— Представьте себе, что вы входите в комнату, здороваетесь, пожимаете руку, киваете головой и приветствуете меня. Это привычная, механическая задача. Психология тут ни при чем.

— Как! Значит, на сцене нельзя здороваться? — удивился Вьюнцов.

Аркадий Николаевич поспешил его успокоить:

— Здороваться можно, а вот механически любить, страдать, ненавидеть и выполнять живые, человеческие задачи моторным способом, без всякого переживания, как вы это любите делать, нельзя.

В другой раз, — продолжал объяснять Аркадий Николаевич, — вы протягиваете, пожимаете руку и одновременно стараетесь выразить взглядом свое чувство любви, уважения, признания. Это привычная нам задача и ее выполнение, в которых есть кое-что и от психологии. Такие

задачи на нашем языке называются элементарно психологическими.

А вот и третий случай. Допустим, что вчера между нами произошла скандальная сцена.

Я вас оскорбил публично. А сегодня, при встрече, мне хочется подойти, протянуть руку и этим пожатием просить прощения, сказать, что я виноват и прошу забыть о происшедшем. Протянуть руку вчерашнему врагу — далеко не простая задача, и приходится многое передумать, перечувствовать и преодолеть в себе, прежде чем выполнить ее.

Пройдите вдвоем из самой задней кулисы, где вы сидите, сюда, на авансцену.

Они проходят, останавливаются на авансцене, не понимая, что им дальше делать, и удивленно смотрят на преподавателя.

— Что это было, искусство, творчество?

— Какое же тут творчество? Мы просто прошли, как в жизни.

Преподаватель. Хорошо. Идите назад и повторите тот же проход, но только я ввожу вам одно «если бы» и говорю: «Если бы сегодня, здесь, сейчас был не пол сцены, а речка, что бы вы сделали?»

— Вы сейчас находитесь в Москве, в нашей школе. Я ввожу магическое «если бы» и спрашиваю вас: что бы вы делали, если бы вы были не здесь, а плыли на большом пароходе в Америку во время сильнейшего шторма?

— Что бы я делал? — соображал Шустов.

— Прежде всего надо принять во внимание то, что вся эта комната качалась бы, — подталкивал наше воображение Аркадий Николаевич.—

На этих жиденьких стульях сидеть было бы нельзя… Их перекатывало бы с одного конца на другой… Стоять тоже было бы невозможно, так как пол то становился бы дыбом, то накренялся бы вниз, в противоположном направлении…

— При таких условиях лучше всего поскорее пробраться в свою каюту и лечь, — решил Шустов…

— Где же моя каюта? — соображал дальше Шустов.

— Допустим, что она в самом низу и что идти туда нужно в эту дверь, а потом сходить по лестнице, ведущей в гардероб, — подсказывал Торцов.

— В данную секунду пол накренился сюда, вниз, к двери, — соображал Шустов. — Значит… я скатываюсь к этой стене.

— Как же удержаться около нее, за что ухватиться? За диван? — спрашивал Торцов.

— Нет, он полетит вниз вместе со мной при обратном крене парохода… Лучше сяду на пол, — решил Шустов. — Надо сознаться, что условия пароходной жизни создаются не из приятных, а атмосфера в достаточной степени тревожная.

— Как назвать то, что вы делаете сейчас? — продолжал дальше Аркадий Николаевич.

— Соображаю условия, при которых мне приходится передвигаться к своей каюте, — отвечал Шустов…

Как только Торцов вошел в класс, он обратился ко мне и спросил:

— Где вы сейчас находитесь?

— В классе, — ответил я.

— А если бы вы были дома, — снова задал он мне вопрос, — что бы вы делали?

Прежде чем ответить, пришлось почувствовать себя в своей комнате, вспомнить то, что было утром, что предстояло вечером, дела, которые накопились и ждут очереди, пришлось справиться со своими личными побуждениями, желаниями, принять во внимание другие условия и в конце концов решить то, что мне надо было бы делать, то есть в данном случае навестить дядю и двоюродного брата Коку.

— Смотрите! — Аркадий Николаевич вынул из кармана жилета театральный билет и сказал: — Вот ложа на сегодняшнюю генеральную репетицию в Малом театре. Представьте себе, что я дал ее вам… и вы можете всем классом идти туда. Но вот беда, Названову надо ехать к дяде. Если бы все это было правдой, как бы вы поступили? — обратился он вновь ко мне.

— Очень просто! Поехал бы в театр, — признался я.

— Коли так, то я ввожу вам новое магическое «если б», — объявил Торцов. — Дядя требует вас по совершенно неотложному делу. Он пишет, что если вы не приедете тотчас же, то вам будет плохо.

— Пустяки! Это паникерство, — отнекивался я.

— Пусть так в действительности, но в игре происходит совсем иначе.

Вводимые «если бы» обязательны для вас, и потому наличие опасности несомненно.

— Ох, этот дядя! — вырвалось у меня восклицание от души.

— С меня довольно, — сказал Торцов. — Это восклицание лучше всяких убеждений показывает силу и воздействие на вас магического «если бы».

Но я ввожу вам еще одно магическое «если бы» и говорю по секрету, что в сегодняшней генеральной репетиции случайно участвует знаменитый петербургский артист В. Он сыграет еще только один спектакль, на который все билеты уже распроданы. Таким образом, единственная возможность увидеть его — сегодня или никогда. Решайте скорее, уже семь с четвертью часа, через четверть часа начало спектакля.

— Это жестоко! — не менее искренно, чем в прошлый раз, воскликнул я.

— Имейте в виду, что был второй звонок по телефону от дяди. Он приглашает вас приехать как можно скорее.

— Я отказываюсь играть в такую игру, — сказал я решительно. — Она действует на нервы.

— Этим отказом вы признаете силу воздействия магического «если бы» на нашу душу и чувствования, — сказал Торцов.

— В том этюде, который я вам предложу, встречаются и разговаривают люди разных классов: пролетарий, революционер, купец, помещики-дворяне, прислуга, им услужающая.

Вы, Названов, — революционер. Шустов — купец, кулак, делец, сильный, талантливый. Затейте спор, в котором отразились бы два противоположных мировоззрения двух разных классов. Шустов — талантливый, деловой, сильный человек, ворочающий громадными делами, загребающий в свои руки богатство разоряющегося дворянства. Названов — представитель молодого поколения, учитель, ярый революционер, знающий жертвы, лишения, голод, холод, тюрьму — ради идеи. Третий, Вьюнцов, — это гниль, развращающаяся среди оскудевшего дворянства.

Пусть представители этих классов сходятся порознь или вместе, затевают спор или мирный разговор; пусть выясняются их взгляды на жизнь, их идеалы и мировоззрение. Чтобы оправдать приходы и уходы всех этих людей, допустим, декорация изображает дорогу в имение Пущина, по которой проходят к нему на именины его гости, а также случайные прохожие. Все они присаживаются на скамейку, чтобы отдохнуть, и тут мы знакомимся с их словесными действиями.

Что вас так смутило? — спросил нас Аркадий Николаевич.