— Их совсем немного! На борту мы бы легко справились в темноте!

— Не спеши, мы еще не все знаем об их оружии. И ты разве не слышала: внутри подводной лодки были какие-то светильники. Надо бы про них сперва разузнать.

Как все-таки сильно изменился Клод за последнее время! Когда я была маленькая, он частенько бывал на «Ла Навидад». Буканьеры запасали для пиратов мясо, а при нехватке людей с удовольствием участвовали в наших походах. Клод был одним из лучших стрелков, ужасно гордился этим и постоянно бахвалился, как хорошо быть буканьером. Потом, раз от раза сбегая из Европы обратно в любимые моря, я заставала Клода все более взрослым. И видела его все более злым, жадным, но всё равно очень привлекательным. Была в нем какая-то веселость что ли, обаяние… И еще мне нравились его волосы и глаза.

Только никогда я не видела так часто в этих глазах грусть, После нашего приключения Клод стал молчалив, все чаще морщил лоб, думал. О чем? Я стеснялась спросить — это его дело, в конце концов. Зачем мне лезть в чужие мысли? И все же очень хотелось знать: как он теперь относится к Моник, после того, как она переломала ему все пальцы на правой руке, и так быстро перезаряжать ружье он уже никогда не сможет? Мне, честно говоря, хотелось, чтобы он ее ненавидел. Но, кажется, выходило наоборот. После пережитого Клод стал добрее ко всем и в том числе — к Моник.

— Но ты хотя бы считаешь, что нам стоит принять предложение? — спрашиваю. — Сила-то на нашей стороне, верно?

— Я в этом не уверен! — Клод улыбался, как будто с надоедливым ребенком говорил. — И никогда мы в этом не будем уверены, потому что здесь Моник. Ты же понимаешь, что она никогда не скажет всего. Впрочем, кое-что ты уже услышала.

— Что? Клод, не заставляй меня чувствовать себя дурой, я этого не люблю, и я все еще капитан!

Он еще вздохнул эдак тяжело, будто ему трудно разговаривать с деревенской дурочкой.

— Ты же слышала: у этого немецкого капитана на Ключе оставалось два «поворота». Один он использовал, чтобы отыскать Бенёвского. А сюда, из 1771 года в 1573-й, как они попали?

Вот тут я ахнула. Да, я дура, дорогой Клод. Если Бенёвский говорит правду, то свой Ключ они уже использовали до конца, чтобы найти нас. Чтобы отыскать дельфина и, черт возьми, заполучить «Ла Навидад»! Это значит, что у Бенёвского нет пути назад. И он ничего мне не предлагает — он ставит ультиматум. А золото тамплиеров, о котором я так беспокоилась, вообще сущая ерунда по сравнению с возможностью потерять корабль.

Или потерять жизнь, что, впрочем, одно и то же. Бенёвский просто вынужден получить то, что хочет, или умереть здесь, на острове. Вот только у него оружие сейчас есть, а у нас — нет.

— Мы должны принять условия Бенёвского или умереть, — повторила я в такт своим мыслям, глядя в спину полковнику.

— Потому он с нами и вежлив! Не давит, чтобы мы не затеяли тут последнюю битву. И еще, может быть, вообще не привык давить.

— Бенёвский? — я теперь ненавидела этого польского полковника. — С чего ты взял, что он не привык давить? Разливается соловьем, а сам, может быть…

Клод допил коньяк и отставил в сторону кружку.

— Я не верю Бенёвскому. Не то чтобы считаю, что он лжет, а просто не верю. Он, может, и не лгун, а вот верить ему все равно нельзя. И больше всего меня злит даже не его болтовня черт знает о чем, а то, что Устюжин явно за него горой. А Устюжину мне почему-то хочется верить. И те люди, что ушли с ним из острога, отправились через моря на корыте, которому только вдоль берега шастать, гибли с ним в пути, рисковали всем ради цели, которую он им показал… Вот это меня пугает, Кристин, — Клод, подумав, вернул кружку и плеснул себе еще коньяка. — А славная вещь, будто и правда из моей прекрасной Франции. Не похоже на бренди какое-нибудь. Может, и в самом деле оттуда?

— Ты думаешь, Бенёвский обладает какой-то силой внушения? — я бы уже ничему не удивилась. — Думаешь, Устюжин заколдован? Ты знаешь о Прозрачных, которые приходят во сне?

— Я знаю о Прозрачных кое-что, чего не знает никто из вас, — опять по-взрослому усмехнулся Клод. — Расскажу, когда будет время, и может быть, мы вместе об этом задумаемся. Но на нас Бенёвский не подействовал, правда? На тебя и на меня. А вот Джон заслушивался. В чем разница между нами и Джоном?

— Мы пираты, — а какая еще могла быть разница? Джон как был, так и оставался хорошим парнем, и вряд ли когда-нибудь станет другим. Да и Роб тоже. А вот мы с Дюпоном — одной крови. — Мы… Мы свободны всегда. С рождения.

— В чем-то таком дело, да! — кивнул Клод. — Мы его торопили перебивали, а он к такому не привык. Он привык говорить с людьми, которые ищут свободы. И вот он все твердит: свобода, свобода, счастье, счастье для всех… А нам с тобой этого не нужно. Мы пираты, буканьеры, мы привыкли добывать свое счастье сами и не боимся, что пока к нему идем, окажемся в гробу. Все там будут, верно? Так вот когда я был в Европе… — он наморщил лоб, подыскивая слова. — Они будто бы хотят подчиняться. Любят это.