Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе: Жюль Верн

Аннотация

Повесть о замечательном французском писателе, родоначальнике жанра научно-фантастического романа Жюле Верне. Книга рассказывает о многотрудной жизни и творческом подвиге Жюля Верна, поражавшего еще современников точностью научных предвидений. Автор - советский литературовед, известный исследователь и популяризатор творчества французского писателя, член парижского Жюльверновского общества Е. П. Брандис использует в этой повести много новых фактов и документов.

Выпуск 51 ЖЮЛЬ ВЕРН Евг. Брандис ВПЕРЕДСМОТРЯЩИЙ • повесть о великом мечтателе • • повесть о великом мечтателе • 8И(Фр) Б87 Памяти Миши Геселева, одаренного математика, посвящает свою работу автор 70803-299 Б 078(02)=76 083 ~ 76 истоки Это повесть о человеке, который видел дальше других. Повесть о писателе, который был и остался неумирающим спутником юности. Повесть о великом фантасте, чьи книги зажигают в сердцах неугасимый огонь мечты. Его полное имя — Жюль Габриэль Верн. б Он родился 8 февраля 1828 года в бретонском го- роде Нанте. Бретань — полуостров на западе Франции, омываемый Ла-Маншем и Атлантическим океаном. В древности это была Арморика, страна кельтов. В V— VII веках ее захватили бритты (бретонцы). Позже она становится графством, затем самостоятельным герцогством и в XVI веке провинцией французского королевства. Бретонцы всегда отличались упорством, своенравием, смелостью, были искусными мореходами, почитали старинные обычаи и сумели сохранить на протяжении веков свои характерные черты. По натуре и даже по внешности — коренастый голубоглазый блондин — Жюль Верн был настоящим бретонцем. Своеобразная среда, обстановка, условия, в которых формировалась личность писателя, усвоенные с малолетства привычки, пристрастия, вкусы — все это наложило определенный отпечаток на его дальнейшую жизнь и, конечно, сказалось в творчестве. Итак, город Нант. Удобное местоположение на правом берегу Луары, в пятидесяти километрах от выхода в Бискайский залив, способствовало превращению Нанта в торговый и промышленный центр северо-западной Франции. Город славился благоустроенным портом, к которому в те годы был приписан флот в две с половиной тысячи судов. Нантские корабли бороздили океанские воды во всех частях света, у причалов швартовались суда под флагами разных стран. Благополучие и бедных и богатых кварталов зависело от заморской торговли. Занятия и промыслы горожан определялись близостью моря. Оно давало средства к существованию канатным и парусным мастерам, плотникам, рыбакам, матросам, обогащало купцов и арматоров*, а иногда отправляло на дно вместе с кораблями и грузами миллионные состояния предпринимателей. Приходилось верить в удачу: бог даст, бог и отнимет На старинном гербе города Нанта изображена трехмачтовая шхуна, над ней корона, украшенная золотыми экю, от которой по обе стороны спущен витой шнур — развязанный пояс Анны Бретонской, супруги Людовика XII, принесшей Бретань в приданое французскому королю. А ниже, под гербовым щи-том, - алая лента с девизом: «Взоры всех обращены к тебе с надеждой, господь». Вдоль набережных тянулись торговые склады, конторы судовладельцев, меняльные лавки, оптовые магазины колониальных товаров. Негоцианты заключали крупные сделки на куплю-продажу сахара, риса, кофе, какао, ценных пород дерева, красильных и дубильных веществ, тропических фруктов, пряностей, хлопка, кожи. Нант был перевалочным пунктом. Лишь ничтожная часть заморских грузов оседала в городе. В новой упаковке, с пестрыми этикетками нантских торговых фирм колониальные товары распространялись по всей Франции. Некоторые из них перерабатывались на местных фабриках, а в основном шли транзитом в другие европейские страны. Луара в своем плавном течении делится здесь на несколько рукавов. Вместе с речками Эрдр и Севр она образует протоки, огибающие песчаные отмели, соединенные многочисленными мостами со всеми частями города. В этом месте от берега до берега не менее двух километров. Разросшийся Нант выдвинул на прибрежные острова форпосты портовых сооружений и лучшие из жилых кварталов, заселенных именитыми горожанами. Арматор — владелец торгового судна. 7 На одной из таких отмелей, названной островом Фейдо — по имени префекта, предоставившего ее для застройки, — родился и провел детские годы Жюль Верн. Сохранился любопытный снимок, сделанный с воздушного шара перед тем, как был засыпан проток, отделявший остров от суши. Он походит на огромный корабль, повернутый носом к морю. Архитекторы воспользовались игрой природы. Сходство с кораблем дополняют гранитные набережные по левому и правому «борту», округлая «корма», издавна отведенная для рыбного рынка, искусственно удлиненная «носовая часть» с миниатюрным ботаническим садом, где заботливо выхаживались тропические растения. Главная улица Рю Кервеган, прорезающая остров по большой оси, сверху выглядит палубой, загроможденной ящиками, между которыми оставлен узкий проход. «Ящики» — прижатые друг к другу дома. При желании их можно также принять за причудливые палубные надстройки. Впечатление довершают сброшенные на твердую землю «сходни» — по паре мостиков на «корме» и «носу». Так и кажется: «Фейдо» скоро кончит погрузку, мостки будут убраны, якоря подняты, и ничто не помешает громадному кораблю пуститься вниз по Луаре. Из слухового окошка родительского дома мальчику открывалось чудесное зрелище: просторная гавань, усеянная густым лесом мачт с привязанными к реям парусами, среди которых кое-где мелькали длинные трубы пироскафов *, извергавшие в небо черные султаны дыма. Моряки парусного флота еще не подозревали, что в недалеком будущем парусники будут вытеснены пароходами, и относились с пренебрежением к этим невзрачным «небокоптителям». В сознании ребенка прошлое не отделялось от * Пироскаф — одна из первых конструкций парохода. настоящего. Улицы острова Фейдо, названные именами прославленных навигаторов и знаменитых нантских корсаров, напоминали о кругосветных плаваниях и жарких абордажных боях, о людях, топивших во славу Франции английские и испанские фрегаты, о тех кто устраивал облавы на негров, скупал за бесценок африканских рабов и сбывал их с баснословной прибылью где-нибудь на Антильских островах. Торговля живым товаром в те далекие годы вовсе не считалась зазорной. Вест-индским плантаторам нужна была рабочая сила, а нантским негоциантам и судовладельцам — продукция вест-индских плантаций. Торговцы невольниками в этой замкнутой цепи были необходимым звеном. Кто знает, сколько почтенных семейств, составлявших аристократию города, жили в роскошных особняках, построенных при последних Людовиках именно на такие доходы? Заниматься работорговлей французам запретил Наполеон, но доживали еще свой век старики, разбогатевшие от этого промысла, и благоденствовали их наследники в Нанте. СЕМЬЯ огда я обращаюсь мыслью к моим предкам, — заметил как-то раз Жюль Веры, — то нахожу среди них военных, муниципальных советников, адвокатов и моряков. Отец писателя Пьер Верн был потомственным адвокатом. Это звание вместе с адвокатской конторой передавалось из поколения в поколение старшему сыну в семье. Но так как Пьер не был старшим, пробиваться пришлось самостоятель- но. В 1826 году он поселился в Нанте и быстро завоевал репутацию как умный, энергичный юрист, умеющий защищать интересы клиентов, не нарушая буквы закона, как человек безукоризненной честности и усердный католик, что также располагало в его пользу. К тому же он был меломаном и не чуждался поэзии. Короче, уже через год метр * Верн упрочил свое положение удачной женитьбой, позволившей купить небольшую контору на набережной Жан Бар. Брак оказался счастливым. Контора приносила доход. Софи Верн, до замужества Аллот де ля Фюйи, принадлежала к дворянскому роду, ведущему начало, по семейным преданиям, от шотландского стрелка Аллота, служившего в гвардии Людовика XI. Король пожаловал ему за заслуги дворянство вместе с королевской привилегией держать голубятню. Гвардеец Аллот построил себе замок и стал сеньором Аллот де ля Фюйи **. К тому времени, когда метр Верн породнился с именитой семьей нантских моряков и арматоров, его тесть был директором счетной конторы, иначе говоря, главным бухгалтером. От былого величия сохранилось лишь дворянское звание, ничего не прибавлявшее к скромным доходам деда будущего писателя. Тем не менее шотландский пращур Аллот стоял перед глазами Жюля в образе средневекового лучника — в шлеме, кольчуге, с щитом и колчаном, в ореоле храброго воина, сопровождавшего во всех походах короля — объединителя французских земель. Отчасти может быть и по этой причине Жюль Верн так живо интересовался Шотландией, с увлечением перечитывал Вальтера Скотта и пользовался * Метр — титул адвоката (франц.). ** Фюйи — разновидность голубятни (франц.). 10 любой возможностью лишний раз побывать в милой его сердцу стране. Дом №4 по улице Оливье де Клиссон внешне ничем не отличался от других помпезных домов, возведенных на острове Фейдо в первой половине XVIII века преуспевающими судовладельцами и купцами. Бронзовый молоток у входной двери без малого целое столетие все теми же гулкими ударами возвещал о приходе посетителя. Женевские часы в вестибюле каждые полчаса напоминали мелодичным звоном о движении времени, которое здесь казалось застывшим. Мраморные арапчата в чалмах все так же бдительно охраняли парадную лестницу, устланную блеклым ковром, который, по уверению деда Жана, был когда-то малиновым. Мебель красного дерева в стиле Людовика XV, картины в золоченых рамах — портреты предков и морские пейзажи, выцветшие штофные обои, портьеры, серые гобелены в комнате матери с изображением Нептуна и Нереид, даже книги в одинаковых переплетах, расставленные по ранжиру в кабинете отца, — все вещи и любой предмет, вплоть до медных кастрюль на кухонных полках, были утверждены навечно на одних и тех же местах. И все здесь казалось неизменным, устойчивым, нерушимым от сотворения мира. Правда, некоторое разнообразие в эти законы постоянства вносил зеленый какаду, привезенный когда-то из Бразилии дядей Прюданом Аллотом: облысевший от старости попугай еще задолго до рождения Жюля стал путать утро и вечер и нередко вместо «бон жур» выкрикивал «бон нюи». Но если прежние владельцы дома занимали все три этажа, то Жан Аллот разделил просторные анфилады на несколько небольших квартир, которые сдавались внаем, как и весь нижний этаж, раздробленный под торговые помещения. Старики Аллоты и 11 семья адвоката Верна пока что жили совместно. В квартире на случай приезда гостей всегда была наготове свободная комната, хотя, кроме парижан Шатобуров, некому было и приезжать. Аристократ по рождению и художник по призванию, Франсиск де ля Сель де Шатобур оставил портретную галерею нантских родственников жены. Вот его свояченица Софи Верн, сидящая у открытого фортепьяно, в черном платье с белым воротником и черной бархоткой на шее, оттеняющей удлиненное бледное лицо. Взгляд ее отрешенно-задумчив. На пюпитре развернута нотная тетрадь. Любительница музыки и пения, она была душой домашних концертов и привила свою страсть детям. А вот и метр Верн, подтянутый, чопорный, строгий, окруженный аксессуарами, напоминающими о его профессии: книги в застекленном шкафу, чернильница с гусиным пером, папки, конверты, деловые бумаги. Запечатлен он в домашней обстановке, рядом со своим бюро, но вид у него официальный, как будто за рамками портрета находится невидимый собеседник, явившийся к адвокату за консультацией. И наконец, третья картина — самая примечательная. На фоне пригородного парка — пышные кроны деревьев, зеленые лужайки, убегающие вдаль дорожки — два нарядно одетых мальчика. Обеими руками, за плечо и запястье, старший удерживает младшего, готового сорваться с места и снова покатить по дорожкам свой деревянный обруч. Старшему тогда было десять, младшему восемь лет, но в коротком фраке и цветном жилете, модных брюках со штрипками, в накрахмаленной сорочке с отложным воротником и тщательно повязанном галстуке, оба брата на портрете Шатобура выглядят значительно старше. Непоседливым Жюлю и Полю, должно быть, стоило немалых усилий напряженно позировать художнику, 12 который, так и оставшись любителем, гордился не столько 'своим искусством в живописи, сколько родством с Шатобрианом, первым писателем-романтиком, чью славу не мог затмить даже Виктор Гюго. Со слов знаменитого «бофрера» *, а вернее—из его книг, дядя, Шатобур рассказывал мальчикам о путешествии Шатобриана в Америку, его скитаниях по девственным лесам и жизни среди индейцев-начезов. Парижский дядюшка не скупился на выдумку и чем больше допускал преувеличений, тем интересней было его слушать. Впрочем, юные Верны и не пытались отделять правду от выдумки. Пока судьба не развела их в разные стороны, братья жили общими интересами. Что касается трех сестер — Матильды, Анны, Мари, то разделять интересы братьев они могли только в раннем детстве. В жизни Жюля Верна сколько-нибудь заметной роли сестры никогда не играли и упоминаются в его переписке лишь по случаю семейных событий. Первенцу Жюлю предназначалось традицией стать сначала помощником, потом компаньоном, а впоследствии — преемником адвокатской конторы отца на набережной Жан Бар. Конторы, обеспеченной постоянной клиентурой, существовавшей на одном месте, в доме № 2, более ста лет. Конторы, доставшейся Пьеру Верну только потому, что ее прежний владелец метр Пакето достиг преклонного возраста и не имел наследника. Поль, моложе Жюля на шестнадцать месяцев, неизменный участник его детских игр и в дальнейшем — первый друг и советчик, по желанию Софи, ее родителей и Прюдана Аллота, должен был избрать морскую карьеру. И недаром дядя Прюдан, неуныва- *Бофрер — муж сестры (франц.). 13 ющий весельчак, балагур, острослов, проделавший не одно кругосветное плавание, души не чаял в своем младшем племяннике. Впрочем, не делая различий между тем и другим, он, со свойственным ему юмором, часами излагал всякие истории из житейского опыта моряка, которому довелось бывать на Антильских островах и в Гвинее, в Австралии и в Новом Свете. Жюль охотно бы поменялся с Полем, уступил бы ему с радостью свое первородство, несмотря на то, что оно сулило прочное положение и ясный жизненный путь. А Поль, с его практическим складом ума, уравновешенный и не столь подвижный, подумав, быть может, и согласился бы предпочесть профессию адвоката беспокойной морской службе. Но нельзя было об этом и заикаться. Воспитанные в ортодоксальной католической вере, в безусловной приверженности семейным устоям, дети знали и помнили: после господа бога единственный властелин — отец. Воля отца священна, и слово его закон. ПОСТИЖЕНИЕ МИРА ервой воспитательницей Жюля и Поля была мадам Санбен, жена без вести пропавшего лет двадцать назад капитана дальнего плавания, в чью гибель она не хотела верить и все ждала, что он вернется из Индии. Биографы писателя связывают эту грустную историю с замыслом одного из его поздних романов — «Миссис Брэникен», героиня которого на протяжении многих лет с необычайным упорством и самоотверженностью разыскивает почти по невидимым следам пропавшего без вести мужа и в 14 конце концов находит его среди австралийских аборигенов Трудно сказать, действительно ли миссис Брэникен совершила подвиг любви благодаря детским воспоминаниям автора, но безутешную мадам Санбен нам еще придется упомянуть в другом биографическом эпизоде. А пока что с помощью самодельного лото, составленного из картинок на фирменных ярлыках, этикетках, товарных знаках, она старается привить питомцам некоторые грамматические навыки и начатки географических представлений. Рассматривая эти наглядные пособия и давая волю воображению, Жюль как бы воочию видел черных носильщиков, цепочкой выходящих из банановой рощи, и бедуинов в белых бурнусах, с медлительным караваном верблюдов, и важно выступающего индийского слона с узорчатой башенкой на спине, откуда равнодушно выглядывает чернобородый раджа. А иногда, некстати, ему представлялись отважные флибустьеры, идущие наперерез галиоту, захватившему сокровища инков, или смелые полярные путешественники, зимующие в ледяной пустыне. Гувернантка бранила его за рассеянность, но Жюль, если ему было скучно, ничего не мог поделать с собой. Поль усердно переписывал с этикеток названия экзотических стран, мысленному же взору Жюля рисовались кокосовые пальмы на фоне багряных закатов и лагуны коралловых островов с бирюзовой, как небо, водой. А близость моря напоминала о себе манящими запахами — рыбного рынка, просмоленных канатов, приторно-сладких пряностей. Приходившие в нантский порт корабли приносили в развернутых парусах неуемные ветры странствий. При первой возможности метр Верн снял подходящую квартиру на набережной Жан Бар, рядом со своей адвокатской конторой. В 1837 году он поместил 15 сыновей в школу святого Станислава, где они кончили три класса, а затем продолжили обучение в Малой семинарии Сент-Донатьен. Свободного времени у Жюля было хоть отбавляй: он учился без всякой натуги, получая похвальные листы при переходе в следующий класс то за успехи в географии, то в музыкальной грамоте, то в древнегреческом, изредка за латинские сочинения и неизменно — «за твердую память». Память и выручала его, потому что, не в пример Полю, прилежанием Жюль не