Чуть подальше от бивуака рискнула и зажгла небольшой шарик света, чтобы не споткнуться и не загреметь в речку. Как ни было хреново на душе, топиться я вовсе не собиралась, просто мне необходимо было выплакаться, выплеснуть разочарование и обиду за неожиданный поворот судьбы, забравшей у меня Лакса. Чтото мудрое во мне прекрасно понимало: судьба рыжего вора выбросила шанс один на миллион, он станет князем эльфов, а мне, даже с титулом друга эльфов, такой жизнью не жить, тем паче что уже и невеста ему назначена, но сердцето не заставишь враз позабыть обо всем, что было. Поэтому я выбрала самый доступный из всех способов, чтобы справиться с бедой, – села на камень поудобнее, закрыла лицо руками и зарыдала.

Я оплакивала разлуку с другом и любовником, ее неизбежную предопределенность и закономерность. Нет, я отказалась от права бороться за право быть рядом с Лаксом не из слабости или страха перед препятствиями. Дело было в другом: слишком хорошо знала, именно знала, как аксиому: его место там, мое на дороге. Остаться – значило бы предать его и себя, ту новую меня, которую поманил путь, на котором я могла быть кемто большим и иным, чем прежде. Именно поэтому с таким пылом стремилась обрести независимость от тех, кто мог играть моей жизнью по своему усмотрению. А мой рыжий приятель… Его дорога привела домой, он выбрал еще раньше, чем согласился с этим сам, выбрал, когда ушел в Карниалесскую Рощу памяти без нас и вернулся оттуда иным. Я не сказала и не знаю, заметили ли друзья, но глаза Лакса стали ярче и больше, обрели эльфийскую звездность, завораживающую людей, острый нос утратил свою нетипичную восхитительную остроту, стал изящным и тонким. Уже тогда я поняла: уходил мой Лакс, а вернулся другой. Это не было плохо, так должно было стать, но мне сделалось больно, в том числе и от сознания неизбежности и правильности происходящего. Мудрая магева все понимала, а девчонка переживала и плакала тайком от друзей, чтобы не расстраивать их и не объяснять происходящего. Поди попробуй объяснить другим, когда и себето до конца объяснить не в состоянии. Пусть лучше спят…

Слезы текли и текли, скатываясь по щекам в воду, всхлипы глушила говорливая речка, малопомалу я начинала успокаиваться и замерзать. А значит, следовало заканчивать запланированную истерику. Я умела так и раньше, с самого детства, если чтото сильно расстраивало меня, расстраивало до слез, я дожидалась вечера, чтобы можно было спрятаться с головой под одеялом, или закрывалась в ванне и плакала всласть. Справедливости ради стоит сказать, что ревела я очень редко. Зато потом, наплакавшись, чувствовала сильное облегчение. Будто вместе со слезами из меня вытекали все обиды и горести.

Я еще раз всхлипнула, провела рукой по лицу, стирая дорожки слез и стряхивая их в воду, вздрогнула, уже больше от закравшегося под рубашку холодка, чем от переживаний. Небось мордочка красная, глаза опухшие, хорошо, что туман, ни черта не видно, в том числе и самой себя, а то и перепугаться недолго. Снова всхлипнула, уже сама не зная, от огорчения или от щекочущего грудь смешка, а потом случилось это…

Ничего я не слышала и не видела, углубившись в увлекательный процесс жаления себя любимой, а впрочем, даже прислушивайся и приглядывайся изо всех сил, не думаю, что мне помогло бы. Словом, меня крепко обняли со спины сильными и горячими руками, подхватили, развернули и, не дав опомниться, принялись целовать, впиваясь в мои опухшие от выплаканного огорчения губы, исследуя ищущими, жадными, но одновременно странно нежными устами. Лакс целовался замечательно, но этот… этот тоже был превосходен, он был именно тем, в ком я сейчас нуждалась, чтобы заглушить боль разлуки. Расставание ведь может залечить не только время, куда лучше целит новая встреча. Может, это и было легкомысленно, глупо, развратно, не знаю, но именно то, что сейчас происходило, и казалось мне самым правильным на свете! В тумане я видела лишь смутные очертания фигуры, но знакомая мягкость волос и тот самый запах, который и не запах вовсе, действовали оглушающе. Я не могу объяснить, чем конкретно «не пах» Гиз, но что это «нападение» в тумане его… хм, рук дело, была уверена. Последний наш поцелуй был превосходен, киллер отступил, почти отскочил на шаг и хрипло, стараясь придать голосу спокойные интонации (еще секунду назад его грудь под моими пальцами ходила ходуном!), пробормотал:

– Я лишь хотел тебя успокоить. Прости, магева.

Кажется, выдав это нелепое объяснение, он собрался тут же убраться куда подальше.

– Прощу, – коварно согласилась с ним, – но с двумя условиями.

Гиз замер на месте, я продолжила, для перестраховки шагнув вперед и ухватив мужчину за рукав распахнутой куртки:

– Первое – объясни, почему на самом деле это сделал.

Киллер закашлялся, то ли надышавшись туманной сыростью, опасной для туберкулезников и астматиков, то ли я ввела его в ступор своими вполне законными требованиями.

– Беспокоился, когда ты ушла из лагеря, – глухо начал Гиз покаянную речь. – Потихому двинулся следом, а когда ты плакать изза этого рыжего ворюги начала, досада меня жуткая взяла. Такая красавица и изза кого слезы льет: ни рожи,ни кожи ведь, одни гонор и нос. Вот и… глупо, конечно, самто не принц и не красавец, а все равно так разозлился, что решился хоть раз, а поцелую, хоть на секунду, а про вора своего ты забудешь. А может, и не думал ни о чем вовсе. Лучше объяснить не могу, магева, хоть режь, хоть в коня обращай…

– Вот еще, – фыркнула я, – если обращу, ты не сможешь исполнить мое второе условие!

– Какое? – Кажется, Гиз ожидал от меня выдающегося садистского изуверства.

– Ты поцелуешь меня еще раз, – шепнула, потянувшись на цыпочках к лицу телохранителя.

Несколько томительных секунд Гиз соображал, не ослышался ли он, а потом с большим энтузиазмом взялся исполнять второе условие прощения, и еще, и еще раз…

Словом, прощать киллера мне пришлось довольно долго, но, когда мы потихоньку подкрались к бивуаку, Фаль дрых без задних лап и крыльев, даже присвистывал во сне, примостившись сверху на Кейре. Сам телохранитель лежал неподвижно. Может быть, спал, может, только притворялся, чтобы нас, лунатиков, в смущение не вводить. Ну и ладно!

Я хлопнулась на свое место, закрыла глаза и отключилась. Ухнула в глубокий сон без сновидений, как в мешок с ватой. Разбудило меня ощущение ласкового тепла на коже, открыла глаза. Никакого тумана не было и в помине, зато в изобилии присутствовали травянистая зелень холмов, голубизна небес, золото светила и кажущаяся близкой серость гор слева. Время подходило к одиннадцати, Кейр и Гиз беседовали неподалеку о чемто своем, мужском, Дэлькор пощипывал сочную траву левее. Я выбралась изпод заботливо наброшенного на меня тройного слоя покрывал, сладко потянулась, беспорядочно замахала руками в тщетных попытках увернуться от подскочившего с радостным ржанием жеребца, получила свою долю неизбежных слюней и поинтересовалась: