В павильоне никого не было.

Это спасло меня от изрядного стыда. Нельзя влетать в священное место как сорвавшаяся с насеста курица. Трехэтажный павильон был пуст. Лишь поскрипывал ветер где-то высоко за храмом, да Будда Митрейя безмолвно взирал на меня с высоты 18 метров. Голова его упиралась в крышу верхнего перекрытия, а грудь была на уровне второго этажа. Очень болели руки и шея. Когда невидимая сила тащила меня через павильоны, я чувствовала ее железные пальцы на плечах и шее. Я обошла весь последний павильон, но того или той, что мне нужна была, здесь не было.

Впрочем, настало время рассказать, кого я искала весь этот месяц. И чье изображение, высеченное в камне, гипсе или дереве я ищу сейчас. Я искала изображение богини Гуанин.

Я три раза перечитала письмо дедушки, прежде чем поняла, чье изображение надо искать. Помните, дедушка упоминал о старой медсестре, которая отказалась от подарка, но попросила оставить в дар мою пеленку? И все потому что старая женщина решила, что в мир пришло новое воплощение богини Гуанин. Во всех семи священных столицах я искала статуи именно этой богини. Искала я ее и здесь - в ламаистском храме «Юнхегун» имеющем зловещую историю. Однако сегодня мне было не до историй.Статуи Гуанин не было. Отчаявшись, я вышла из последнего терема и стала бесцельно бродить вокруг, не желая признавать поражение. Я еще была не готова к тому, чтобы выйти из храма и вернуться домой. И я была вознаграждена за упорство. Позади храма была выставка тибетских предметов эпохи династии Цин и выставка, посвященная тибетскому буддизму и истории Храма Ламы. В коллекции тибетских предметов были; колесо дхармы (колесо закона), колокольчики, фигурки Будды, и статуя многорукой Гуанин.

Я нашла ее. Бусина в украшении Гуанин была невзрачной и портила всю картину. Однако это была она, предпоследняя бусина из нефрита. Вокруг было тихо-тихо. Я знала, что не имею права уйти, не забрав бусину. Что-то говорило мне, что я если я не заберу ее сегодня, то завтра ее на месте не окажется. Ведь тайна Гуанин уже открыта. Выглянув наружу, я увидела, что вокруг никого нет. Только вдалеке виднелось желтое одеяние служителя. Я потянулась, чтобы снять бусину с одеяния богини, как вдруг у меня помутилось в голове. Я попала в прошлое. Ярко горели свечи, жаровня источала такой жар, что мне казалось, что еще чуть-чуть, и я просто растаю. Звучала музыка, звонил колокол, бил барабан. Вдалеке слышались взрывы смеха и крики восторга. Под звук фейерверка в Китай пришел 1929 год. Однако в храме, несмотря на обилие свечей и жаровен было сумрачно и тяжело. Вдруг по павильону пронесся вздох ветра, все свечи кроме одной погасли. Воцарился мрак. Однако монахов казалось это нисколько не смутило, они как будто ждали чего- то подобного. Их пение становилось все громче и громче, потом звук пения начал искажаться и дрожать. Стал прерывистым и вибрирующим. Как только пение монахов перекрыл посторонний звук, они все разом замолчали и, опустившись на пол, зарылись головой в колени. По стенам метались тревожные тени. Тревога нарастала. Однако было непонятно, где ее источник. Все монахи растянулись на полу и не издавали ни звука. Вдруг все звуки пропали, чтобы возвратиться ритмичным стуком, сопровождаемым подвыванием. Тень начала двигаться в такт стуку. Она вертелась все быстрей и быстрее, пока вдруг порыв ветра не распахнул двери в павильон. Человек в белом капюшоне внес огромный поднос. На подносе лежал…младенец. Сходство дополнялось тем, что где-то в стороне вдруг послышался детский плач. Зажглись все свечи, вспыхнул, чуть не опалив мне окончательно глаза, огонь в жаровне. Тень, дойдя до кульминации танца, вдруг исчезла. Монахи встали в тесный круг, пальцы их были вытянуты вверх. Поднос с младенцем был помещен на пальцы служек, а фигура в белом вдруг растворилась. Человек не ушел, он исчез. И тут началось самое страшное. Поднос упал на пол. Где-то в отдалении ребенок зашелся плачем, однако тот, что лежал на подносе, молчал как мертвый. Вдруг двое из монахов подошли с двух сторон, схватили младенца за руки и ноги и… разорвали. Остальные монахи довершили дело. Лишь приглядевшись, я поняла, что никакой это не ребенок, а фигурка, вылепленная из теста и наполненная жидкостью, напоминающей кровь. Меня замутило, но сила, притащившая меня сюда, не дала опустить веки. Монахи намазали жидкостью, которая была в тестяном младенце, место между бровями. А тестяное тело преподнесли Хозяйке всего сущего-на земле, чтобы после нового года, срединное царство ждал богатый урожай. Совершив этот ритуал монахи замерли. Минута шла за минутой, как вдруг воздух наполнился бисером из нефрита. Нефритовый снег мгновенно засыпал всю залу. А монахи в величайшем восторге возопили хвалебную песнь. Качаясь в такт пению, монахи вышли из павильона. Я попыталась последовать за ними, но не смогла. Ноги мои будто приклеились к полу, а бисер все сыпал и сыпал. Вот он дошел до талии, до плеч, до подбородка.