отличался. Из всех предметов явное предпочтение он отдавал географии, хотя обнаруживал одинаково хорошие способности и к гуманитарным, и к точным наукам. В то же время он не был образцовым учеником: еще в школе святого Станислава заслужил прозвище «короля перемен», восхищая сверстников искусством ходьбы на ходулях, которые иногда и после звонка помогали перемахивать через высокий забор, за что ему случалось попадать в карцер, а в семинарии Сент-Донатьен нарекания педагогов вызывали его тетради и учебники, разрисованные сценами морских баталий, очертаниями корветов, шхун, бригантин. Тайком от родителей Жюль и Поль часто пробирались в гавань наблюдать за швартовкой, маневрами, выгрузкой и погрузкой судов. Всезнающие мальчишки легко разбирались по парусному вооружению в типах кораблей и не хуже — в колониальных товарах, прекрасно зная, что привозится в бочках, тюках, ящиках, складывается под брезентом навалом вдоль длинной портовой набережной; по цвету кожи, одежде и говору матросов, слонявшихся по улицам города, безошибочно определяли в пестрой толпе национальность каждого моряка. И как счастливы бывали бедные школяры среди этих обветренных, обожженных солнцем парней, казалось, пропитанных солью волн, тро- пическим зноем, волнующими запахами далеких, полусказочных стран! В мальчишеских играх Жюль всегда был заводилой а после уроков погружался в чтение. Книги воспламеняли его фантазию. Братья перевоплощались в индейцев в пиратов, в Робинзона и Пятницу, в туземцев выслеживающих людоеда-тигра, в неустрашимых исследователей, продирающихся сквозь дебри Экваториальной Африки. Жюль увлекался книгами Купера, Вальтера Скотта, капитана Марриета, Диккенса, любил «Похождения барона Мюнхгаузена» и без конца перечитывал «Робинзона Крузо», которого знал наизусть. К знаменитому «Робинзону» Даниэля Дефо присоединялись «робинзонады» других авторов, в частности «Швейцарский Робинзон» Виса, побудивший Жюля Верна — по прошествии шестидесяти лет! — сочинить «Вторую родину», продолжение романа о трудовой жизни на необитаемом острове не одного человека, а целой семьи, отца и четырех сыновей. «Робинзоны», — отметил он в предисловии, — были книгами моего детства, и я сохранил о них неизгладимое воспоминание. Я много раз перечитывал их, и это способствовало тому, что они запечатлелись в моей памяти. Никогда впоследствии, при чтении других произведений, я не переживал больше впечатлений первых лет. Не подлежит сомнению, что любовь моя к этому роду приключений инстинктивно привела меня на дорогу, по которой я пошел впоследствии. Эта любовь заставила меня написать «Школу Робинзонов», «Таинственный остров», «Два года каникул», герои которых являются близкими родичами героев Дефо и Виса». Игра в Робинзонов плохо вязалась с педантичным распорядком семинарии Сент-Донатьен. Строгая регламентация школьной жизни, суровая добропорядоч- 2 Е. Брандис ность отцовского дома, прозаическое будущее, воплощенное в адвокатской конторе на набережной Жан Бар, будили желание вкусить свободу, вызывали неосознанный, безотчетный протест. И вместе с тем романтика моря казалась ему столь притягательной что однажды, когда Жюлю было одиннадцать лет, он убежал... в Индию. Трехмачтовая шхуна «Корали», державшая курс на Калькутту, стояла на рейде за чертой города, недалеко от поселка Шантеней, куда метр Верн из года в год вывозил на лето свою большую семью. Там же возле рыбацкой гавани, находилась харчевня отставного моряка Жана Мари Кабидулена «Человек, приносящий три несчастья». Несмотря на устрашающее название и всем надоевшие россказни хозяина об ужасном морском змее, едва не затянувшем в пучину китобойное судно, на котором он когда-то плавал, харчевня никогда не пустовала. Именно здесь Жюлю посчастливилось встретить юнгу с «Корали» и соблазнить его небольшой суммой. Запасшись звонкой монетой из своей и Поля копилок (младший брат обещал держать язык за зубами), он обменялся с юнгой одеждой и с помощью второго заговорщика, который ждал его в шлюпке, попал на борт корабля. Капитан, не заметив подмены юнг, приставил новичка к матросам помогать им травить шкоты. Хватились беглеца только в полдень, когда «Корали» уже снялась с якоря. В доме поднялась тревога. Расспрашивая каждого встречного, Пьер Верн добежал до харчевни и тут обнаружил свидетелей, подтвердивших его худшие опасения: кто-то видел двух юнг, отплывающих в шлюпке на «Корали», а болтливый хозяин сам подавал завтрак подростку, по приметам, в костюме Жюля, который наспех поел и скрылся. 18 В критических ситуациях метр Верн действовал хладнокровно и решительно. Он тотчас же отправился дилижансом в Нант и оттуда пироскафом в Пембеф, где шхуна должна была сделать остановку перед тем, как уйти в океан. Он извлек капитана из пакгауза и, взбежав вместе с ним на палубу, застал розовощекого отрока в отличном расположении духа. На нем была промасленная роба, заляпанные дегтем штаны и огромные деревенские сабо. Окруженный гогочущими матросами, Жюль уморительно изображал в лицах перебранку двух бретонских крестьянок, приехавших в Нант продавать рыбу. Водворение блудного сына под отчий кров сопровождалось ликованием матери и зловещим молчанием отца. Какова была мера взыскания? Одни биографы утверждают, что его посадили на хлеб и воду, другие — что он был высечен. Во всяком случае, Жюль чистосердечно признался, что хотел разузнать в Индии о судьбе злополучного капитана Санбена, чтобы сообщить его безутешной жене, стоит ли ей еще ждать или считаться вдовой. Сохранилась и семейная легенда о завораживающем звучании слов: Корали, Каролина, кораллы. Речь идет о Каролине Тронсон, одной из дочерей тети Лизы, сестры Софи Верн. В дачном поселке Шантеней дома Тронсонов и Вернов расположены были по соседству, и дети почти не разлучались. Жюль оказывал хорошенькой кузине знаки внимания, предпочитая ее общество всем остальным. Старше его на год, Каролина была уже кокетлива и относилась к Жюлю подчеркнуто снисходительно, как взрослая барышня к мальчику. Гуляя с ней однажды вдоль берега, он галантно заметил, что шхуна «Корали», по-видимому, названа так^в ее честь, и он пустился бы на «Корали» хоть на край света, чтобы привезти Каролине кораллы. 2* 19 Каламбур не произвел должного впечатления. Кузина лишь пожала плечами, равнодушно заметив: Ты не из тех, кто способен на подобные подвиги! А я тебе докажу, что способен! В наши дни, — добавила Каролина, — не найдется рыцаря, который умер бы за свою королеву. Умирать вовсе не обязательно, — возразил Жюль, — а кораллы я тебе привезу... Как бы то ни было, эпизод с «Корали» вполне согласуется с поздним признанием Жюля Верна, которое можно найти в его романе «Зеленый луч»: «Я не могу равнодушно видеть, как отчаливает судно — военное, торговое, даже простой баркас, чтобы всем своим существом не перенестись на его борт. Я, должно быть, родился моряком и теперь каждый день сожалею, что морская карьера не выпала на мою долю с детства...» Неизгладимо яркие впечатления ранних лет впоследствии дали писателю много тем и образов и даже в старости продолжали служить ему источником вдохновения. Мы находим в его романах пейзажи, навеянные воспоминаниями о поездках на побережье Бискайского залива, о привольной жизни в живописном нантском пригороде Шантеней, о давних школьных друзьях, с которыми он познакомил читателей в романе «Два года каникул», а затем присвоил их имена матросам шхуны «Сент-Инах» в «Историях Жана Мари Кабидулена», причем, как мы знаем, заглавный герой существовал в действительности, а его рассказы о легендарном морском змее и побудили автора написать эту книгу. Да и такой бывалый бретонский моряк, как дядюшка Антифер, вряд ли 20 выдуман автором. В образе этого своевольного упрямца уловлены характерные черты старого «морского волка», одного из тех ветеранов парусного флота, с которыми будущий писатель общался в детские годы. А его юные герои, вроде Роберта Гранта или Дика Сэнда! Разве не ожили в них и не заиграли новыми красками светлые ребяческие мечты о приключениях и подвигах в далеких неведомых странах! ЮНОСТЬ 1844 году Жюль и Поль поступили в нантский Королевский лицей, где должны были за два года закончить общеобразовательный курс и получить диплом бакалавра, открывающий доступ в высшую специальную школу: первому — в юридическую, второму — в мореходную. Жюль налегал на древние языки, штудировал риторику, философию, логику — дисциплины, необходимые для будущего правоведа. К тому времени Пьер Верн прочно обосновался в деловой части города, в собственной большой квартире на улице Жан-Жак Руссо. Здесь были под боком мэрия, суд, биржа, банк, трибунал, арбитраж, таможня — все государственные учреждения, с которыми связывали адвоката интересы клиентов. Рядом находились кафедральный собор с его любимым органом, и Нантский театр, где он абонировал ложу, и нарядная набережная де ля Фосс, излюбленное место прогулок, откуда открывается прекрасная панорама с цепью мостов через Луару, Эрдр и Севр и виден в отдалении каменный нос «плавучего острова» Фей- 21 до. Единственное неудобство — отдаленность конторы от дома — метр Верн сумел превратить в преимущество: для пользы здоровья он ходил пешком туда и обратно, внушительности ради опираясь на трость, увенчанную серебряным набалдашником. Он был доволен жизнью, доволен собой, доволен детьми. Особенно радовали отеческое сердца успехи старшего сына. Правда, несколько настораживала его разбросанность и всеядность в чтении. Не очень импонировали метру Верну и новые друзья Жюля — компания шумных юнцов, мнящих себя поэтами. Однако сколько-нибудь серьезных претензий он Жюлю предъявить не мог. Весь следующий год после окончания лицея мальчик ежедневно по два-три часа просиживал в конторе на набережной Жан Бар, понемножку присматриваясь к делам и готовясь к поступлению в парижскую Школу права. После самостоятельной подготовки он должен был там прослушать несколько лекций и сдать установленные экзамены по программе первого курса. Кругозор Жюля за эти три года безгранично расширился. Но педантичный отец меньше других понимал, как богата и наполнена до краев его духовная жизнь и какое скромное место занимают в ней помыслы о юридическом поприще. ...Жюль не устает бегать на другой конец города в библиотеку на площади Пилори, возвращаясь оттуда с пачками книг. Романы Александра Дюма, Эжена Сю, Жорж Санд, Бальзака, стихи, драмы и проза Виктора Гюго не заслоняют трудов по истории мореплавания и великих географических открытий. Он не пропускает бенефисов в Нантском театре, ни одной премьеры в театре марионеток «Рикики». Музыку он знает не хуже, чем его лицейский товарищ Аристид Иньяр, ставший впоследствии композитором. Юный 22 поэт сочиняет стихи, навеянные неразделенной любовью все к той же Каролине Тронсон, которая по-прежнему смотрит на него свысока, заставляя настраивать Музу на не свойственный Жюлю минорный лад. Но наряду с подражательными лирическими опусами он пишет не менее подражательную драму в стихах и безуспешно пытается поставить ее на сцене театра «Рикики». Однако литературные неудачи не мешают ему пожинать лавры в кружке начинающих поэтов, которым покровительствует папаша Боден, предоставляя для сборищ читальный салон, примыкающий к его книжной лавке. Не решаясь перечить отцу, весной 1847 года Жюль едет в Париж держать первые экзамены для получения адвокатского звания и ученой степени лиценциата прав, завидуя счастливой судьбе Поля, отправившегося в свою первую навигацию на шхуне «Лютен» к Антильским островам. ...И вот он попал в Париж, по его собственному выражению, «город-светоч, который притягивает, ослепляет, опаляет столько провинциальных мотыльков». Тем временем сгущались грозовые тучи революционного 1848 года. На развалинах монархии 25 февраля была провозглашена Вторая республика. Воспользовавшись победой народа, буржуазия захватила власть. Парижские рабочие ответили на это грозным июньским восстанием, которое было потоплено в крови правительственными войсками. На горизонте уже маячила черная тень Луи-Наполеона Бонапарта. Наполеона Малого, как назовет его вскоре Виктор Гюго. А Жюль, далекий от революционных бурь, успевший до начала событий получить первые отметки в матрикуле и вознаградить себя отдыхом в Провансе У родственников отца, под мирным родительским 23 кровом продолжает готовиться к новому туру экзаменов. Июль 1848 года. Волнения улеглись, лекции в Школе права возобновились, Жюль снова сдает экзамены — уже за второй курс. «Я вижу, что вы в провинции, обуреваемы страхами, боитесь всего гораздо больше, чем мы в Париже... — пишет он родителям по поводу недавних событий. — Я побывал в разных местах, где происходило восстание. На улицах Сен-Жак, Сен-Мартен, Сент-Антуан, Пти-Пон, Бель Жардиньер я видел дома, изрешеченные пулями и продырявленные снарядами. Вдоль этих улиц можно проследить за направлением полета снарядов, которые разрушали и сносили балконы, вывески, карнизы. Это ужасное зрелище!» Юноша жадно ловит новые впечатления. Покончив с экзаменами, он спешит воспользоваться короткой передышкой — слоняется по бульварам, заходит в музеи, знакомится с достопримечательностями столицы. Незадолго до отъезда в Нант ему посчастливилось попасть на заседание в Палату депутатов. «Это заседание, — сообщает он отцу в письме от 6 августа, — было особенно интересным благодаря шуму, которым оно сопровождалось, и большому числу присутствовавших на нем всевозможных знаменитостей. Один депутат, сидевший рядом со мной, показал мне всех». Следует длинный перечень имен, а затем: «О, счастье! Виктор Гюго!!! Виктор Гюго, которого я хотел видеть любой ценой, говорил в течение получаса. Я его знаю теперь. Чтобы получше разглядеть его со своего места, я раздавил одну даму и вырвал бинокль из рук какого-то незнакомца. Должно 24 быть, об этом происшествии будет упомянуто в «Правительственном вестнике». Революция превратила Гюго в трибуна, пламенно защищавшего республику. Великого поэта Франции Жюль Верн почитал и как политического деятеля. Имя Гюго нередко упоминается в его книгах, и хотя он будет писать на другие темы и в совершенно иной манере, романы Жюля Верна во многом созвучны произведениям Виктора Гюго с их оптимистической верой в преобразующие силы Разума и Прогресса. Можно понять юношеский энтузиазм Жюля, впервые увидевшего этого человека! ...10 ноября 1848 года. Париж. Тысячные толпы устремляются к площади Согласия. Состоится торжественное провозглашение конституции Второй республики, принятой Учредительным собранием. Жюль Верн и его приятель Эдуар Бонами только что сошли с поезда. Сошли с поезда, который вез их по недавно проложенной колее, еще не достигшей Нанта. Первая поездка по железной дороге! Свистки локомотивов, вагонная тряска и почти неправдоподобная скорость. Такое невозможно забыть! Не успев отряхнуть дорожную пыль, Жюль с Эдуаром вливаются в поток людей, чтобы пробраться Поближе к площади. Знаменательное совпадение! В этот исторический день будущий писатель начал самостоятельную жизнь. «Город-светоч» властно притягивал его и не выпускал из своих объятий. Театр, поэзия, музыка все больше заполняли его существо. После третьего тура экзаменов под отчий кров он уже не вернулся. 25 ПРИЗВАНИЕ туденческая комната на улице Ансьен Комеди. Две кровати, два стула, стол и... вечерний костюм. Один костюм на двоих. У Эдуара, однако, то преимущество, что в его бюджете предусмотрены пять франков «на зрелища», а Жюль не может выкроить и сантима. И все же он попадает в театры в качестве... клакёра, беспощадно отбивая ладони, чтобы отработать бесплатное место на верхотуре в райке. Педантичный Пьер Верн держит его в узде, совершенно не считаясь с вескими доводами сына: «Я предвижу следующие расходы: комната 30 франков, питание 70 франков; затем запись на лекции 15 франков; книги по праву 20 франков; масло для лампы полтора франка; кроме того, мне понадобятся обувь, перчатки и т. п. Ах, как подумаешь обо всем, что нужно человеку для жизни в обществе, поневоле позавидуешь Жан-Жаку Руссо и его естественному состоянию на лоне природы!..» Однако у отца своя калькуляция, составленная по воспоминаниям о студенческой жизни в Париже 1820-х годов. Переубедить его невозможно, сто франков в месяц — и обходись как хочешь. Жюль слушает лекции по уголовному и гражданскому кодексам, зубрит параграфы торгового, вексельного и финансового права, вперемежку пишет стихи, сочиняет комедии, вечера проводит в театрах, в студенческих кабачках, в светских салонах. Нет, это не оговорка: в светских салонах! Носитель громкого имени, дядя Франциск де ля Сель де Шатобур, имеющий доступ в лучшие парижские дома, представляет племянника из Нанта прежде 26 всего мадам де Барер (там он встречает в первый же вечер поэта Ламартина и министра нового правительства Марраста, который с ним учтиво раскланялся, очевидно, приняв за другого), а затем и хозяйке модного салона мадам де Жомини, где бывают даже такие «высокопоставленные персоны», как принц Луи-Бонапарт и генерал Кавеньяк. Среди чопорных аристократов и надменных буржуа Жюль чувствует себя чужаком, робеет, теряется. Но здесь он узнает последние новости задолго до того, как о них сообщают газеты, и по настоянию дяди заводит «полезные знакомства». Зато он быстро приобщается к жизни богемы. Там он, наверное, впервые понял, какой бездной разделены завсегдатаи светских салонов и неугомонная, разношерстная, веселая братия — начинающие литераторы, студенты, музыканты, актеры, заполнявшие дешевые кафе и погребки Монмартра. Там все были равны и без всяких церемоний принимали в свои шумные компании зеленого новичка. «Это истинное удовольствие, хоть и не очень понятное в Нанте, — писал он отцу, — быть в курсе всех литературных событий, улавливать новейшие веяния, следить за различными фазами, через которые проходит литература... Нужно глубоко постигнуть современный жанр, чтобы угадать предстоящий!» Как бы он удивился, если бы заранее знал, что именно он, Жюль Верн, «угадает» предстоящий жанр! Симпатии Жюля на стороне республиканцев, но политические взгляды еще далеко не устоялись. Он не усматривает зловещих признаков в приходе к власти Луи-Бонапарта, избранного 10 декабря 1848 года президентом республики. Его письма в Нант свидетельствуют скорее о глубокой растерянности. «Хотя выборы уже прошли, вполне возможно, что еще будет шум. Вчера вечером огромные толпы на- 27 рода пробегали по бульварам с ужасными криками и бранью. По улицам фланировали усиленные патрули. Повсюду собираются возбужденные толпы людей... Теперь дело может кончиться не мятежом, а гражданской войной. Чью сторону держать? Кто будет представлять партию порядка? К какому флангу примкнуть?..» Наступивший 1849 год принес Жюлю и огорчения, и радости. Когда до Пьера Верна дошли тревожные слухи о том, что Жюль ведет в Париже «беспорядочную жизнь», он урезал ему и без того скудный бюджет, думая, что это заставит сына усерднее заниматься правом. Жюль запутался в долгах, недоедал, недосыпал, но никакая сила не могла бы его теперь отвлечь от литературного творчества. Легче всего ему давались веселые куплеты и жанровые песенки. Положенные на музыку его нантским другом, композитором Аристидом Иньяром, они исполнялись не без успеха в литературных и театральных кабачках. Особенно посчастливилось грустной песенке «Марсовые». Позже она стала любимой песней французских матросов и включалась даже в фольклорные сборники. Жюлю Верну самому приходилось слышать, как ее пели на уходящих в плавание кораблях. И хотя в эти годы он связывал надежды с театром, а куплеты и песенки сочинял между делом, пристрастие к морской теме обнаруживается с первых шагов. При всех разнообразных занятиях море, корабли, навигация, путешествия и географические исследования продолжали занимать его ум. Круг чтения непрерывно расширялся, охватывая также популярные труды по истории науки и техники. Еще не зная, на что это может пригодиться, юный поэт завел особую тетрадь, куда заносил любопытные сведения о научных открытиях и изобретениях. 28 Его жизнь в Париже протекала бурно и стремительно. Засыпая под утро, он не знал, что готовит ему грядущий день. Расширялся и круг знакомых. Редактор газеты «Либерте» граф де Кораль обещал Шатобуру представить его племянника Виктору Гюго. Визит несколько раз откладывался из-за переезда Гюго на новую квартиру. Наконец Жюль был принят в доме прославленного вождя романтической школы на улице де ля Тур д'Овернь, № 37. Кроме самого хозяина, из поэтов-романтиков он застал в гостиной Мериса, Вакери и Теофиля Готье, которого сразу же узнал по его знаменитому красному жилету. Гюго рассыпал изречения, как сеятель зерна, говорил веско, внушительно, любуясь собственным красноречием. Увлеченный спором, он забыл о юноше, который хотел с ним о чем-то посоветоваться, и лишь на прощанье, пожав ему руку, сказал несколько ободряющих слов. Конечно, Жюль ожидал большего. И все же для начинающего писателя встреча с таким человеком была огромной удачей. Вечер, проведенный в гостях у Гюго, он запомнил на всю жизнь. Литератор, делающий первые шаги, по необходимости искал покровителя и нашел его в лице Александра Дюма. Волшебная палочка Шатобура принесла на этот раз не просто удачу, а счастье. Дюма находился в зените славы. Его романы увлекали читателей занимательностью и легкостью изложения, блестящими, остроумными диалогами, искусством строить стремительно развивающуюся, полную жизни и движения фабулу. Стиль его был всегда изящен, герои безупречно благородны и отважны. Правда, исторические факты служили только канвой, которую талантливый беллетрист расцвечивал прихотливыми узорами вымысла. Но современникам вовсе не казалось, что романы от этого проиг- 29 рывают, как и многочисленные пьесы Дюма, которые он писал по готовым сюжетам, возрождая своих героев для сцены. Жюля Верна всегда восхищал жизнерадостный талант Дюма. Впоследствии он воспримет у старшего современника лучшие черты мастерства, посвятит его памяти один из самых увлекательных своих романов — «Матиас Шандор» и получит от его сына благодарственное письмо с таким многозначительным признанием: «Никто не приходил в больший восторг от чтения ваших блестящих оригинальных и увлекательных фантазий, чем автор «Монте-Кристо». Между ним и Вами столь явное литературное родство, что, говоря литературным языком, скорее Вы являетесь его сыном, чем я». Дойдет даже до того, что один из французских критиков пустит в оборот афоризм: «Жюль Верн — это Александр Дюма, действующий в эпоху, когда красноречие Цицерона можно передать по телефону и руководить военными операциями по телеграфу». Но это в будущем... А сейчас, в февральский вечер 1849 года, перед богатым особняком — причудливая смесь ложной готики с мавританским стилем, — в аристократическом Сен-Жерменском предместье остановилась карета, украшенная геральдическим единорогом. Один из влиятельных знакомых Шатобура, называвший себя близким другом «Александра Великого», охотно откликнулся на просьбу Шатобура захватить с собой его молодого родственника из Нанта на прием к Дюма. Оробевшего юношу проводят через анфиладу яр-ко освещенных комнат, убранных с кричащей роскошью; он чувствует себя затерянным в шумной толпе веселящихся гостей. Но стоило хозяину дома при- ветливо ему улыбнуться, и застенчивость как рукой сняло. Этот синеглазый белокурый бретонец пришелся Александру Дюма по душе. Писатель оценил его начитанность и живость ума. Более того, пригласил на премьеру в свой «Исторический театр»! «Я присутствовал на первом представлении «Юности мушкетеров», — сообщает Жюль родителям. — Я сидел у авансцены в ложе Александра Дюма. Мне действительно повезло. Это очень занятно. Его драма — инсценировка первого тома «Трех мушкетеров». В этом произведении, пусть оно и не отличается большими литературными достоинствами, чувствуется удивительный сценический талант...» Жюль решил ковать железо, пока горячо. Быстро закончив две исторические драмы — «Пороховой заговор» и «Трагедию из времен Регентства», он отдал их на суд Дюма. Первую пьесу Дюма признал неприемлемой по цензурным соображениям, а вторую — недостаточно сценичной. — Ничего, вы еще научитесь писать, — утешил он приунывшего дебютанта. — А не попробовать ли вам себя в жанре водевиля? Но тут надвинулись последние экзамены и защита диссертации. Творческие начинания на несколько месяцев пришлось отложить. ...У пианиста Адриена Талекси на улице Луи ле Гран еженедельно собирались молодые писатели, музыканты, художники. Жюль Верн становится душою кружка и дает ему шутливое название «Обеды одиннадцати холостяков». Это богемное содружество существовало до начала шестидесятых годов, несмотря на то, что большинство участников давно успели жениться. Жюль Верн исполнял на «Обедах холостяков» свои песенки и куплеты, а в мае 1850 года прочел одноактный водевиль в стихах «Сломанные соло- минки», встретивший единодушное одобрение. Только после этой проверки он решился показать его Дюма. Какова же была радость начинающего драматурга, когда «Александр Великий» не только похвалил пьесу, но и выразил желание поставить ее в своем «Историческом театре»! 12 июня состоялась премьера. Спектакль выдержал 12 представлений и принес автору... 15 франков. Затем по совету Дюма водевиль был издан отдельной брошюрой. — Не беспокойтесь, — сказал он Жюлю, — рас ходы в какой-то мере окупятся. Даю вам полную га рантию, что найдется хотя бы один покупатель. Этим покупателем буду я! Первое печатное произведение Жюля Верна вышло в свет с почтительным посвящением Александру Дюма. Осенью «Сломанные соломинки» были поставлены в Нантском театре. «Столичный» автор присутствовал на премьере. Вместе с ним в директорской ложе находились его родители и три сестры. А Поль в это время бороздил на своей шхуне воды Индийского океана. По требованию публики молодой драматург трижды выходил на сцену. Каролина Тронсон, сидевшая в ложе с женихом, поощрительно похлопала кузену. Громче всех аплодировал покровитель нантских муз папаша Боден, тот самый, в чьей книжной лавке собирались начинающие поэты. Он первый предсказал Жюлю Верну блестящую будущность, и его предсказание начало сбываться! На следующее утро в местных газетах появились лестные отзывы о пьесе и спектакле. Пьер Верн гордился сыном, хотя и находил его водевиль «слишком фривольным». — Лиценциату прав, прежде чем выводить на сце ну неверную жену и ставить в смешное положение мужа, следовало бы подумать о своей репутации. 32 Помилуй, папа! В таком случае пришлось бы запретить и Мольера! Но Мольер был всего лишь актером, а не преемником адвокатской конторы,.. В глубине души отец еще надеялся, что сын возьмется за ум и неверной литературной карьере предпочтет добропорядочную, обеспеченную жизнь в Нанте. А Жюлю не сидится дома. Он торопится в Париж. Он закончил новый водевиль «Кто смеется надо мной» и хочет поскорее прочесть его обоим Дюма. Пьеса одобрена. По совету «крестного отца» она превращена в двухактную комедию и предложена театру Жимназ. Тем не менее к постановке ее не приняли. Директор заявил, что ему было очень приятно прочесть произведение, рекомендованное самим Дюма, но... он обеспечен репертуаром до конца сезона. Время не ждет! Не эта пьеса, так следующая! Кто из писателей в молодые годы не терпел неудач? Одна за другой появлялись новые пьесы: «Игра в жмурки», «Замки в Калифорнии», «Спутники Маржолены», «Сегодняшние счастливцы», «Приемный сын», «Господин Шимпанзе», «Одиннадцать дней осады». Это были бытовые комедии, смешные водевили, либретто комических опер, музыку для которых обычно писал Иньяр. Некоторые из них имели успех у публики, другие оказывались однодневками, а иным вообще не суждено было увидеть света рампы. Но так или иначе имя Жюля Верна мелькало на театральных афишах. Экономя бумагу, он писал бисерным почерком, который сам же с трудом разбирал, и в дальнейшем почти не касался рукописей, сложенных на дне чемодана. В этой «братской могиле» покоились вечным сном десятки недоставленных и неизданных пьес. Из склада юношеских рукописей он извлек лишь 3 Е. Брандис 33 одно произведение — лирическую комедию в стихах «Леонардо да Винчи», к которой потом не раз возвращался. Позже она превратилась в «Джоконду» и в последней редакции — в «Мону Лизу». Хотя действие ограничено единственным эпизодом — созданием портрета Джоконды, знаменателен самый выбор героя. Леонардо, универсальный гений итальянского Возрождения, с равной силой проявивший могучий талант и в живописи, и в науках, и в изобретательстве, всегда привлекал Жюля Верна как личность во всех отношениях феноменальная и столь же загадочная, как улыбка Джоконды. Жюль Верн, бесспорно, был одаренным драматургом. Его пьесы отличались искусным построением, живостью диалога, занимательностью интриги и все же не выдерживали конкуренции с господствовавшим тогда репертуаром — пьесами Скриба, Лабиша, Сарду и других «королей» сцены. Претендовать на самостоятельное место в театре он, конечно, не мог, но понял это далеко не сразу. Подобно героям Бальзака, приехавшим в Париж из провинции завоевывать себе блестящее будущее, он полон лучезарных надежд. После каждой очередной неудачи трудится с еще большим азартом. Целеустремленность, помноженная на кипучую энергию, компенсирует «утрату иллюзий». Он бегает по урокам. Ищет работу. Поступает на временную службу с 7 утра до 9 вечера сверхштатным писцом в нотариальную контору Гимара с окладом 600 франков в год. Теперь он расплатится с первоочередными долгами и, по крайней мере, не умрет с голоду. А писать можно и по ночам! За несколько месяцев такого существования он нажил неизлечимый гастрит, заставлявший его и в лучшие годы ограничивать себя в еде. Зато герой Жюля Верна, способные переваривать гвозди, будут 34 смаковать всевозможные яства, насыщаться жарким из дичи, рассуждать со знанием дела о гастрономии и кулинарном искусстве. Вегетарианец поневоле! Воображение вознаграждало его с лихвой тем, чего он был лишен в жизни. ...На повторные и все более настойчивые требования отца вернуться в Нант — к адвокатской конторе и материальному благополучию — Жюль отвечает; — Твоя контора в моих руках только захиреет... Я предпочитаю стать хорошим литератором и не быть плохим адвокатом... Моя область еще дальше отошла от севера и приблизилась к знойной зоне вдохновения... Но метр Верн не хочет потерять сына. Он делает еще одну, последнюю попытку вернуть его в лоно семьи. Просит назначить хотя бы отдаленный срок приезда и обещает на это время полное обеспечение. Нет, Жюль непоколебим! У него много замыслов, он верит в свою фортуну, он добьется и славы и денег! «Ты утверждаешь, дорогой папа, что Дюма и ему подобные не имеют ни гроша и ведут беспорядочную жизнь. Но это не так. Александр Дюма зарабатывает 300 000 франков в год, Дюма-сын — без всякого напряжения — от 12 до 15 тысяч, Эжен Сю — миллионер, Скриб — четырежды миллионер, у Гюго — 25 000 ренты, Феваль... все, все они имеют прекрасный доход и нисколько не раскаиваются в том, что избрали этот путь...» Театр сулит ему золотые горы. В то же время на тревожные вопросы матери о его здоровье и настроении Жюль вынужден признаться, что и то и другое было бы великолепно, если бы ему не пришлось снова урезать себе дневной рацион и ломать голову над составными частями своего изношенного гардероба. 3* 35 НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ еожиданная встреча с земляком, редактором популярного иллюстрированного журнала «Мюзэ де фамий» («Семейный музей»), помогла Жюлю избавиться от утомительной службы в конторе Гимара. Питр Шевалье пригласил Жюля сотрудничать в своем журнале. На вопрос, о чем писать, он ответил: - О чем угодно. О Мексике, воздухоплавании, о землетрясениях, лишь бы было занимательно! Это было сказано в шутливом тоне, но Жюль принял предложение всерьез. Не прошло и двух недель, как он сообщил родителям, что Питр Шевалье одобрил его рассказ. «Это обычное приключение в духе Купера, перенесенное в глубь Мексики». Летом 1851 года рассказ — «Первые корабли мексиканского флота» — появился на страницах «Мюзэ де фамий». Речь идет о том, как взбунтовавшиеся испанские матросы привели в Акапулько два захваченных корабля и тем самым положили начало морскому флоту только что образовавшейся Мексиканской республики (действие происходит в 1825 году). Несмотря на некоторую вялость слога, чувствуется любовь автора к морю, хорошее знание исторических фактов и географии. Рассказ понравился читателям. Питр Шевалье потребовал новых произведений в том же духе. С тех пор почти все свободные вечера Жюль проводил в Национальной библиотеке. То он требовал книги по истории и географии Южной Америки, то статьи о последних опытах в области воздухоплавания и подводной навигации, то читал записки участников арктических экспедиций, то перелистывал звезд- 36 ный атлас. Библиотекарей ставила в тупик непомерная любознательность юноши. Физика и химия, математика и астрономия, зоология и ботаника, геология и статистика — все ему было нужно, все его интересовало!.. Вскоре в «Мюзэ де фамий» появился еще один рассказ Жюля Верна — «Путешествие на воздушном шаре». Ученый-воздухоплаватель обнаруживает в гондоле аэростата какого-то человека, притаившегося за мешками с балластом. Незнакомец, оказавшийся сумасшедшим, набрасывается на аэронавта. Завязавшаяся в воздухе борьба завершается победой воздухоплавателя. В «Путешествии на воздушном шаре» — прелюдии к будущим воздушным эпопеям — автору удалось соединить волнующий драматизм сюжета с точным описанием устройства аэростата и познавательными сведениями о воздухоплавании. Можно подумать, что Жюль был уже близок к тому, чтобы найти себя — и в выборе темы, и в манере изложения. Казалось бы, молодому писателю оставалось теперь только заботиться о дальнейшем развитии счастливо найденного типа повествования. Но в действительности его искания еще только начинались. Тропинка, по которой он ощупью пробирался на широкую дорогу, была извилистой и неровной. Жюль Верн раздваивался. Жизненным призванием он считал драматургию, но и работа над рассказами все больше его увлекала. Диплом лиценциата прав покоится где-то в самом дальнем ящике стола среди ненужных бумаг и сувениров. Богиня правосудия Фемида не поможет постичь многообразия окружающего мира. На глазах у нее повязка! А вот Урания с небесным глобусом в руке — ее изображение часто встречалось на обложках географических журналов и звездных атласов, — 37 Урания никогда не даст успокоиться! Жюль Верн видел теперь ее живое олицетворение в людях науки, которые внушали ему благоговейный трепет. Много значила для него дружба с кузеном Анри Гарсе, талантливым математиком, профессором Политехнической школы и лицея Генриха IV. Он водил Жюля на научные диспуты и доклады, знакомил со своими коллегами, терпеливо отвечал на его бесчисленные, порою наивные вопросы, а впоследствии, когда тот стал уже известным писателем, сделал математические выкладки для романа «С Земли на Луну». Из новых знакомых особенно симпатичен был Жюлю путешественник и писатель Жак Араго, брат знаменитого астронома. Он прожил жизнь, полную приключений, скитался по разным странам, изъездил чуть ли не весь свет. В пятидесятилетнем возрасте Араго ослеп и тем не менее, завербовав спутников, которых остроумные парижане сразу же окрестили «арагонавтами», отправился на поиски золота в Калифорнию. Дерзкая авантюра кончилась для него плачевно. Ограбленный и брошенный вероломными компаньонами, Араго добрался кое-как до Парижа и на покое занялся мемуарами. Его четырехтомное «Путешествие вокруг света», изложенное в свободной поэтической манере, изобилующее красочными описаниями природы, Жюль не уставал перечитывать. Араго был великолепным рассказчиком и любил благодарных слушателей. Он охотно принимал у себя всех, кого приводили его бесчисленные друзья. Однажды к слепому путешественнику попал перуанский художник Игнасио Мерино, чьи колоритные пейзажи так пленили Жюля Верна, что он решил написать этнографическую повесть о перуанцах. Питр Шевалье дал согласие поместить несколько рисунков 88 Мерино в качестве иллюстраций к будущему произведению. И как раз в те дни, когда Жюль Верн писал эту повесть («Мартин Пас. Перуанские нравы»), произошли трагические события. Президент республики задушил республику. В ночь на 2 декабря 1851 года Луи-Бонапарт совершил государственный переворот. Немедленно были арестованы или очутились в изгнании все видные республиканцы. Жюль сообщает родителям о положении в Париже. Теперь он знает, чью сторону держать. Его политические взгляды определились. «В четверг жестоко сражались в нижнем конце моей улицы. Дома продырявлены орудийными снарядами! Это гнусно. Нарастает всеобщее негодование против президента и армии, опозоривших себя такими действиями. Должно быть, это первый случай, когда право и законность могут целиком и полностью перейти на сторону вооруженного восстания. Погибло много честных и порядочных людей...» Именно в это время, когда совершилась величайшая историческая несправедливость, Жюль Верн начал задумываться о гармоническом общественном строе, основанном на принципах «свободы, равенства, братства», на тех самых демократических принципах, которые были выдвинуты французскими революционерами XVIII века. И тогда он впервые обратился к сочинениям великих утопистов — Сен-Симона, Фурье, Кабе, пытаясь разрешить свои сомнения и найти ответ на мучившие его вопросы: как добиться социальной справедливости? Как уничтожить нищету? Каким должно быть идеальное государство? Прошел ровно год, и Жюль Верн стал свидетелем еще одного печального события в истории своей родины. На сей раз трагедия обернулась фарсом. 2 декабря, в годовщину государственного переворота, Луи-Бо- 39 напарт провозгласил себя императором французов под именем Наполеона III. За несколько дней до объявления «национальных торжеств» Жюль написал родителям: «В субботу мы увидим, как его величество Наполеон III въедет на белом коне в свой добрый город Париж. Меня это очень забавляет. Посмотрим, во что все выльется...» Вылилось в разгул военщины, в полицейский террор, в бюрократический и церковный гнет, на которых держалась в течение восемнадцати лет бесславная Вторая империя. ...Между тем молодой писатель при очень стесненных обстоятельствах и, конечно, не без протекции Александра Дюма поступает секретарем к Жюлю Севесту, директору «Лирического театра», с горя согласившись на «минимум миниморум» — 100 франков в месяц. Хлопотливая работа в театре почти не оставляет досуга. Писать удается урывками или по ночам. До новых рассказов не доходят руки. На усталую голову, служа в театре, легче сочинять комедии. Успех оперетты «Игра в жмурки», выдержавшей на сцене «Лирического театра» сорок представлений, еще больше его сближает с Иньяром. Чтобы выгадать время для совместной работы— Севест заказал им новую пьесу, — они поселяются в двух смежных комнатах в мансарде на бульваре Бон Нувель. «Наконец-то я переехал, дорогой папа! 120 ступенек — и вид как с настоящей египетской пирамиды... Внизу, на бульварах и площадях, снуют муравьи, или люди, как принято их называть. С этой олимпийской высоты я проникаюсь состраданием к жалким пигмеям и не могу поверить, что и сам я такой же...» В мансарде Жюль Верн и Мишель Карре пишут 40 текст комической оперы «Спутники Маржолены», а в соседней комнате Иньяр наигрывает на фортепьяно мелодии. Работа спорится, но Жюль чувствует себя нездоровым. Мучают головокружения и бессонница. Встревоженные родители донимают разумными советами, зазывают к себе на дачу — в пригород Нанта. Но как подступиться с такой просьбой к Севесту в самый разгар подготовки к новому сезону? В середине августа Жюлю все же удалось вырваться на несколько дней в Нант. С Мартиники вернулся Поль, бывалый моряк, с которым он не виделся целых пять лет. И тут метр Верн предпринял еще одну попытку привязать Жюля к адвокатской конторе. Как бы случайно его познакомили с Лоренс Жанмар, девушкой из почтенной семьи, и как будто они приглянулись друг другу. Во всяком случае, отправляясь с братом на костюмированный бал в мэрию, Жюль признался матери, что чертовски устал от неустроенной жизни и был бы не прочь «прибиться к гавани». В наряде цыганки черноглазая Лоренс выглядела обворожительной. Жюль хотел ее пригласить на кадриль, но все испортила его неуместная шутка. Услышав, как она шепнула подруге, что китовый ус от корсета немилосердно впивается ей в бок, он отважно воскликнул: — Я бы поохотился на китов в этих широтах, что бы избавить вас от страданий! Мадам Жанмар немедленно увела свою дочь. Парижское острословие в провинции никак не котировалось. Всей семьей Жюля провожали на поезд. Прощаясь с отцом, он произнес сакраментальную фразу: — Я не сомневаюсь в своем будущем. К тридцати пяти годам я займу в литературе прочное место. Из множества поразительных прогнозов, когда- 41 либо высказанных Жюлем Верном, этот первый прогноз был, пожалуй, наиболее точным. ...Театральный сезон 1853/54 года проходил в очень трудных условиях. Газеты и журналы, школы и театры были отданы Наполеоном III под контроль полиции, делившей с католическим духовенством «заботы» о культуре и просвещении. Постановка почти каждой пьесы осложнялась цензурным вмешательством. Цензоры в сутанах и полицейских мундирах во всем усматривали крамолу. А тут еще началась война с Россией — Крымская война 1853—1856 годов, затеянная «императором французов» ради укрепления своего международного престижа и стоившая Франции огромных жертв. Жюль Верн до такой степени был измотан, что не мог больше работать. Севест, убедившись, что незаменимый помощник перестал справляться с многотрудными обязанностями, сам предложил ему двухмесячный отпуск. На берегу Северного моря, в деревушке Мортань под Дюнкерком, он быстро исцелился от невралгии и забыл про головные боли. Здесь он завершил работу над повестью «Зимовка во льдах. История двух обрученных из Дюнкерка». Недаром его потянуло в эти края! «Зимовка во льдах» — лучшее из всех ранних произведений Жюля Верна — показывает внутреннюю готовность писателя связать с географией дальнейшие творческие помыслы. ...В Париже он застал эпидемию холеры — первый подарок войны. Столица была залита газовым светом. Все театры, рестораны, увеселительные заведения были переполнены. Это походило на пир во время чумы. В тот же вечер он отправился к Жаку Араго и прочел ему «Зимовку во льдах». 42 Правдивое изображение невзгод, выпавших на долю экипажа судна, затертого льдами у берегов Гренландии, картины суровой природы Крайнего Севера с его ледяными пустынями, снежными бурями, бесконечной полярной ночью, оптическими обманами, вызванными особенностью преломления лучей в слепящей белизне, — все это было ново, неожиданно, интересно. Когда Жюль кончил чтение, старик Араго, обратив к нему невидящий взор, приподнялся с кресла и торжественно произнес: — Мой юный друг, поздравляю вас от чистого сердца! Вы настоящий писатель! Вы на верном пути. А на следующее утро он узнал ужасную новость. «Севест в двадцать четыре часа унесен холерой. Это был человек крепкий и бодрый, но вечно преследуемый дурными предчувствиями. Я его очень любил, и он тоже был ко мне сильно привязан...» (Из письма в Нант от 1 июля 1854 г.) Работа в «Лирическом театре» продолжалась и при новом директоре — до поздней осени 1855 года. Закулисные дрязги, никчемная болтовня, переливание из пустого в порожнее... И вот он снова «свободный художник», хозяин своего времени! Наука — непонятное друзьям увлечение — становится его жизненной страстью. Ни с чем не сравнимую интеллектуальную радость доставляло ему общение с учеными. Встречи с профессорами Политехнической школы, публичные лекции в Музее природоведения, книги, прочитанные в Национальной библиотеке, помогли ему найти истинное призвание — открыть для литературы поэзию науки, романтику научного подвига. 1840—1860 годы, когда Жюль Верн после дли- 43 тельной подготовки приступил к главному труду своей жизни, ознаменованы бурным ростом промышленности, нарастающей лавиной изобретений, каскадом поразительных открытий. Границы мироздания расширялись. Ученые творили невыдуманные чудеса: указывали местонахождение еще не открытых планет, определяли свойства еще не найденных элементов, обнаруживали неизвестные элементы сначала на звездах и находили их потом на Земле. На каждом шагу подтверждалась сила научного предвидения. Наука, казалось, может все: не только проникнуть в тайны природы, но и покорить ее стихийные силы, преобразовать мир, создать человечеству земной рай. Этой атмосферой дышал Жюль Верн, она вселяла непреклонную веру в безграничное могущество разума. Пройдет несколько лет, и он решительно скажет: — Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал — все это будет уступать истине, ибо настанет время, когда достижения науки превзойдут силу воображения... Но в середине пятидесятых годов он еще смутно представлял себе, что ему предстоит совершить, хотя после «Зимовки во льдах», несомненно, предчувствовал свою главную тему, признавшись однажды Александру Дюма, что хотел бы сделать для географии то же, что тот сделал для истории. Жюль Верн накапливал и систематизировал знания, без которых не обошелся бы географ-универсал и без которых он не открыл бы нового жанра, названного им «научным романом». Еще один шаг, и он коснулся бы двери, за которой простиралась вселенная. Но тут случилось непредвиденное событие, надолго отвлекшее его от литературных исканий. 44 ИНТЕРЛЮДИЯ С ДВУМЯ ПУТЕШЕСТВИЯМИ мае 1856 года Жюль Верн отправился в Амьен на свадьбу к одному из приятелей и вместо четырех дней провел у него две недели. Здесь он познакомился с двадцатишестилетней вдовой Онориной Морель и... влюбился с первого взгляда. Для молодой женщины из буржуазной семьи полунищий литератор был незавидной партией, тем более что она вверяла ему и судьбу двух дочерей от первого брака. В душе Онорины боролись противоречивые чувства. Ее прельщало парижское общество, манили рестораны, театры, модные магазины. Ей так не хватало блестящего окружения и так надоели провинциальные будни... Сейчас или никогда! И она решилась... Онорина приняла предложение, а ее брат — посредник парижского маклера в Амьене — вызвался помочь будущему зятю в устройстве материальных дел. ...Жюль Верн должен стать биржевым маклером. Нужны только деньги для паевого взноса и поручительство от отца. Все остальное берется уладить г-н де Фрейн де Виан, брат Онорины. Но не так-то легко было внушить Пьеру Верну, что Жюль не посрамит его доброго имени, что он вовсе не безрассуден, не собирается играть на бирже, не будет якшаться с темными личностями, не оставит литературных занятий, раз уже добился некоторых успехов на этом зыбком поприще, и т.д. и т. п. Еще труднее было назвать требуемую сумму — 50 000 франков! — и уговорить почтенного адвоката выделить ее из своих сбережений. 45 — Считай, папа, что я уже получил от тебя свою долю наследства... Уговоры, разъезды, хлопоты отняли десять месяцев. Наконец деньги были присланы, соглашение подписано, и Жюль Верн вступил компаньоном в контору брокера* парижской биржи Фернана Эггли. Коммерческие сделки и биржевые операции уводили его все дальше от «знойной зоны вдохновения» в ледяной мир денежных интересов. Под сводами парижской биржи создавались и превращались в пыль сказочные состояния. Под сводами биржи Жюль Верн постигал тайные пружины Второй империи, узнавал, говоря словами Бальзака, откуда идут и куда приводят вещи. Вникая в дела металлургических, железнодорожных и газовых компаний, он по-новому смог оценить значение и силу науки. Изобретатели обогащали промышленников и если не умирали с голоду, то сами становились дельцами. Следя под сводами биржи за игрой судьбы и случая, он накапливал жизненный опыт, учился принимать быстрые решения и трезво анализировать факты. Итак, писатель-неудачник превратился в биржевого маклера. Многие поздравляли его, считая, что он «вышел в люди», другие отводили глаза, чтобы не обидеть жалостью: еще один печальный случай крушения «больших надежд»... Но Жюль Верн вовсе не был обескуражен. Он смотрел на деловое сотрудничество с Эггли как на временную передышку, которая поможет собраться с силами. Он установил и старался выдерживать строгий режим: в пять утра уже сидел за своим старым бюро, а в десять уходил на биржу. Такой распорядок дня требовал самоотречения, физической выносливости, нравственной выдержки. * Брокер — посредник в финансовых операциях (франц.). 46 Всего этого у него было с избытком. Левые ящики бюро предназначались для рукописей новых пьес, которые он продолжал писать по инерции. В ящиках с правой стороны хранились тетрадки с выписками и заготовки к будущему роману — «роману о науке», который еще маячил в тумане. Образ жизни писателя не совпадал с привычками Онорины. Она вообще не понимала, что такое умственный труд, литературную работу считала чудачеством и только позднее, когда убедилась, что и такие занятия могут приносить пользу, оценивала его труды по доходам, безрассудно проматывая деньги на свои женские прихоти. Невозможность взаимного понимания возмещалась молчаливым уговором хотя бы не мешать друг другу. Труднее было найти общий язык с Валентиной и Сюзанной. Падчерицы сразу же невзлюбили отчима и всегда были заодно с матерью, стремившейся превратить жизнь в сплошной праздник. Очень скоро Жюль Верн осознал, что женитьба на Онорине Морель не принесла ему счастья. ...В июле 1859 года парижская биржа, а вместе с ней контора Эггли закрылись на целый месяц. Благодаря счастливому стечению обстоятельств Жюль Верн впервые смог утолить свою страсть к путешествиям. Брат Иньяра, служивший агентом пароходной компании в Сен-Назере, предоставил им обоим бесплатный проезд в Шотландию. Пока огибали полуостров Бретань и через проливы Ла-Манш и Па-де-Кале достигли Лондона, Жюль Верн проводил время в машинном отделении в обществе судового механика и кочегаров или молча любовался морем, испещряя заметками путевую тетрадь: «Нет ничего изменчивей океана, только надо уметь наблюдать его во всех его бесчисленных переменах... Даже величайший художник не сможет запечатлеть 47 на полотне все красоты моря. Ведь у него нет собственного цвета. Это зеркало неба, мутящееся от дыхания бурь. Синее оно? Синей краской его не изобразить. Зеленое? Не изобразить и зеленой. Море легче запечатлеть в ярости, когда оно мрачно, злобно, белесо, когда, кажется, небо смешало в нем все облака, которые над ним развесило... Чем больше я смотрю на океан, тем все более величественным он мне представляется. Океан! Одним этим словом сказано все! Океан — это бесконечность, подобная небесному пространству, которое он отражает в своих водах!» В Лондоне стояли два дня. Оба друга исколесили вдоль и поперек столицу Великобритании на империале омнибусов, а Жюль Верн к тому же успел побывать в Депфорте, где готовили к пробному плаванию громадный пароход «Грейт Истерн» — «восьмое чудо света», о котором он позднее поведает в романе «Плавающий город». Подумать только, какого прогресса достигло судостроение за каких-нибудь двадцать лет — с той поры, как Жюль удрал на «Корали» и отец гнался за ним на пироскафе в Пембеф! Теперь никто бы не посмел усомниться в могуществе парового двигателя. В Эдинбурге были осмотрены все достопримечательности, начиная от дворца шотландских королей и кончая троном Артура, откуда открывается эффектное зрелище — панорама шотландской столицы с окрестными горами и морским заливом. Наши парижане побывали также в прославленной Вальтером Скоттом «Стране озер» и на Внутренних Гебридских островах со знаменитым Фингаловым гротом на маленьком островке Стаффа. На обратном пути задержались в Глазго, где Жюль Верн посетил ткацкую фабрику, оснащенную механическими станками, отцы и деды которых вместе с паровой машиной Уатта доложили начало промышленной революции в Англии. Первая заграничная поездка оказалась для писателя в высшей степени плодотворной. Он вернулся с тетрадью путевых заметок «Путешествие в Шотландию», которые впоследствии пригодились при написании «шотландских» романов «Черная Индия» и «Зеленый луч». Не мог он устоять от соблазна и во второй раз, когда в июне 1861 года Аристид Иньяр неожиданно сообщил о предложении своего брата Альфреда устроить их бесплатными пассажирами грузового судна, заходящего во многие порты Дании и Норвегии. Оба друга проделали вдвоем лишь небольшой отрезок пути. Иньяр, работавший над оперой «Гамлет», решил осмотреть Эльсинор, старинный замок датских королей, и потому высадился в Копенгагене, а Жюль Верн сошел на берег в Христиании (ныне Осло) с намерением проникнуть в глубь страны. Связанный необходимостью вернуться к определенному сроку — Онорина ждала ребенка, — он опоздал, правда, на одни сутки (их сын Мишель родился 3 августа), но все же провел за границей почти полтора месяца. Четверть века спустя появился роман «Лотерейный билет», в котором воссозданы по записным книжкам «прелестные поэтические воспоминания» о путешествии «к сердцу Телемарка» через горы, долины, озера Средней Норвегии. Чтобы попасть в этот отдаленный округ, нужно было проехать из Христиании пароходиком в порт Драммен, затем менять лошадей в Гангзунде, Конгсберге, Бамбле, ночевать на постоялых дворах, платить пошлину за право проезда по смело вырубленным в скалах дорогам, вьющимся вдоль отвесных круч, где не разойтись двум одноколкам, и путник ежеминутно рискует свалиться в про- 4 Е. Брандис пасть, вознаграждая себя после всех дорожных невзгод сказочными красотами Вестфиорддальской долины и грандиозного водопада Рьюкан, в шесть раз превосходящего по высоте Ниагарский!.. ...