Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог сказать онемевший язык.

— Но просто повесить вас было бы мало, доктор, — сказал Хорнблауэр. — Я могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками — видели дважды на прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.

— Нет! — воскликнул Эйзенбейс. — Вы не можете…

— Обращайтесь ко мне «сэр» и не противоречьте. Вы слышали мое обещание? Я его исполню. Я могу это сделать, и сделаю.

Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не показывая, о чем на самом деле думает. Если в Адмиралтействе узнают, что он приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем, в Адмиралтействе могут и не дышать о том, что случилось на далеком Леванте. Есть и другое сомнение — если Маккулум умрет, его уже ничем не воскресишь, и Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это неважно.

— Теперь вам все ясно, доктор?

— Да, сэр.

— Тогда я приказываю вам начать приготовления.

К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было снова заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс обрел наконец дар речи.

— Вы не забыли, сэр?

— Что я, по-вашему, забыл? — спросил Хорнблауэр. Настойчивость Эйзенбейса немного поколебала его.

— Мистер Маккулум и я… мы враги, — сказал Эйзенбейс. Хорнблауэр и впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное в этом не признаваться.

— Ну и что с того? — спросил он холодно, надеясь, что смущение его незаметно.

— Я в него стрелял, — сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. — Что он скажет, если я буду его лечить?

— Кто кого вызвал? — спросил Хорнблауэр, оттягивая время.

— Он меня, — ответил Эйзенбейс. — Он сказал… он сказал, что я — не барон, а я сказал, что он — не джентльмен. «Я убью вас за это», — сказал он. И мы стали стреляться.

Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить Маккулума.

— Вы убеждены, что вы — барон? — спросил Хорнблауэр. Им двигало как любопытство, так и желание выгадать время, чтоб привести в порядок свои мысли.

Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс иад головой.

— Я знаю, что это так, сэр. Его Княжеская Светлость лично подписал мое дворянское свидетельство.

— Когда он это сделал?

— Как только… как только мы остались наедине. Лишь двое —я и Его Княжеская Светлость — пересекли границу, когда французские солдаты вступили в Зейц-Бунау. стальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтоб Его Княжеской Светлости прислуживал простой буржуа. Тольц дворянин может укладывать его в постель и подавать ем пищу. Ему нужен был гофмейстер для исполнения церемониала и штатс-секретарь для ведения иностранных дел, посему Его Княжеская Светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил титулом барона и поручил мне важные государственные посты.

— По вашему совету?

— У него не осталось других советчиков.

Все это было очень любопытно и весьма близко к тому что Хорнблауэр предполагал, но не имело отношения к делу. Как к этому делу подступиться, Хорнблауэр уже решил.

— На дуэли, — спросил он, — вы обменялись выстрелами?

— Его пуля прошла над моим ухом, — ответил Эйзенбейс.

— Значит, честь удовлетворена с обеих сторон, — сказал Хорнблауэр как бы самому себе.

Теоретически так оно и было. Обмен выстрелами, тем более пролитие крови, завершает дело чести. Принципалы могут встречаться в обществе, как если бы между ними ничего не произошло. Но встречаться как доктор и пациент… Когда возникнет это неудобство, надо будет с ним разбираться.

— Вы совершенно правы, доктор, что напомнили мне об этом обстоятельстве, — сказал Хорнблауэр, изображая судейскую беспристрастность. — Я буду его учитывать.

Эйзенбейс отупело смотрел на него; Хорнблауэр снова сделал суровое лицо.

— Но это не отменяет моего вам обещания, — продолжал он. — Мой приказ остается в силе. Он — пауза — остается — пауза — в силе.

Прошло несколько секунд, пока доктор выговорил неохотно:

— Есть, сэр.

— Не будете ли вы любезны по дороге передать новому штурману, мистеру Тернеру, чтоб тот зашел ко мне.

— Есть, сэр.

Это была просьба, перед этим — приказ, и хотя по форме они были различны, и то и другое надлежало исполнять.

— Итак, мистер Тернер, — сказал Хорнблауэр, когда штурман вошел в каюту. — Мы направляемся в Мармарисский залив и отплываем завтра на заре. Я хотел бы знать, какие ветра мы можем ожидать в это время года. Я не хочу терять временя. Важен каждый час, можно сказать — каждая минута.