я из пивной иду,

я никого не жду,

я никого уже не в силах полюбить.

Мне лярва ноги целовала, как шальная,

одна вдова со мной пропила отчий дом.

А мой нахальный смех

всегда имел успех,

а моя юность пролетела кувырком!

Сижу на нарах, как король на именинах,

и пайку серого мечтаю получить.

Гляжу, как кот, в окно,

теперь мне все равно!

Я раньше всех готов свой факел погасить.

Когда качаются фонарики ночные

и черный кот бежит по улице, как черт, —

я из пивной иду,

я никого не жду,

я навсегда побил свой жизненный рекорд!

Череповец, 1953

юность

Пили водку, пили много,

по-мужицки пили — с кряком.

А ругались только в бога,

ибо он — «еврей и скряга».

Кулаки бодали дали,

кулаки терзали близи.

На гвозде висевший Сталин

отвернулся в укоризне.

Пили водку, пили смеси,

пили, чтоб увидеть дно!

Голой жопой тёрся месяц

о немытое окно.

визит

Из цикла «Незабываемый 37-й»

Постучали люди в черном.

Их впустили, как своих.

Папа мой сидел в уборной,

сочинял для сына стих.

Мама ела торт «полено»,

я, дурак, жевал картон.

И вибрировал коленом

звездолобый пинкертон.

Он стоял в дверях, чугунный,

неподкупный, — враг врагов!

Торс гитары семиструнной

на стене — из двух подков.

И, вонзаясь в грудь комода,

пропотели вдруг в труде

представители народа —

два лица энкаведе.

Разве можно книги мучить?

Зашатался книжный дом.

И упал из шкафа Тютчев

к сапогам двоих — ничком...

Нехорошие вы люди,

что вы роетесь в посуде,

что вы ищете, ребята?

Разве собственность не свята?

НА СМОЛЕНСКОМ КЛАДБИЩЕ

На воротах Смоленского

кладбища в свое время висел

громкоговоритель

На кладбище «Доброе утро!» —

по радио диктор сказал.

И как это, в сущности, мудро!

Светлеет кладбищенский зал.

Встают мертвяки на зарядку,

тряхнув чернозем из глазниц,

сгибая скелеты вприсядку,

пугая кладбищенских птиц.

Затем они слушают бодро

последних известий обзор.

У сторожа — пьяная морда

и полу покойницкий взор.

Он строго глядит на бригаду

веселых своих мертвецов:

«Опять дебоширили, гады?» —

и мочится зло под крыльцо.

По радио Леня Утесов

покойникам выдал концерт.

Безухий, а также безносый

заслушался экс-офицер.

А полусквозная старушка —

без челюсти и без ребра —

сказала бестазой подружке:

«Какая Утесов мура...»

И вот, неизбежно и точно,

по радио гимна трезвон...

«Спокойной, товарищи, ночи!»

И вежливость, и закон.

МОЕЙ СОСЕДКЕ

Я мою соседку искалечу.

Я мою соседку изобью.

Я ее в стихах увековечу,

чуждую, и все-таки... мою.

Я соседку выдерну на кухню,

я обрежу ей электросвет.

Пусть, непросвещенная, потухнет.

Я куплю в «Березке» пистолет!