А дела литературные шли между тем ни шатко ни валко. За несколько лет Жюль Верн почти не продвинулся в творчестве. Подспудная работа сознания, толкавшая к новым поискам, задерживалась театральной рутиной. Давно задуманный «роман о науке» он так и не довел до конца. А задумано было произведение о всесилии человека, вооруженного знаниями. Искусный инженер Клифтон, очутившись с семьей на необитаемом острове, добывает огонь, изготовляет порох, методически возделывает затерянный в океане клочок земли, всячески облегчая существование колонистов. Рукопись незаконченного романа озаглавлена «Дядя Робинзон». Это самый ранний, еще очень слабый, первоначальный набросок «Таинственного острова». Какая бездна отделяла неопытного автора от будущего шедевра! Главный же упор, как и в прежние годы, он делал на комические оперы. Написанные в содружестве с неизменным Иньяром, они ставились в музыкальных театрах, иногда даже в «Буфф-Паризьен», где владычествовал «король оперетты» Жак Оффенбах, симпатизировавший способному либреттисту. Соавторы помогали ему сочинять также и бытовые комедии. Понимая ненадежность театральных успехов, Жюль Верн исподволь готовился к новому поприщу. В феврале 1860 года он напомнил отцу о давно намеченном «решающем сроке»: — Я уверен, что рано или поздно достигну своей цели. Иногда меня страшит, что мне уже тридцать два года. Однако я не теряю надежды к тридцати пяти годам занять в литературе прочное место. 50 НА ПОРОГЕ смыслить жизненную задачу помог ему Эдгар По, чьи «Необычайные рассказы» появились на французском языке в превосходном переводе Бодлера. Американский писатель умер непризнанным в 1849 году. И вот благодаря Шарлю Бодлеру его имя засверкало на европейском Олимпе, как звезда первой величины. Эдгар По был родоначальником детективной новеллы и вместе с тем создал фантастику, основанную на научном вымысле. Увлекаясь наукой и находя новые возможности ее применения, он впервые сумел заглянуть в неизведанные прежде сферы человеческих мыслей и чувств. Природа кажется Эдгару По столь же непостижимой и загадочной, как и душа человека. Его героев преследуют кошмарные видения, подстерегают необъяснимые тайны, но даже самые невероятные события он изображает с внешним правдоподобием, искусно мистифицируя читателей мнимонаучными описаниями. Новизну и силу «Необычайных рассказов» раньше других оценили во Франции известные романисты братья Гонкуры. «После чтения По, — заметили они в своем «Дневнике», — нам открылось нечто такое, что критики оставили без внимания. По — это новая литература, литература XX века, научное фантазирование, фабула, построенная, как А + В, литература болезненная и до предела логичная... Воображение, выверенное анализом... роман будущего, призванный больше описывать то, что происходит в мозгу человечества, чем то, что происходит в его сердце». 4* 51 Жюль Верн так далеко не заходил в своих выводах. Он примеривал противоречивое творчество По к собственным литературным исканиям. «Гениальный поэт человеческих странностей», как называл он американского романтика, по сути, далек от настоящей науки, пренебрегает законами физики и механики. Например, некий Ганс Пфааль достигает у него Луны на воздушном шаре, наполненном неизвестным газом в 37,4 раза меньше... плотности водорода! Из заметок Жюля Верна об Эдгаре По: «Пылкая фантазия увлекает его за пределы действительности... Он переходит все границы вероятия... Фантазия и только фантазия господствует у него надо всем...» Нет, полагает Жюль Верн, это неправильный путь! Автор фантастических рассказов о науке не должен идти на поводу у воображения, не должен отрываться от реальной почвы... Восхищаясь аналитическим умом По, он с наслаждением перечитывал детективные новеллы, а из фантастических отдавал предпочтение тем, в которых научная сторона замысла не приносится в жертву поэтическому произволу. Коротенькую «Историю о воздушном шаре» — аэростат «Виктория», управляемый с помощью Архимедова винта, за 75 часов пересекает Атлантику — он признает образцом «реальной фантастики» и, конечно, не без тайного умысла тоже назовет «Викторией» усовершенствованный аэростат в своем первом романе. Любопытная новелла «Три воскресенья на одной неделе» натолкнет его на блестящий сюжет «Вокруг света в восемьдесят дней». Суть замысла он записал при первом же чтении, еще не подозревая, какой находкой будет для него «географический казус», подмеченный Эдгаром По: «Для трех человек на одной неделе может быть 52 три воскресных дня в том случае, если первый совершит кругосветное путешествие, выехав из Лондона (или из любого другого пункта) с запада на восток, второй — с востока на запад, а третий останется на месте. Встретившись снова, они с удивлением узнают, что для первого воскресенье было вчера, для второго — наступит завтра, а для третьего оно сегодня». В повести «История Артура Гордона Пима» трагическое путешествие к Южному полюсу оставляет читателя в неведении о дальнейшей судьбе героев, столкнувшихся с необъяснимой тайной природы. Жюль Верн задается вопросом: «Рассказ о приключениях Пима прерван. Будет ли он когда-нибудь продолжен? Найдется ли такой смельчак, который рискнет вторгнуться в область неизвестного?» Жюль Верн сам же и окажется этим смельчаком! Пройдет более тридцати лет, и он выпустит роман «Ледяной сфинкс», задуманный как продолжение «Истории Артура Гордона Пима». Ничего сверхъестественного, никакой мистики в новой версии не останется. Все «роковые тайны» получат правдоподобное объяснение... Жюль Верн вырабатывал свой художественный метод в споре с гениальным предшественником. Итогом его длительных размышлений явилась большая статья о жизни и сочинениях Эдгара По, напечатанная в «Мюзэ де фамий». Он написал ее, обогащенный практическим опытом работы над «научным романом», в котором литература и наука соединились в одно целое. К началу шестидесятых годов внутренне он был уже вполне подготовлен к открытию реалистической научной фантастики, к великому художественному открытию, обессмертившему его имя. Он жил в предвкушении своего звездного часа. 53 Затянувшийся период исканий должен был завершиться «творческим взрывом» — щедрой отдачей нерастраченных сил, кристаллизацией небывалых возможностей. — Во мне накопилось столько энергии, что я кажусь самому себе лейденской банкой, — сказал он шутя Феликсу Турнашону, новому своему приятелю, которого все парижане знали под именем «Надар». Он-то и разрядил «лейденскую банку», побудив Жюля Верна написать роман о воздухоплавании. И не только подсказал тему, но и был консультантом. Кто такой Надар? Издатель юмористических журналов, талантливый карикатурист, театральный художник, остроумный писатель, выпустивший несколько сборников фельетонов, очерков, афоризмов, блестящих эссе. В 1853 году он открыл первую в Париже художественную фотографию. В 1856 году осуществил первую в мире аэрофотосъемку, а затем увлекся воздухоплаванием. В 1859 году во время сражения с австрийцами при Сольферино производил с привязного аэростата разведку расположения войск противника. Когда в 1870 году Париж был обложен прусской армией, Надар поддерживал на воздушных шарах связь с осажденной столицей. Встретившись однажды с баллоном противника, он завязал с ним поединок в воздухе и сбил вражеский аэростат. Это был едва ли не первый в истории воздушный бой. За что бы ни брался Надар, он все делал с неистовой страстью и заражал окружающих своим энтузиазмом. Он первый, еще в 1860 году, применил в фотографии электрическое освещение от гальванических батарей. Он первый превратил фотографию в новый вид искусства и создал портретную галерею знаменитых современников. Салон Надара посещали артисты, писатели, художники, музыканты, ученые, общественные и политические деятели. Композитор Шарль Гуно 54 мог застать здесь строителя Суэцкого канала Фердинанда Лессепса, художник Гюстав Доре мог встретить великую Сару Бернар, поэт Шарль Бодлер — Александра Дюма, русский революционер Бакунин — немецкого композитора Вагнера. Избранные портреты из серии «Пантеон Надара», куда, кстати, входит и портрет Жюля Верна, до сих пор издаются отдельными альбомами как шедевры фотоискусства. В начале шестидесятых годов, когда Жюль Верн подружился с Надаром, тот был занят сбором средств на сооружение огромного воздушного шара, который сам же и сконструировал с полным знанием дела. Пока Жюль Верн писал свой первый роман, Надар метался из Парижа в Лион, где на одной из шелковых фабрик изготовлялась прорезиненная оболочка «Гиганта». И по мере того как продвигались работы, самый большой в мире аэростат возбуждал всеобщее любопытство. Имя Надара не сходило со страниц печати. Он охотно сообщал репортерам, что его «Гигант» будет иметь девяносто метров в окружности, двойную оболочку, рассчитанную на 6098 кубических метров газа, гондолу, построенную в виде шале — двухэтажного домика с террасой, где свободно разместятся двенадцать пассажиров, не считая самого пилота! Тем временем дочь «Гиганта» «Виктория» — аэростат с температурным управлением и тоже с двойной оболочкой — снаряжалась к полету над Африкой. Повышенный интерес к «Гиганту» должен был способствовать и успеху «Виктории», созданной воображением писателя при участии его друга Надара. Взвесив все «за» и «против», Жюль Верн твердо решил в ближайшие месяцы навсегда оставить биржу, чтобы целиком посвятить себя литературной деятельности. Ему исполнилось тридцать четыре года. В голове 55 роились сюжеты еще не написанных книг. Все, что он писал раньше, были только пробы пера. Намеченный срок — «к тридцати пяти годам занять в литературе прочное место» — неумолимо приближался. Летом 1862 года он заявил друзьям: — Я напал на счастливую мысль: пишу роман в совершенно новом роде, нечто очень своеобразное. Мне кажется, я нашел свою золотую жилу. ПОВОРОТ СУДЬБЫ осени роман был закончен. Жюль Верн отдал его Франсуа Бюлозу, редактору одного из лучших журналов «Ревю де де Монд», и в назначенный день пришел за ответом. — Неплохо придумано, — похвалил Бюлоз, одарив автора щедрой улыбкой. — Вы первый ученый среди писателей и первый писатель среди ученых! Но где это видано — роман без любви? Ни одного женского образа. Одни мужчины, да и те... в воздухе! Вряд ли читательницы будут в восторге. И кроме того... Значит, моя рукопись не подходит? Напротив! Я решил рискнуть. Считайте, что роман принят! Я вам очень признателен, мсье Бюлоз, но мне хотелось бы знать, какой я получу гонорар? Гонорар? Вы еще говорите о гонораре! Неужели вы не понимаете, что я вам открываю дорогу? Быть напечатанным в «Ревю де де Монд» для молодого писателя большая честь! Прошу прощения, мсье, — сказал Жюль Верн, 56 забирая рукопись. — Дела мои не столь хороши, чтобы принять подобную честь. Бюлоз ничуть не обиделся: — Знаете, что я вам посоветую? Обратитесь к Эт целю. Улица Жакоб, восемнадцать. Он охотно издает книги для юношества и поощряет новых авторов. Вполне возможно, что он заинтересуется вашим рома ном: аэростат... Африка... приключения... Думаю, с ним скорее вы найдете общий язык. Жюль Верн последовал совету Бюлоза и был очень удивлен, когда вместо обычного делового кабинета его провели в полутёмный будуар. Окна были закрыты тяжелыми портьерами, стены и даже потолок затянуты фландрскими гобеленами, большой ковер, подобранный точно по размерам комнаты, заглушал шум шагов. Этцель работал по ночам, поздно просыпался и не выносил резкого света. Первых посетителей он принимал в домашнем халате, не выходя из спальни. Жюль Верн обратил внимание на его красивое удлиненное лицо, усталые задумчивые глаза, тонкие выразительные руки. Всем своим обликом он чем-то напоминал Дон-Кихота. Визит был недолгим. Прежде чем взять на просмотр рукопись, издатель поинтересовался содержанием романа, посетовал, что придется разбирать такой бисерный почерк, и, заглянув в календарь, предложил наведаться в конце следующей недели. Но не прошло и двух дней, как прибежал мальчик-рассыльный: — Письмо от мсье Этцеля. Патрон велел еще пере дать на словах, что вы ему очень нужны, и он сегодня же хотел бы вас видеть!.. Пьер Жюль Этцель, издатель сатирических альманахов, публицист и детский писатель, в 1848 году выдвинулся как политический деятель и занимал видные посты в республиканском правительстве вплоть до министерского. Он был дружен с Бальзаком, Гюго, Жорж 57 Санд, Мюссе, Мериме, крупнейшими писателями Фран-ции, нередко собиравшимися у него в доме. После государственного переворота Этцель вместе с Гюго и другими видными республиканцами очутился в изгнании. За границей он не прекращал борьбы с реакционным режимом Наполеона III. Этцелю, в частности, принадлежала заслуга издания и нелегального распространения во Франции сборника политических стихов Виктора Гюго «Возмездие», доставивших «Наполеону Малому» немало неприятных минут. Как только была объявлена амнистия, Этцель вернулся на родину и возобновил издательскую деятельность, поставив своей жизненной целью работать для юного поколения. — Дети — наше будущее, — не уставал повторять Этцель, — им нужно внушать веру в прогресс, веру в человека, претворяющего сверхъестественное в естественное, способного стать господином природы и хозяином собственной судьбы. Мы должны учить и воспитывать, развлекая... Когда Жюль Верн набрел на издателя, Этцель подыскивал способных сотрудников для нового детского журнала, который задумал выпускать вместе с прогрессивным педагогом, поборником всеобщего обучения Жаном Масе. Наряду с «Журналом воспитания и развлечения» затевалось издание одноименной библиотеки новинок детской литературы. По первым же страницам рукописи опытный издатель безошибочно угадал, что счастливый случай привел к нему именно того автора, какого ему больше всего не хватало для осуществления столь широких замыслов. Жюль Верн, как никто другой, уловил дыхание времени. Газеты пестрели сенсационными сообщениями о рекордных полетах на воздушных шарах и ужасных катастрофах в воздухе. Внимание парижан было 58 приковано к Надару, который заканчивал сооружение «Гиганта». Еще не улеглось волнение, вызванное открытием в Экваториальной Африке Великих озер, как мир облетела новая весть: английские путешественники Спик и Грант углубились в африканские дебри в поисках истоков Нила. Навстречу им снаряжались новые экспедиции, а Жюль Верн уже отправил доктора Фергюссона исследовать Африку с птичьего полета! «Пять недель на воздушном шаре»... Лучшего заглавия не придумать. Да и сама «Виктория» — победа писателя! Аэростат с температурным управлением, послушный воле аэронавта: приспособление для нагрева газа позволяет подниматься на нужную высоту, избавляя от сбрасывания балласта. Такого, кажется, еще никто не придумал! В распоряжении Фергюссона — и батареи Бунзена, и самые точные измерительные приборы, и даже ослепительный дуговой свет, так удачно примененный для спасения миссионера. Все у Жюля Верна продумано, рассчитано до мелочей, подкреплено цифровыми выкладками. Здесь и воздухоплавание, и география, и астрономия, и электричество. И какое обилие научных сведений, так умело вплетенных в авантюрный сюжет! События, почти как в газете, приурочены к текущим дням. 14 января доктор Фергюссон докладывает Лондонскому географическому обществу о предстоящей воздушной экспедиции. 