— Измениться? Вернуться? Девочка, ничего ты не понимаешь, — горько усмехнулась Фегора. — Он ветер и сила, он всегда говорил, что я дура, отдаю себя тем, кто не оценит, что все глупо и зря. Я спорила и делала по-своему, а теперь ничего не исправить. Дура.

Кажется, артефактчица плакала. Без всхлипов. Говорила, а слезы катились и катились из-под длинных ресниц. Крупные, как жемчужины.

— Дура — умная… Я вообще не знаю, как это определить наверняка, кто дурак, кто мудрец. Тестам на ай-кью никогда не доверяла. Кто-то математические задачи как орехи щелкает, кто-то такие пироги печет, что слюной истечешь от одного запаха. Каждому свое и каждый в чем-то гений, исключая лишь по-настоящему больных, тех, что больше растения, чем люди. У меня давно знакомая была, я, каюсь, ее полной дурой считала, а потом услышала, как она поет. И моя душа летела за песней, с тех пор не сужу никого. Наверное, редкие гении могут быть умны и безупречны во всем, только я таких уникумов не встречала. А в отношениях между людьми все еще сложнее, чем в иных сферах. Опыт рождается из ошибок. Любой, самый невинный и самый страшный — нет разницы. Кто бы и в чем бы не ошибся, если это действительно была ошибка, а не подлость и предательство, заслуживает прощения. И его просит не самый виноватый, а самый мудрый, — я говорила и говорила, словно бы в пустоту, не утешая, не увещевая, не давая советов. И что-то сдвинулось в тех наслоениях безнадежного горя, под которыми жила артефактчица не год и не два, а гораздо больше. Жила, воздвигнув между собой и самой памятью о своем избраннике высоченную стену, чтобы не рехнуться от горя, крутясь, как белка, в колесе памяти, перебирая реальные и мнимые ошибки. Сейчас она снова разрешила себе вспомнить о муже.

Глаза Фегоры были закрыты, когда она прошептала:

— Не сейчас, но если у вас что-то получится…

Голос дрогнул, похоже, мужество сделало попытку бежать, изгоняемое виной и сомнениями, я поспешила на помощь:

— Давай так, четыре тысячи тронов награды оставь себе, вместо них я возьму обещание: если у нас что-то получится с восстановлением магического баланса Артаксара, ты попробуешь помириться с мужем. Договорились?

— И ты еще сомневалась в своем предназначении, — едва заметно усмехнулась Фегора. — Только Служители Равновесия так безразличны к деньгам, как к мусору под ногами. Люди же по природе алчны.

— Люди разные нужны, люди разные важны. Финансистам, между прочим, без внимания к деньгам тяжко пришлось бы. Наплевал — бац! — и инфляция, девальвация или еще какое-нибудь страшное слово. А я теперь вольная странница, нужны деньги — заработаю, чего жадничать? — Признаться честно, не понимала я выводов собеседницы. Пожала плечами и захрумкала печенюшкой. — А ты на сэкономленные вон хоть еще книг купишь, — указала головой на ломящиеся под тяжестью томов полки вдоль стены.

— Ты готова променять деньги на мое слово, служительница? Хорошо, я поверю тебе как устам Равновесия и исполню, но и ты пообещай в свою очередь дать отчет в любом случае, выйдет ли или нет помочь Артаксару, — твердо изрекла артефактчица. И таким властным тоном все это выдала, будто вещала не учительница из захолустья, а королева.

Я права качать не стала, передать весточку нетрудно, а женщине спокойнее будет, ведь не за себя человек эгоистично переживает, а за благополучие мира, если у нас ничего не выйдет, может, еще ее помощь понадобится, потому кивнула и заверила:

— Договорились.

— Твои мужчины поймут? — уточнила Фегора денежный аспект соглашения.

— Гиз поймет, а Кизу я заплачу долю как от полной суммы, — пожала плечами и допила чай.

— О чем речь? — уточнил весьма подозрительно с порога дома, совершенно бесшумно открыв поскрипывающую дверь, наш штатный осел.

Вот как ему это удается? Неужели бедная дверца одному его желанию повинуется и гасит все звуки, опасаясь быть зверски убитой профессионалом? Или это такое искусство соблюдения тишины, коему в Тэдра Номус как грамоте обучают работников ножа, топора и иных смертельных штуковин?

Словом, то ли артефактчица нарочно подгадала, то ли случайно так совпало, но мужчины вернулись в дом и услышали наши последние фразы. Я вздохнула и объяснила:

— Мы заключили договор, компенсирующий денежную часть расчетной выплаты иными средствами, о которых я предпочту сейчас не сообщать.

— Я не понял! Какими? Медом? — ласкаясь ко мне и выплясывая джигу на плечах, принялся уточнять любопытный Фаль, для которого после знакомства со вкусом продукта синалек мед стал столь же ценен, как и для незабвенного мишки Винни.

Ласково погладив малыша по спинке между крылышек, отчего он прогнулся и едва не замурлыкал по-кошачьи, я объяснила:

— Поступком, о котором раньше времени говорить нельзя.

— Ладно, — удивительно быстро смирился сильф с неразгаданной тайной и, умильно посверкивая глазками, уточнил у всех присутствующих разом:

— А когда мы завтракать будем?

Киз фыркнул, никак более не комментируя финансовые подлянки и гастрономические запросы Фаля, прошел к печке, загремел утварью. Кажется, нас опять ждала каша. Во всяком случае, когда я наливала чай, видела горшок с запаренной крупой. Но, вот диво дивное, каша в исполнении нового шеф-повара не вызывала у меня приступа тоски по мясу, супу или бутербродам. Скорее я вытягивала шею, пытаясь определить, каким именно неповторимым произведением искусства будут кормить сегодня. Решительно кулинария много потеряла в лице Киза!

— Если здесь безопасно, прежде выбора маршрута расспроси в счет оплаты о ночном уроде, — практично посоветовал между делом Гиз.

— Наверное, безопасно, тут такой охранный периметр, мышь не прошмыгнет, комар не пролетит, — рассудила я.

— Ночном уроде? — нахмурилась Фегора с явным недоумением.

Фаль, опережая меня, принялся сочно, в красках, пересказывать историю с нападением на любимую подругу и те фольклорные рассказы, о которых нам поведала Алльза. Фегора слушала, слушала, а потом я поняла, что ее бьет крупная дрожь. У женщины началась истерика. Сухая, без слез, и оттого еще более страшная. Ее колотило в ознобе, взгляд стал совершенно диким, руки обхватили плечи, разрывая в прямом смысле этого слова плотную ткань домашнего платья. Она раскачивалась на стуле и драла уже не ткань, а кожу, не замечая ничего, не чувствуя физической боли, ибо стократ сильнее была душевная.