывать: сейчас бы я уже не ломал себе голову, не путался бы в разных дурацких догадках, кто и откуда узнает заранее о всех наших планах, кто интересуется ими… Да я-то полевой бинокль в парту положил, а он вдруг здесь, у Степана Петровича на стене, оказался!

— Степан Петрович, это тот самый бинокль, да? — спросил я тихо.

— Какой «тот самый»?

— Ну, который… возле моей кровати…

— Возле, твоей кровати? Ты что-то путаешь, Сева. Этот бинокль — мой боевой спутник! Он со мной на всех фронтах побывал.

— А тогда, ночью… его никто у вас не забирал? Его ведь вчера на стене не было. Он только сегодня появился.

— Брал его у меня один сосед по дому. Он астрономией интересуется.

— Ах, сосед!

Нет, сосед Степана Петровича, конечно, не мог переслать бинокль в нашу квартиру: мы с ним и незнакомы вовсе! А может, это совсем не тот бинокль, в который мы с Витиком-Нытиком спутник наблюдали? Может, это просто двойник того бинокля? Ведь на свете, наверно, много одинаковых биноклей! Да, конечно…

А все же странная какая-то история. И вообще много странного происходит со мной в последнее время. Что все это значит? Не пойму. И никто, я уверен, не поймет. Может быть, рассказать все это моему старшему брату Диме? Нет, нельзя: он на смех поднимет, не поверит, а за колючего Нигилиста просто со свету меня сживет. Он ведь у нас такой дисциплинированный, такой сознательный! Лучше дам ему свое сочинение проверить на тему «О чем я мечтаю».

Я всегда показываю Диме свои сочинения и его дневник, его тетрадки по литературе тоже люблю почитать на досуге. Он, между прочим, недавно написал сочинение про любовь в стихах Пушкина, за которое ему сразу поставили пять с плюсом. Я еще никогда не получал такой отметки.

А это сочинение — «О чем я мечтаю» — мне было особенно трудно писать. Ведь я мечтаю об очень многом: и о полете на Луну; и о новых беговых «норвежках»; и об альбоме с марками (особенно с «треуголками»!); и о том, чтобы наш Димка хоть раз в жизни получил двойку или хотя бы троечку с минусом и перестал быть для меня, как говорит мама, «живым укором»; и о том, чтобы меня приняли в нашу общешкольную футбольную команду, хоть когда-нибудь, пусть даже через десять лет (хотя я ведь тогда уже не буду школьником!); и о том, чтобы разгадать все таинственные случаи, которые произошли со мной в последнее время…

Моя парта стоит у самого окна, и мне было хорошо видно, как сперва прямо напротив школы появилась красная кирпичная коробка — всего в какой-нибудь метр высотой. Потом коробка стала расти, расти — и вот уже обогнала наш второй этаж, потом и третий, а потом и всю нашу школу переросла. И вот наконец дом построен! Его оштукатурили, словно в новое белое платье одели, — и он сразу стал красивым. И каким-то таким чистеньким, что к нему и подходить было страшно, а вдруг дотронешься до стены — и след останется! Стены-то дома были очень чистыми, прямо белоснежными, а вот вокруг него и внутри скопилось столько строительного мусора, что, казалось, и за месяц не вывезешь!

И вот мы решили устроить субботник по очистке дома. Вернее сказать, это был не субботник, а «вторничник», потому что дело было во вторник. Но все говорили: «У нас сегодня субботник! У нас субботник!», — хотя до субботы оставалось еще целых четыре дня.

Я первый раз был в новом и еще не заселенном доме. Ходил по комнатам и все думал: а кто, интересно, будет жить вот в этой комнате? Может, какой-нибудь старый ученый, каких в пьесах часто показывают, а может быть, целая семья — отец, и мама, и сын. И этот самый сын, может, будет в нашу школу ходить и даже в наш класс! А вдруг!.. И вот они будут жить здесь долго-долго, и дом уже постареет, его будут ремонтировать, и никто не будет знать, что самыми первыми побывали в этой комнате мы, ребята из 6-го класса «В»!.. А что, интересно, будет стоять у этой вот стены: тахта, или, может быть, стол, или пианино? А что повесят сюда вот, между окнами?..