26 июня — с тех пор не прошло и четырех месяцев! — воздухоплаватели с триумфом возвращаются в Лондон, и Географическое общество присуждает им золотые медали «за эту экспедицию, самую замечательную в текущем 1862 году». От присуждения награды до вручения обычно проходит не менее полугода. Надо полагать, что свои медали они получат уже после того, как роман выйдет в свет. Все сведения так правдивы, датировка так точна, что создается иллюзия полной достоверности. Взять 59 хотя бы концовку. Как определенно и внушительно сказано: «Экспедиция доктора Фергюссона, во-первых, подтвердила самым точным образом все факты, установленные его предшественниками — Бартом, Бёртоном, Спиком и другими, все съемки, сделанные ими. Экспедиции же, недавно предпринятые Спиком и Грантом, Хейглином и Мунцигером к истокам Нила и в Центральную Африку, вскоре дадут нам возможность проверить открытия, сделанные Фергюссоном на огромном пространстве Африканского континента между четырнадцатым и тридцать третьим градусами восточной долготы». Ничего подобного в литературе еще не было. Это нечто совсем новое. И все-таки в рукописи немало изъянов: просчеты в композиции, ненужные эпизоды, затянутые, не идущие к делу описания. Иногда роман начинает походить на статью из географического журнала. Автору хочется сообщить так много интересного, что подчас ему изменяет чувство меры. Разумеется, все эти недостатки исправимы. Надо только помочь Жюлю Верну их почувствовать. А в целом какая удача, какой свежий талант!.. Так или приблизительно так думал Этцель, когда закончил чтение рукописи. Знаменательная встреча обоих Жюлей на этот раз состоялась в обыденной обстановке, в рабочем кабинете издателя. Он подробно изложил свои планы и принципы, сообщил о намерении издавать журнал и «Библиотеку воспитания и развлечения». Разговор затянулся до позднего вечера. Прощаясь со своим новым автором, Этцель сказал: — Исправьте ваш роман как можно скорее. Я опубликую его без задержки. В декабре 1862 года первый роман Жюля Верна вышел из печати. На обложке стояла дата: 1863. Успех превзошел все ожидания. Жюль Верн мог повторить слова, сказанные некогда Байроном после выхода поэмы «Чайльд-Гарольд»: «Сегодня я проснулся знаменитым». «Викторию» доктора Фергюссона рецензенты сразу же сопоставили с «Гигантом» Надара. Два воздушных шара, воображаемый и реальный, в течение нескольких месяцев волновали умы парижан. Доброжелательный Бюлоз, уловив господствующие настроения, поспешил загладить свой промах. «Книге Жюля Верна, — заявил он на страницах «Ревю де де Монд», — суждено произвести сенсацию и стать своего рода классической». На этот раз Бюлоз не ошибся. Географические открытия в Африке, сделанные доктором Фергюссоном, героем фантастического романа, подтвердились меньше чем через год, когда стало известно, что Спик и Грант достигли тех самых мест, где Нил вытекает из озера Виктория, образуя ряд водопадов... Точь-в-точь как об этом сказано в романе «Пять недель на воздушном шаре»! На странное совпадение фактов и вымысла обратил внимание маститый географ Вивьен де Сен-Мартен. Рекомендуя Жюля Верна, как младшего собрата, в члены Парижского географического общества, ученый отметил и дальновидную мысль писателя о будущем процветании Африканского континента, который раскроет свои сказочные богатства, когда ресурсы европейских стран в значительной мере истощатся: — К сожалению, мы не сможем выяснить, — сказал профессор, — так ли это будет в действительности. Романист вправе загадывать. Быть может, наши потомки вспомнят о прогнозе мсье Верна и сопоставят его с реальными фактами... Дополнительные допечатки романа Жюля Верна расходились так же быстро, как и первый тираж. Вскоре поступили сведения, что книга издана в Пе- 62 тербурге и готовятся переводы в Лондоне, Риме, Берлине. Но Жюль Верн, кажется, так и не узнал, что в России первым откликнулся на его сочинение передовой журнал «Современник» *. Этцель не замедлил заключить с писателем обоюдовыгодный договор: автор брал на себя обязательство передавать издателю по три книги в год, каждая до 10 печатных листов, из расчета 1925 франков за том, причем издатель предварительно мог их публиковать на страницах «Журнала воспитания и развлечения». По тем временам это была высокая плата. Даже такие корифеи, как Бальзак и Жорж Санд, получали приблизительно столько же. В дальнейшем условия договора еще не раз пересматривались в пользу автора, приносившего фирме наибольший доход. С 1871 года он должен был передавать издателю уже не по три, а по две книги. После встречи с Этцелем судьба Жюля Верна определилась до конца его дней. Теперь он мог без помех осуществлять свои замыслы. Контракт, который вы со мной заключили, — сказал он издателю, — избавит меня от насущных забот. Мне хватит задуманного на несколько лет, а новые сюжеты будут рождаться в ходе работы. Их подскажет сама жизнь. Подскажет наука. Подскажут маршруты путешествий по всем частям света. Я уже приступил ко второму роману. Это, как вы знаете, будет путешествие к Северному полюсу. Мы откроем вашим вторым романом «Журнал воспитания и развлечения», — ответил Этцель. — Пусть юные читатели завоюют Северный полюс сначала на его страницах. Теперь, дорогой мсье Верн, вы будете писать книгу за книгой, роман за романом. * Сочувственный отзыв опубликовал без подписи М. Е. Салтыков-Щедрин. 63 Длинная серия ваших книг... да, именно серия... Надо придумать для нее какое-то общее название. Как мы озаглавим ее? — Мы назовем ее, — ответил Жюль Верн после минутного размышления, — мы назовем ее «Необыкновенные путешествия». ВСЕ, ЧТО ВОЗМОЖНО, СБУДЕТСЯ! 1863 году выдалось необычно знойное лето. Отправив Онорину с Мишелем в Нант, на дачу к родителям, Жюль Верн остался в Париже, чтобы без помех довести до конца полярную одиссею Гаттераса. Путь «Форварду» преграждают вечные льды. Отряд продвигается все дальше на север, к той заветной цели, где меридианы сходятся в одну точку. «Непреодолимых препятствий нет, есть только более энергичная или менее энергичная воля!» — восклицает капитан Гаттерас, подбадривая измученных спутников. Он пересек уже восемьдесят вторую параллель. Выше не поднимался ни один путешественник. Вперед, вперед к Северному полюсу! Торосы, айсберги, бури, циклоны — ничто не остановит неустрашимого капитана. Нечем будет развести огонь — изобретательный доктор Клоубонни зажжет трут кусочком пресноводного льда, выточенного в форме линзы. Не останется пуль, он зарядит ружье шариком замерзшей ртути. — Брр! Мороз сорок семь градусов... Изнемогая от духоты при открытых окнах, писатель вдруг ощутил пронизывающий холод. Его трясло 64 от озноба, он схватил насморк... И, только прервав работу, к утру избавился от неприятных последствий вживания в обстановку действия. Путешествие капитана Гаттераса — последнее звено в цепи полярных экспедиций Парри, Росса, Франклина, Мак Клюра, Кеннеди, Кэйна, Бэлло, Бельчера, Мак Клинтона и других исследователей, которые не раз упоминаются в книге. Гаттерас продолжает труды предшественников, вписывая яркую страницу в историю географических открытий в Арктике. Путешествия реальные и мнимые изображаются как одинаково достоверные, и потому капитан Гаттерас не кажется вымышленным лицом. То же самое — и в других романах. Значительно позже Жан Шарко, зимовавший со своей экспедицией в Антарктике, сопоставил в аналогичных условиях воображаемые и действительные злоключения «пленников ледяного царства». Пораженный совпадением многих деталей, французский полярный путешественник проверил и опыты доктора Клоубонни: трут зажегся, ружье выстрелило... ...Рукопись первого тома «Гаттераса» была отправлена в типографию. Вчерне был закончен и второй том. Тем временем неутомимый Надар выступил застрельщиком нового начинания, определившего одну из важнейших тем «Необыкновенных путешествий» Жюля Верна. Не дожидаясь испытаний «Гиганта», Надар опубликовал в газете «Ля пресс» (от 7 августа 1863 г.) «Манифест воздушного самодвижения», в котором предавал анафеме аппараты легче воздуха: «Аэростат родился поплавком и навсегда останется поплавком. Чтобы завоевать воздух, надо быть тяжелее воздуха. Человек должен стремиться к тому, чтобы найти для себя в воздухе опору, подобно птице, Удельный вес которой больше удельного веса воздушной среды. Нужно покорить воздух, а не быть его иг- 5 Е. Брандис 65 рушкой. Нужно отказаться от аэростатов и перейти к использованию законов динамического полета. Винт — святой винт! — вознесет нас на небеса. Винт поднимет нас в воздух, проникая в него, как бурав в дерево...» Несоответствие между словами и действиями Надара вызвало разноречивые толки. Куплетисты сочиняли про него песенки, художники рисовали карикатуры, юмористы изощряли остроумие: строитель величайшего в мире аэростата... проклинает воздушные шары!.. Но вскоре все разъяснилось: средства от эксплуатации «Гиганта» он собирался пустить на опыты с аппаратами тяжелее воздуха. Энтузиасты еще не родившейся авиации, Надар, Лаландель и Понтон д'Амекур, не имели технического образования. Расчеты летательных механизмов делали для них опытные инженеры, модели выполняли искусные мастера. В том же месяце Надар организовал «Общество воздушного передвижения без аэростатов». Жюль Верн значится в списке учредителей в качестве казначея-инспектора. Первое заседание новоявленного «Общества» состоялось в присутствии представителей прессы и нескольких десятков зрителей. Габриэль де Лаландель, бывший морской офицер, автор многочисленных «морских романов», только что выпустивший книгу «Авиация, или Воздушная навигация», начал с объяснения терминов. — Авиация, — сказал он, — действие, подражающее полету птиц. Это слово необходимо для ясного и краткого обозначения таких понятий, как воздушная навигация, воздушное самодвижение, передвижение судна и управление им в воздухе. Глагол «avier» — производное от латинского «avis» — птица. Отсюда слово «авиация». Мы придумали его с мсье Понтон д' Амекуром, и оно нам кажется наиболее подходя- 66 щим. Надеюсь, это слово привьется! Другой термин — аэронеф» — мы употребляем для обозначения самодвижущейся воздушной машины, в отличие от аэростата, свободно парящего в воздухе, но не управляемого... Закончив лингвистический экскурс, Лаландель подробно остановился на преимуществах завоевания воздуха винтами. — В недалеком будущем, — заявил он, — появят ся аэронефы разных назначений: транспортные, пас сажирские, почтовые, курьерские, каботажные, охот ничьи, спасательные, сельскохозяйственные... Воздуш ный океан покроется сетью незримых дорог. Во всех направлениях его будут бороздить быстроходные ко рабли с винтами на мачтах вместо парусов. Все прави тельства создадут министерства авиации, наподобие морских министерств. В заключение Лаландель нарисовал многообещающую фантастическую картину применения разных аэронефов. — Что касается сельскохозяйственных, то они бу дут брать на буксир тучи и спасать поля, страдающие от засухи. Чтобы предотвратить избыток влаги, эти ма шины будут отводить тучи в засушливые места. Они спасут земледельцев от палящего зноя и от пролив ных дождей!.. В зале раздался смех. Лаландель, сделав «крутой вираж», поспешил приземлиться: — Увы, как далеки мы от этого сегодня! Ведь до сих пор подавляющее большинство людей считает, что подниматься к небу на управляемых механизмах тя желее воздуха — чистейшее безумие! Затем началось самое главное: демонстрация достижений авиационной техники. Публика повскакала с мест. Зрители, сгорая от любопытства, окружили большой стол, на котором Пан- тон д' Амекур, заядлый нумизмат и археолог-любитель, не жалевший издержек на новое увлечение, подобно цирковому манипулятору, вытаскивал из большого чемодана аппараты тяжелее воздуха. — Модель с машущими крыльями — орнитоптер. Весом в один килограмм. Приводится в действие часо вой пружиной... Пока пружина раскручивалась, крылья быстро хлопали. «Орнитоптер» потоптался на месте и взвился, как майский жук. Опыт повторили несколько раз. Предельная высота подъема достигала одного метра. — А вот конструкции более удачные. Геликопте ры. У меня их несколько штук. Действуют от враще ния в противоположные стороны двух несущих вин тов, насаженных на вертикальную ось, и третьего, тя нущего, на горизонтальной оси. Итак, два первых вин та удерживают аппарат в воздухе, а третий протал кивает. Внимание, завожу! Часовая пружина позволяла игрушечным геликоптерам (по-нашему вертолетам) взлетать на три, на четыре метра. — К сожалению, — сказал Понтон д' Амекур, — отсутствие надежного двигателя пока что исключает возможность создания длительно летающего геликоп тера. Но мы надеемся преодолеть эту трудность с по мощью паровой машины. Мы уже заказали с мсье Ла ланделем миниатюрную двухцилиндровую машину и геликоптер, рассчитанный на сравнительно большую подъемную силу. Он сможет держаться в воздухе не менее десяти минут и лететь с большой скоростью, без преувеличения — со скоростью ветра!.. Потом слово взял Надар. От его грохочущего баса дрожали стекла. Продолжив обозрение блистательных перспектив авиации, он под гром аплодисментов объявил войну воздушным шарам. Собрание закончилось символическим актом: мо- 68 дель геликоптера врезалась в модель аэростата, подвешенного к люстре: воздушный шарик лопнул. Полемика между сторонниками «легче воздуха» и «тяжелее воздуха» разгоралась с каждым днем. Летом и осенью 1863 года все французские газеты и журналы — толстые и тонкие, научные и литературные, серьезные и развлекательные — охотно предоставляли трибуну участникам исторического спора. Наконец наступил долгожданный день. 4 октября на глазах многотысячной толпы, запрудившей Марсо-во поле, «Гигант» Надара величественно воспарил к небесам. Благополучно завершив пробный полет, Надар объявил запись на билеты. По правде говоря, охотников было не так уж много. Отпугивала даже не цена, а неизбежный риск путешествия по воздуху. Жюль Верн на правах почетного гостя должен был попасть в число первых пассажиров. Но очередь до него не дошла. Детище Надара постигла печальная участь. 18 октября, когда «Гигант», купаясь в лучах солнца, спокойно плыл над Парижем, поднялся сильный ветер. Унесенный воздушным потоком, «Гигант» залетел в Германию и разбился возле Ганновера. Вместе с воздухоплавателем едва не распрощались с жизнью его жена и несколько друзей. Аэростат родился поплавком и навсегда останется поплавком! — сказал Надар, очнувшись от падения. Будущее принадлежит авиации! — сказал Жюль Верн, узнав о случившемся, и написал очерк «По поводу «Гиганта». Статья была напечатана в декабрьском номере журнала «Мюзэ де фамий». «Я видел собственными глазами, как действуют модели, изготовленные Понтон д'Амекуром и Лалан-делем...» И дальше, рассказывая об этих экспериментах, писатель приходит к оптимистическим выводам: «Все будет зависеть от мотора, приводящего в движение винты. Он должен быть одновременно и мощным и легким... Так будем же терпеливо ждать более решительных опытов. Изобретатели люди находчивые и смелые. Они доведут дело до конца... Речь идет теперь не о том, чтобы парить или летать в воздухе. Речь идет о воздушной навигации!.. Прославим же геликоптер и примем за девиз слова Надара: «Все, что возможно, сбудется!» Жюль Верн был верен этому девизу. Спустя двадцать с лишним лет он прославил геликоптер в романе «Робур-Завоеватель». На обложке первого издания обозначена дата: 1886. За два с лишним десятилетия авиация заметно продвинулась, хотя и не могла еще доказать маловерам преимущества аппаратов тяжелее воздуха. Но был уже запатентован электрический геликоптер Лодыгина, уже отделился на несколько секунд от земли паровой самолет Можайского, французский часовщик Татен пытался построить аэроплан сначала с пневматическим, а потом с паровым двигателем. Надар продолжал с прежней запальчивостью отстаивать свои идеи. В 1883 году он выдал очередную порцию афоризмов: «Чем больше будет вес, тем легче будет держаться в воздухе... Аэростат — поплавок был поплавком и сгинет как поплавок, пропади он трижды пропадом! Аминь. Но до каких пор это придется твердить?!.» Жюль Верн, не желая отстать от друга, переносит дискуссию на страницы романа. Сцена состязания тяжелого «Альбатроса» с аппаратом легче воздуха «Вперед» уводит к незабываемым событиям 1863 года. Машина Робура, выиграв поединок, врезалась в управляемый аэростат и на лету подхватила падаю- 70 щего пилота. Как тут не вспомнить символический акт уничтожения воздушного шара геликоптером на учредительном собрании «Общества» Надара! Отсутствие мощного и легкого двигателя сдерживало развитие авиации. Робур преодолел эту трудность. «Он обратился к электричеству — той силе, которой суждено в один прекрасный день сделаться душой промышленности». Гальванические батареи и аккумуляторы секретного устройства непрерывно извлекают энергию из окружающей воздушной среды и передают электрическим моторам. Вот что позволило инженеру Робуру совершить кругосветный перелет с невероятной по тому времени скоростью — 200— 240 километров в час — и продержаться в воздухе свыше сорока дней! «Робур-Завоеватель» — гимн авиации. Из разных типов летательных аппаратов Жюль Верн выбрал геликоптер — конструкцию действительно перспективную. Истекло еще восемнадцать лет. В начале нового XX века старый писатель воскресил Робура в романе «Властелин мира». На этот раз гениальный изобретатель строит универсальную машину-вездеход, способную мчаться по воздуху, по земле, по воде и под водой, превращаясь по желанию водителя то в самолет, то в автомобиль, то в катер, то в подводную лодку. Превращаясь в самолет, машина «взлетала, словно птица, быстро взмахивая своими широкими и могучими крыльями». Стало быть, это не вертолет, а орнитоптер. Но, главное, Робур отказался от наивной схемы «аэронефа», повторяющего форму обыкновенного корабля. И уже в самом последнем, изданном посмертно, романе «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака» появляются самолеты с реактивным двига- 72 телем. Авиация еще при жизни Жюля Верна стала реальностью XX века. В декабре 1903 года американцы братья Райт начали свои исторические опыты на аэроплане с бензинным мотором. Уже через год их машина покрывала до пяти километров и держалась в воздухе свыше пяти минут. А Луи Блерио между тем все еще не мог оторваться от земли. Прославивший его подвиг — перелет на моноплане через Ла-Манш (35 километров за 27 минут!) — он совершил в 1909 году. Надар (ему было тогда восемьдесят девять лет) послал рекордсмену приветственную телеграмму, а Жюль Верн... уже не мог порадоваться новому торжеству идеи, которую он отстаивал с такой убежденностью. Но и он, писатель-фантаст, вошел в историю авиации наряду с ее первыми ратоборцами! ...