Через несколько секунд свет померк перед глазами. Однако я тут же очнулась. Прошлое и настоящее было перемешано и металось перед глазами, меняя павильон то в светлую, то в темную сторону. Служитель в желтом, наконец, привел меня в сознание, мой рассказ видимо испугал его так сильно, что уже через минут пять я была перед воротами павильона, створки которого резко захлопнулись за моей спиной. В руке я сжимала последнюю бусину. Служитель не стал даже ничего уточнять и спрашивать, а просто вложил бусину в мою ладонь. Через сорок минут я была дома. Заглянув в ноутбук, я прочитала о темном прошлом Юнхегуна, вот что там было написано. «Несмотря на свое название Храм Вечного Покоя (Юнхэ-гун), Ламаистский храм ранее имел весьма зловещую репутацию. До 1930 года для встречи тибетского Нового года здесь использовался ритуал «танцующего дьявола», состоящий в разрывании на части куски теста в форме младенца, внутри которого помещали жидкость, имитировавшую кровь. Много рассказов и слухов ходило в Пекине о странных событиях в Ламаистском храме, поскольку там исповедовался примитивный тибетский буддизм, В течение долгих лет таинственный храм был под запретом для жителей Пекина.»

Однако, как бы там не было, но бусина уже лежала в заветном мешочке. Прошел месяц. Я потихоньку привыкала к новой квартире и к одиночеству. Ночь и день сменялись, не принося ничего нового. Однако дедушкина просьба была еще не выполнена до конца. Собравшись с духом, я попросила у администрации, неделю отпуска за свой счет. Просьба была принята без воодушевления, однако заявление подписали. Мне нужно было добраться до города Турфан, там меня ждало еще одно письмо от дедушки.

Турфан находился в непосредственной близости от священных гор Куньлунь.

Он расположен в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Город являлся первым важным пунктом на Центральной ветви «Шелкового пути». В древности он был гораздо более знаменит в мире, чем сегодня. Среди многочисленных исторических памятников Турфана на первом месте стоит городище Цзяохэ. Оно расположено в 10 км. к западу от современного города Турфана. Он служил столицей древнего государства Чэши, а позднее царства Гаочан, западных территорий и Уйгурского каганата. Город постепенно расширялся и благоустраивался. В конце XIII века в ходе войн он был разрушен. Интересно, что строители Цзяохэ буквально вырыли городскую территорию, так что крепостными стенами стали специально оставленные нетронутыми краевые бока возвышенности.

Строения города сохранили архитектурный стиль, характерный для досунского Китая. В 1994 году археологи раскопали здесь уникальный подземный буддийский храм, находка эта привлекла пристальное влияние в ученых кругах. Я много читала об этом подземном храме и решила, что задержка в полчаса или час не сыграют роли в моем путешествии в горы. В храме было прохладно, но не холодно, тем удивительнее мне показался звук хрустальной капели. Это было похоже на то, когда тихонько ударяешь по тонкому стеклу. Звук был приятным, однако у меня начала болеть голова.

Прервав экскурсию, я вышла из храма, но попала совсем в другое место. Это был Цзяохэ из прошлого. Однако и меня самой в нормальном понимании больше не было. Я стала музыкальным инструментом. Он назывался пипой. Музыкант, что играл на мне, думал, что мелодия сама приходит ему на ум. Однако это было не так, - я то видела все ясно. Однажды один из моих многочисленных двоюродных братьев баловался с сотовым телефоном, и создавал музыку. То, что я видела сейчас, очень напоминало процесс сочинения музыки тем мальчиком. Музыкант играл, но не осознавал, какое действие производит на жителей городка его музыка. Хотя я не права, музыкой, то, что исходило из-под пальцев музыканта, назвать было нельзя. Какофония звуков пробуждали в жителях городка все низменное. Вокруг кипела злость и нетерпимость друг к другу. Слышались брань, звуки ударов, плач, вопли, стоны, гневные выкрики. Как только волна злобы достигала апогея, музыка сменялась легкой и печальной, с хрустальными вкраплениями. Люди с недоумением смотрели друг на друга, не понимая, какая муха их укусила, что бы через некоторое время кинуться друг на друга с еще большим остервенением. Я видела все это и чувствовала, но сделать естественно ничего не могла. Резкая, зловещая музыка пробуждала в человеке все низменное. К городу подошло кочевое племя, которое даже не надеялось захватить город, так хорошо он был укреплен, как вдруг ворота распахнулись и в предводителя кочевников, почти в упор, была выпущена стрела. Это был самоубийственный и ничем не оправданный поступок. Через полчаса город пылал и захлебывался в крови. Звуки пипы подогревали пыл варваров. Пипа замолчала только в тот момент, когда музыкант был убит шальной стрелой.