Воздухоплавание и авиация в «Необыкновенных путешествиях» — одна из многих фантастических тем. Мы проследили ее развитие с начала и до конца, чтобы больше не возвращаться к подобным экскурсам. Но в любой из отраслей техники, которые писатель развивал в воображении, мы находим приблизительно то же: опережение реальных возможностей в среднем на полвека. Опираясь на искания научной мысли, он изображал желаемое как уже осуществленное. Изобретения, еще не получившие применения, модели механизмов, проходившие испытания, машины, которые лишь намечались в эскизах, он представлял в законченном, идеальном виде. Отсюда столь частые совпадения мечты фантаста с ее последующим воплощением в жизнь. Фантастика «Необыкновенных путешествий» основана на научном правдоподобии и нередко на научном предвидении. Когда Жюль Верн выпустил свой первый роман, 73 паровая машина все еще была олицетворением величайшего триумфа техники и всеобщее изумление вызывал «Гигант» Надара. Тогда еще не были открыты, изобретены или введены в обиход: электрическое освещение, электрический мотор, фонограф, граммофон, телефон, дирижабль, трамвай, электропоезд, кинематограф, двигатель внутреннего сгорания, автомобиль, мотоцикл, аэроплан, фотоэлемент, рентгеновские лучи, радиосвязь, телевидение и многое, многое другое, без чего мы не мыслим цивилизации. Героям Жюля Верна предстояло изобрести много чудесных машин. А сколько еще «белых пятен» оставалось на карте мира! Арктика еще не была завоевана, оба полюса еще не были открыты, Центральная Африка, Внутренняя Австралия, бассейн Амазонки, Памир, Тибет, Антарктида почти еще не были изучены. Героям Жюля Верна предстояло совершить немало географических подвигов. География и естествознание в «Необыкновенных путешествиях» соседствуют с точными и техническими науками. Фантастика географическая свободно уживается с инженерной. Бурное развитие промышленности, международные торговые связи «уменьшили» земной шар. Герои Жюля Верна всегда в пути. Преодолевая громадные расстояния, они стремятся выиграть время. Достижение небывалой скорости требует улучшенных средств передвижения. Жюль Верн «усовершенствовал» все виды транспорта от сухопутных до воображаемых межпланетных. Герои «Необыкновенных путешествий» создают быстроходные машины, подводные и воздушные ко- 74 рабли, исследуют вулканы и глубины морей, проникают в недоступные дебри, открывают новые земли, стирая с географических карт последние «белые пятна». Изобретатели, инженеры, строители, они воздвигают прекрасные города, орошают бесплодные пустыни, находят способы ускорять рост растений с помощью аппаратов искусственного климата, конструируют электрические приборы, позволяющие видеть и слышать на большом расстоянии, мечтают о практическом использовании внутреннего тепла земли, энергии солнца, ветра и морского прибоя, о возможности накопления запасов энергии в мощных аккумуляторах, изыскивают способы продления жизни и замены одряхлевших органов тела новыми, изобретают цветную фотографию, звуковое кино, автоматическую счетную машину, синтетические пищевые продукты, одежду из стеклянного волокна и немало других замечательных вещей, облегчающих жизнь и труд человека и помогающих ему преобразовывать мир. Преобразование мира — главный нерв его творчества. Всесильный разум овладеет природой. Все четыре стихии — земля, вода, воздух, огонь — неизбежно покорятся людям. Объединенными усилиями человечество перестроит и улучшит планету. Вот мажорный финал одной из его книг: «Эту Землю, завоеванную нашими отцами ценой таких лишений и такого риска, люди должны использовать, привести в цветущее состояние... Больше не должно быть невозделанных земель, непроходимых пустынь, неиспользуемых рек, неизмеренных морских глубин, недоступных горных вершин! Мы преодолеваем препятствия, которые ставит перед нами природа. Суэцкий и Панамский перешейки нам мешают — мы перерезаем их. Сахара затрудняет связь между Алжиром и Сенегалом — мы проклады- 75 ваем по ней железную дорогу. Океан отделяет нас от Америки — телеграфный кабель связывает нас с ней. Па-де-Кале мешает двум народам, созданным для взаимопонимания, сердечно пожать друг другу руку — мы проложим под ним железную дорогу. Такова задача, стоящая перед нами, современниками. Неужели она менее прекрасна, чем задача наших предшественников, и неужели ни один писатель не вдохновится ею?» Жюль Верн и был тем писателем, который вдохновился этой задачей. Он не только осуществил ее в «Необыкновенных путешествиях», но и пошел значительно дальше. Он создал роман нового типа — роман о науке и ее беспредельных возможностях. Науку, которая наделила человека могуществом и помогла ему проникнуть в тайны природы, он сделал своей музой. Фантазия у него подружилась с наукой и стала ее неразлучной спутницей. Фантазия, окрыленная научным творчеством, превратилась в научную фантастику. Вместе с новым романом в литературу вошел и новый герой — рыцарь науки, бескорыстный ученый, готовый во имя своей творческой мечты, ради осуществления больших надежд совершить любой подвиг, пойти на любую жертву. В будущее устремлены не только научно-технические фантазии Жюля Верна, но и его герои — первооткрыватели новых земель и творцы удивительных машин. Время диктует писателю свои требования. Жюль Верн уловил эти требования и откликнулся на них «Необыкновенными путешествиями». 76 КРЫЛЬЯ ФАНТАЗИИ ока читатели «Журнала воспитания и развлечения» медленно продвигались с капитаном Гаттерасом к загадочному Северному полюсу, Жюль Верн успел выпустить еще один роман — «Путешествие к центру Земли». Замысел возник неожиданно — по контрасту с ледяным безмолвием Арктики. Вода и огонь, лед и пламя — взаимоисключающие, враждебные друг другу стихии... Услужливая память подсказала живой пример: отчаянно смелый научный опыт геолога Шарля Сент-Клер Девиля, рискнувшего спуститься в кратер действующего вулкана Стромболи... От вечного холода к огнедышащей лаве! Жюль Верн поделился с издателем новым замыслом: — Герои проникнут в глубочайшие недра и там обнаружат неведомый мир... Почему бы для этого не воспользоваться гипотезой внутрипланетных пустот! Ведь ученые когда-то предполагали, что земной шар — пористое или полое тело, с реликтовой флорой и фауной и даже со своим маленьким солнцем, обогревающим подземное царство... Гипотеза давно отброшена, но она поможет построить фабулу и сплести ее с описаниями далекого геологического прошлого. Подземные озера и реки, гигантские папоротники, грибы в человеческий рост, ожившие ископаемые чудища — ихтиозавры, плезиозавры, мегатерии... Все они уцелеют в первозданном виде в этом воображаемом заповеднике! Научно и занимательно... Этцель горячо одобрил идею. И вот чудаковатый профессор Лиденброк вместе с 77 племянником Акселем и проводником Гансом Бьелке проникает в кратер исландского вулкана Снайфельдс и совершает беспримерные исследования в недрах земного шара. Затем после многих приключений все трое выбираются на поверхность целые и невредимые через жерло вулкана Стромболи — с потоком изверженной лавы. Жюль Верн заканчивал свой третий роман холодной осенью 1864 года. В камине тлели сырые дрова. Дуло изо всех щелей. А путешественники в это время неслись на плоту по кипящей подземной реке. Ощущая всей кожей невыносимый жар, писатель то и дело осушал полотенцем обильный пот, заливавший лицо и шею. Вдруг, почувствовав сильную боль, он увидел на ладонях огромные волдыри. Онорина тотчас же отправила его к доктору. Ожог второй степени, — констатировал врач. — Где это вас так угораздило, мсье Верн? Меня обожгло расплавленной лавой, — серьезно сказал романист. — Слышали о таком острове Стромболи — в Тирренском море, севернее Сицилии? Доктор взглянул на него с удивлением и, ничего не ответив, вышел в соседнюю комнату за бинтами и мазью. А когда вернулся, чтобы наложить пациенту повязку, ожог бесследно исчез... Рецензенты, восхищаясь оригинальным сюжетом, обсуждали соотношение правды и вымысла в новом фантастическом романе Жюля Верна. Книга пришлась ко времени. Вопросы, связанные с геологическим прошлым, неожиданно привлекли внимание прессы. Французские ученые Мильн-Эдвардс и Катрфаж на основании неопровержимых палеонтологических данных доказали, что человек существовал уже и в четвертичном и в третичном периодах, которые принято было называть «допотопными». Тем самым предыстория человечества отодвинулась в глубь времен. Несмотря на сопротивление церкви, «предыстория» быстро получила признание. Жюль Верн, не желая отставать от науки, дополнил очередное издание тремя новыми главами. Путешественники встречают человека-гиганта, пасущего стада Мамонтов на берегах подземной реки. Профессор Лиденброк рассказывает своим спутникам о новейших палеонтологических находках, ссылаясь на Мильн-Эдвардса и Катрфажа, и произносит замечательные слова, скорее по недосмотру не вычеркнутые духовной цензурой: — Все чудеса природы, как бы необыкновенны они ни были, всегда объяснялись физическими законами. А между тем мысль фантаста уже витала в заоблачных сферах... по контрасту с только что проделанным путешествием на глубине ста километров в таинственных пустотах Земли. От плутонических бездн в противоположную крайность — к вакууму мирового пространства! В 1865 году в газете «Журналь де Деба» был напечатан четвертый роман Жюля Верна, вскруживший голову не только юнцам, но и великовозрастным читателям. После катастрофы с «Гигантом» не прошло и полутора лет, как неугомонный Надар стал инициатором и участником... межпланетного перелета «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут», того самого знаменитого перелета, который в русских изданиях сокращенно называется «Из пушки на Луну». Правда, Надар действует в обеих книгах (вторая — «Вокруг Луны») под именем Мишеля Ардана, но это не меняет сути: каждому было ясно, что Ардан произошел от Надара посредством перестановки букв. И кроме того, в самом звучании «Ардан» слышится отвага и задор *. * «Ардан» произносится по-французски так же, как «ardent» — горячий, пылкий, задорный. 79 Когда изобретательные американцы объявили о своем решении запустить на Луну пушечный снаряд с единственной целью продемонстрировать успехи баллистики, Мишель Ардан, как помнят читатели, отправил из Парижа телеграмму: «Замените круглую бомбу цилиндроконическим снарядом. Полечу внутри. Прибуду пароходом «Атланта». Все члены «Пушечного клуба» во главе с председателем Барбикеном встречают сумасбродного француза на пристани Тампа. И вот он показался на палубе. «Это был человек лет сорока двух, высокого роста, но уже слегка сутуловатый, подобно кариатидам, которые на своих плечах поддерживают балконы. Крупная львиная голова была украшена копной огненных волос, и он встряхивал ими порой, точно гривой. Круглое лицо, широкие скулы, оттопыренные щетинистые усы и пучки рыжеватых волос на щеках, круглые близорукие несколько блуждающие глаза придавали ему сходство с котом. Но его нос был очерчен смелой линией, выражение губ добродушное, а высокий умный лоб изборожден морщинами, как поле, которое никогда не отдыхает. Наконец, сильно развитый торс, крепко посаженный на длинных ногах, мускулистые, ловкие руки, решительная походка — все доказывало, что этот европеец — здоровенный малый, которого, говоря на языке металлургов, природа скорее выковала, чем отлила». Словесный портрет дополняется психологическими наблюдениями: «Этот удивительный человек имел склонность к гиперболам, питая юношеское пристрастие к превосходной степени; все предметы отражались в сетчатке его глаз в сверхъестественных размерах. Отсюда у него беспрестанно возникали большие и смелые идеи: все рисовалось ему в преувеличенном виде, кроме препят- 80 cтвий и человеческих достоинств. Словом, это была богатая натура; художник до мозга костей, остроумный малый. Он избегал фейерверка острот, зато наносил словесные удары с ловкостью фехтовальщика... Он очертя голову бросался в самые отчаянные предприятия... всякий раз рисковал сломать себе шею и тем не менее всегда вставал на ноги подобно игрушечному ваньке-встаньке... Он был глубоко бескорыстен, и бурные порывы его сердца не уступали смелости идей его горячей головы. Отзывчивый, рыцарски великодушный, он готов был помиловать злейшего врага и охотно продался бы в рабство, чтобы выкупить негра». Жюль Верн воздал должное своему другу. Современники считали, что эта незабываемая характеристика почти в точности соответствует внешнему облику и душевному складу Надара. ...Что такое интуиция? Чутье, догадка, проницательность, основанная на предшествующем опыте, — сказано в Словаре иностранных слов. В данном случае «предшествующим опытом» послужила Ньютонова механика. Опираясь на ее выводы, математик Анри Гарсе сделал для писателя вычисления: 12 000 ярдов в секунду * — такова необходимая начальная скорость, чтобы снаряд преодолел земное притяжение и долетел до Луны. А отсюда — логические заключения Жюля Верна, частично справедливые, как показало будущее, частично ошибочные (от ограниченного уровня знаний). Время отметает ошибки, либо подтверждает чутье художника, которое, по словам А. П. Чехова, иногда стоит мозгов ученого. Но где та грань, когда вымысел переходит в прогноз? Судите сами. * Ярд — 91, 44 сантиметра. 6 Е. Брандис 81 Жюль Верн избирает полуостров Флориду местом старта алюминиевого цилиндроконического вагона-снаряда с тремя пассажирами. Заставляет их испытать эффекты невесомости (правда, лишь в одной зоне, где притяжение Земли «уравновешивается» лунным притяжением), облететь Луну, наблюдать на обратной стороне извержение вулкана *, вернуться по эллиптической орбите на Землю и упасть в Тихий океан, в четырехстах километрах от берега, где их вылавливает американский корвет. По странному совпадению, заметил американский астронавт Фрэнк Борман, «Аполлон-IХ», имеющий такие же размеры и вес, как снаряд Барбикена, приводнился в четырех километрах от точки, определенной романистом **. Отсутствие топлива, энергию которого можно было бы регулировать, заставило Жюля Верна воспользоваться несуществующим сверхмощным порохом, и в то же время «вагон-снаряд» имеет ракетную установку для амортизации удара, если бы произошло прилунение. (Жюлю Верну не пришло в голову сделать ракетный двигатель душой межпланетного перелета. Для героев романа это только лишь вспомогательное средство, которым им не пришлось воспользоваться. Участь пассажиров «вагона-снаряда» была бы плачевной из-за чудовищных стартовых перегрузок в момент выстрела. Такое фантастическое допущение понадобилось для развития действия.) Не только число участников перелета, место старта и финиша, траектория, размеры и вес алюминиевой * Вулканическую деятельность на Луне впервые зарегистрировал советский астроном Н. А. Козырев. ** Координаты падения снаряда Барбикена: 27°7' северной широты и 41°37' западной долготы по Вашингтонскому меридиану. 82 6* цилиндроконической капсулы, но и сопротивление атмосферы, регенерация воздуха и даже телескоп с пятиметровым диаметром на вершине Лонгспик в Скалистых горах, по параметрам и разрешающей способности удивительно похожий на тот, что ныне установлен в Маунт-Паломарской обсерватории (Калифорния) — все это предусмотрено в романе, опередившем реальные возможности более чем на сто лет! Интересны и предположения писателя об огромных материальных затратах, которые потребует космический перелет, и возможном международном сотрудничестве. Изобретательность и деловитость американцев стимулируются инициативой француза. Благодаря Мишелю Ардану экипаж «вагона-снаряда» становится американо-французским. Проект воплотился в жизни, потому что «Пушечный клуб» решил «обратиться ко всем государствам с просьбой о финансовом соучастии». Самый живой отклик обращение встретило в России, где было собрано по подписке 368 733 рубля. Всего же операция «Колумбиада» обошлась в 5 444 675 долларов. Сумма громадная, учитывая многократную девальвацию доллара за истекшие сто с лишним лет, но совсем незначительная по сравнению с реальной стоимостью осуществления программы «Аполлон»: 35 миллиардов долларов! Во что будут на деле обходиться космические исследования, Жюль Верн, при всей его богатой фантазии, предвидеть, конечно, не мог. «Вокруг Луны» (1870), как и первая часть дилогии, зиждется на строгих расчетах. Когда Этцель готовил отдельное издание, Жюль Верн попросил его дать роман на просмотр знающему математику. Бертран, секретарь Академии наук, размышлял над этими проблемами восемь дней и вернул рукопись с коррективами, предусматривающими возвращение снаряда, 84 чтобы не дать затеряться ему в солнечной системе. Замысел «Вокруг Луны» получил математическое подкрепление. Интуиция соединилась с точным расчетом. Тот же астронавт Фрэнк Борман позднее вспоминал, что, когда его жена, прочитав «С Земли на Луну», высказала опасения за судьбу мужа, он, чтобы успокоить ее, посоветовал прочесть продолжение — «Вокруг Луны». Современная космонавтика, подтвердившая гениальную прозорливость писателя, внесла, конечно, свои дополнения, идущие значительно дальше дальновидных прогнозов писателя. Например, он не мог и мечтать о возможности изучения Луны и доставки на Землю лунного грунта автоматическими станциями, как это делают управляемые с огромного расстояния советские луноходы. Обе части космического романа принадлежат к лучшим творениям Жюля Верна. Блестяще построенный сюжет, стиль, композиция, остроумные диалоги — все до последних мелочей выполнено на уровне зрелого мастерства автора «Необыкновенных путешествий». Издатель высказал опасение, что роман вызовет возражения духовной цензуры. Жюль Верн на это ответил: — Барбикен же сказал перед полетом: «Пусть сохранит нас бог!» Разве этого недостаточно? ...Начиная с Лукиана Самосатского (II в. н. э.) рассказы о полетах в мировое пространство насчитывались в литературе десятками. Но ни разу еще фантазии о межпланетных сообщениях не подкреплялись сколько-нибудь серьезной аргументацией. И все-таки не следует думать, что научная фантастика родилась из головы Жюля Верна, как Афина из головы Зевса. 85 Одновременно, и даже опережая его, действовали и другие авторы. В 1857 году некий Эльм-Бернар предвосхитил тему «Пяти недель на воздушном шаре», опубликовав роман «Воздушное путешествие из Батавии в Марсель, совершенное с помощью электростатической машины». Однако книга Эльм-Бернара забыта так же основательно, как и его имя. Даже Александр Дюма, корифей романа «плаща и шпаги», и тот поддался соблазну фантастики (правда, ее никак не назовешь научной). На старости лет, когда слава его стала тускнеть, он вдруг сочинил «Путешествие на Луну», заставив своего хитроумного героя Моке приспособить в качестве двигательной силы... орла. Прием, прямо скажем, архаический, не раз уже фигурировавший в «лунных» романах. В отличие от шумного успеха «С Земли на Луну», книга Дюма, изданная в том же 1865 году, прошла почти незамеченной. Читатели не обратили внимания и на одновременно Появившийся фантастический роман Ашиля Эйро «Путешествие на Венеру». Ирония судьбы заключалась в том, что герои применяют в межпланетном полете реактивный двигатель, о котором никто еще не думал всерьез как о единственном эффективном способе передвижения в безвоздушной среде. Дальновидную выдумку Эйро современники не смогли оценить. Вспомнили о ней и воздали ей должное только спустя столетие, когда забытый роман был уже никому не нужен. Наука будила фантазию, подсказывала необыкновенные сюжеты, новые темы носились в воздухе. Пальму первенства суждено было взять наиболее одаренному, плодовитому, образованному и разностороннему писателю. Этим писателем стал Жюль Верн. 86 ДЕЛО ЖИЗНИ режде чем приступить к очередному роману, он долго и тщательно обдумывал сюжет и композицию, подбирал необходимые материалы, изучая источники применительно к маршруту героев. Зная наперед план произведения и содержание каждой главы, особое значение придавал он развязке. - Если читатель сможет угадать, чем все кончится, то такую книгу не стоило бы и писать, — упорно повторял романист, как только речь заходила о секретах литературного мастерства. На втором этапе работы он набрасывал карандашом черновик, оставляя широкие поля — полстраницы — для исправлений и вставок; потом написанное карандашом не спеша обводил чернилами. И тут пригождалась чистая половина листа. Но это был еще не роман, а каркас романа. В таком виде рукопись поступала в набор. В первой корректуре Жюль Верн исправлял почти каждое предложение и нередко писал заново целые главы. Окончательный же текст отрабатывался после пятой, шестой, а то и девятой корректуры. Зная привычки писателя, Этцель его в этом не ограничивал. Наибольшие трудности, иногда даже мучения, вызывала работа над стилем. В письмах к издателю он постоянно жалуется, что нехватка времени мешает ему стать настоящим стилистом, выработать безукоризненный стиль, к которому он так стремился. Однако по своему темпераменту Жюль Верн просто не мог разрешить себе подолгу задерживаться на одной фразе, подыскивать единственный незаменимый эпитет или какую-нибудь необычную метафору. Воображение 87 гнало его вперед, стремительно развивающееся действие не позволяло топтаться на месте. Нужно было сказать так много, что поневоле приходилось быть экономным в выборе изобразительных средств. Отсюда — энергичный язык, умение в немногих словах передать самую суть. Но француз остается французом, Жюль Верн всегда сохраняет чувство юмора, и даже строгие деловые описания оживляются искрящимся остроумием. Все это вместе взятое и есть стиль Жюля Верна. Идеальный распорядок дня немало способствовал его творческой продуктивности. С пяти утра до полудня он писал и правил корректуры, после обеда выходил на прогулку, а оставшееся время до девяти вечера занимался чтением или подготовкой материалов для следующей книги. Все, что прежде ему доставляло столько радостей — встречи с друзьями, театры, концерты, — стало почти недоступной роскошью. Каждый день своей жизни, за исключением «отпускных» недель, он неукоснительно подчинял рабочему ритму. И даже когда Онорина принимала гостей, хозяин дома ровно в девять откланивался. Чтобы не терять лишнего часа, живое общение с людьми он, по возможности, заменял перепиской. Подвижнический труд стал для него главным смыслом существования, чуть ли не единственной жизненной функцией. «Одна, но пламенная страсть», которой он отдавал себя без остатка, владела им до конца дней. Возвращаясь к своеобразным методам его литературной работы, предоставим слово самому романисту : — Когда я говорю о каком-нибудь научном феномене, то предварительно исследую все доступные мне источники и делаю свои выводы, опираясь на множество фактов. Я внимательно просматриваю два- 88 дцать с лишним газет, прилежно прочитываю все доступные мне научные сообщения, и поверьте, меня всегда охватывает чувство восторга, когда я узнаю о каком-нибудь новом открытии... Что же касается точности описаний, то этим я обязан всевозможным выпискам из книг, газет, журналов, различных рефератов и отчетов, которые у меня заготовлены впрок и исподволь пополняются. Все эти заметки тщательно классифицируются и служат материалом для моих романов. Ни одна моя книга не написана без помощи этой картотеки... Значительно позже, в 90-х годах, Жюль Верн, уступив настойчивым просьбам английской журналистки Мэри Бэллок, показал ей свое «тайное тайных», куда обычно не допускал посторонних — более чем скромный рабочий кабинет и примыкающую к нему библиотеку, где в изобилии были представлены труды по географии, геологии, астрономии, физике, технологии, записки путешественников, мемуары ученых, всевозможные энциклопедии, атласы, справочники, не говоря уже о прекрасном подборе художественной литературы. «Его библиотека, — пишет Мэри Бэллок, — служит исключительно для пользования, а не для любования. Тут вы встретите сильно подержанные издания сочинений Гомера, Вергилия, Монтеня, Шекспира, Мольера, Купера, Диккенса, Скотта. Вы найдете тут и современных авторов». В одном из шкафов вместо книг оказалось несколько десятков дубовых ящичков. В определенном порядке в них были разложены бесчисленные выписки и заметки, нанесенные на карточки одинакового формата, вырезки из газет и журналов. Карточки подбирались по темам и вкладывались в бумажные обертки. Получались несшитые тетрадки разной толщины, в зависимости от числа карточек в каждой из них. Всего, по словам Жюля Верна, у него накопилось около два- 90 дцати тысяч (!) таких тетрадок, содержащих интересные сведения по всем отраслям знаний... Такой способ накопления материала впрок, скорее напоминающий метод работы ученого, чем писателя, дал возможность Жюлю Верну не только рационализировать свой творческий труд, но и в конечном счете привести к исполнению грандиозный замысел «Необыкновенных путешествий», ставший для него делом жизни. А замысел, ни больше ни меньше, сводился к толу, чтобы описать весь земной шар — природу разных климатических зон, животный и растительный мир, нравы и обычаи всех народов планеты! У Жюля Верна стоял в библиотеке громадный глобус, испещренный вдоль и поперек разноцветными линиями маршрутов его героев. Каждый новый роман прибавлял новую извилистую линию. Эти линии скрещивались, переплетались, сходились вместе, расползались в разные стороны, пересекая наименее изученные области, куда не ступала нога человека. Впоследствии глобус покрылся такой густой сетью маршрутов, что сам писатель с трудом выпутывался из этого лабиринта. «Необыкновенные путешествия», взятые в целом, представляют универсальный географический очерк земного шара. Если распределить романы по месту действия, то окажется, что в четырех романах описываются кругосветные путешествия, в пятнадцати — разные страны Европы, в восьми — Северная Америка, в восьми — Африка, в пяти — Азия, в четырех — Южная Америка, в четырех — Арктика, в трех — Австралия и Океания и в одном — Антарктика. Кроме того, в семи романах местом действия служат моря и океаны. Четыре романа составляют цикл «робинзонад» — действие в них развертывается на необитаемых островах. И наконец, в трех романах действие 91 происходит в межпланетном пространстве. К тому же во многих произведениях — не только «кругосветного» цикла! — герои переезжают из страны в страну. Можно сказать без преувеличения, что на страницы книг Жюля Верна врывается пена волн, песок пустынь, вулканический пепел, арктические вихри, космическая пыль. Место действия в его романах — планета Земля, и не только Земля, но и вселенная. ...Работая ежедневно от зари до зари, он называл себя першероном — ломовой лошадью, которая, если и отдыхает, то в своей же упряжке. Избыток нерастраченных сил помогал ему до поры до времени бодро тянуть в гору донельзя перегруженный воз. Лучшие книги Жюля Верна подгоняют одна другую. Написав «между делом» за каких-нибудь два месяца «С Земли на Луну» и отложив «до первой передышки* продолжение лунной дилогии, он с головой уходит в работу над «Приключениями Роберта Гранта» и «на досуге» обдумывает «Путешествие под водой». Чтобы не умалить роли Мэри Грант и подчеркнуть тему поисков отца, он меняет заглавие на «Дети капитана Гранта». Что касается книги о капитане Немо, то заголовок варьировался несколько раз: «Путешествие под водой», «Путешествие под волнами океана», «Двадцать пять тысяч лье под морями», «Двадцать тысяч лье под морями». Последнее обозначение стало окончательным, хотя русские читатели знают этот роман как «Двадцать тысяч лье под водой». Итак, кругосветное путешествие, свободное от всякой фантастики... — Действие должно развиваться, — сказал Жюль Верн издателю, — исключительно по законам внутренней логики, без каких-либо внешних пружин, вроде небывалого полета над Африкой или выстрела в ночное светило. 92 — А как вы построите сюжет? Что будет служить стимулом для такого трудного предприятия? — Дети отправляются на поиски без вести продавшего отца. Вот исходная предпосылка. Вы спросите, кто их отец? Шотландский патриот, не желающий примириться с тем, что Англия поработила Шотландию. По мнению Гранта, интересы его родины не совпадали с интересами англосаксов, и он решил основать шотландскую колонию на одном из островов Тихого океана. Мечтал ли он, что эта колония когда-нибудь, по образу Соединенных Штатов Америки, добьется независимости? Той независимости, которую неизбежно, рано или поздно, завоюют Индия и Австралия? Вполне допустимо, как и то, что английское правительство чинило капитану Гранту препятствия. Тем не менее он подобрал команду и отплыл исследовать крупные острова Тихого океана. Такова экспозиция. Затем лорд Гленарван, единомышленник капитана Гранта, находит документ, объясняющий его исчезновение... И таким образом, — подхватил Этцель, — ваше новое «Необыкновенное путешествие» мотивируется свободолюбивыми стремлениями героев? Прекрасно. Это вызывает сочувствие. А дальше? А дальше испорченный документ поведет их по ложному следу. Потом появится ученый всезнайка. Разновидность доктора Клоубонни. На сей раз это будет француз. Жак Паганель, секретарь Парижского географического общества, почетный член чуть ли не всех географических обществ мира. Из-за его анекдотической рассеянности сюжетные хитросплетения будут еще больше осложняться. Но, как вы понимаете, Паганель нужен мне не только для оживления действия. Этот человек — ходячая энциклопедия. Он знает все и еще немножко. В кладовых его памяти уйма фактов... 93 Которые он будет излагать при каждом удобном случае, — не удержался Этцель. К этому я и клоню. Но наука не должна отрываться от действия. Роман будет полон увлекательных приключений и вместе с тем он будет географическим. Своего рода занимательной географией... ...Прошло не более года. «Дети капитана Гранта» печатались небольшими порциями в «Журнале воспитания и развлечения». Жюль Верн обводил чернилами карандашный набросок третьей части и выправлял корректуры второй. Он дошел до главы «Пари Жака Паганеля и майора Мак-Наббса». Географ сообщает своим спутникам, что с 1608 по 1862 год исследованием центральных областей и берегов Австралии занималось более пятидесяти человек. «— И все-таки мне не верится, что их могло быть целых пятьдесят, — заявил майор. Так я докажу вам! — воскликнул географ, неизменно приходивший в возбуждение, когда ему противоречили. Докажите, Паганель! Если вы мне не доверяете, то я сейчас же перечислю вам все эти пятьдесят имен. Ох, уж эти мне ученые! — спокойно произнес майор, — как смело решают они все вопросы! Майор, хотите держать со мной пари? Ставка — ваш карабин «Пурдей, Моор и Диксон» против моей подзорной трубы фирмы «Секретана». Пари заключено, и Паганель начинает лекцию об истории исследований Австралии. Он доказывает свою правоту, назвав более семидесяти путешественников... — Этот эпизод мне явно удался! — громко произ носит Жюль Верн, невольно поддавшись искушению мыслить вслух. — Надо полагать, интерес слушате лей Паганеля, так же, как и читателей, будет воз- 94 растать по мере того, как перечень имен приблизится к условленному числу. В эту минуту вошла Онорина. — Я услышала твой голос и подумала, что у тебя кто-то сидит. Кстати, только что принесли почту... Первым делом он вскрыл письмо от Этцеля. Изда-тель настоятельно предлагал ему взяться за большой труд» оборванный скоропостижной смертью географа Теофиля Лавалле — продолжить и довести до конца «Иллюстрированную географию Франции и ее колоний». Переходя от департамента к департаменту, нужно было подробно описывать границы, географическое положение, климат, почву, реки, богатства недр, населенные пункты, сельское хозяйство, промышленность, транспорт, местные достопримечательности и т. д. Этцель успел объявить подписку, заказал гравюры и карты. Зная, как воздействовать на своего автора, он подчеркивал, что интерес к этому изданию проявляет и Географическое общество. Именно оно посоветовало обратиться к Жюлю Верну и обещало предоставить из своих фондов все недостающие материалы. «Иллюстрированная география Франции» создаст популярному романисту репутацию серьезного ученого. А писателю между тем не терпелось погрузиться в морские глубины. Устройство «Наутилуса» было тщательно продумано, образ Немо, бесстрашного командира подводного судна, не давал покоя, тревожил даже по ночам. Оставалось только воплотить замысел — переложить его на бумагу с той лихорадочной энергией, какая была свойственна Жюлю Верну в первые годы работы над «Необыкновенными путешествиями», когда он наконец получил возможность всецело посвятить себя любимому делу. И вот теперь— какая помеха! — этот срочный заказ... «Иллюстрированная география Франции» легла 95 ему на плечи тяжелым грузом. Обложившись источни-ками, Жюль Верн успевает делать скрупулезное опи-сание двух департаментов за неделю, выдавая «на-гора» по 800 строк — почти полтора печатных листа в день. И это не считая утренней работы над «Детьми капитана Гранта»! ...Последняя рассеянность Жака Паганеля. Роман дописан до последней точки. Жюль Верн чувствует себя победителем. Продвигается и географический труд, хотя и не с такой быстротой, как хотелось бы нетерпеливому автору. «Я работаю, как каторжник, — писал он отцу 9 января 1866 года, — но все же надеюсь, что смогу одновременно выкраивать время для первого тома «Путешествия под волнами океана». План романа разработан во всех подробностях. Это будет чудесная вещь. Мне нельзя терять ни минуты». И снова через несколько дней: «Чтобы отдохнуть, принимаюсь за «Путешествие под водой». Это будет для меня удовольствием». Этцель, с радостью приняв все, что касалось «Наутилуса», вступил с автором в длительный спор из-за образа капитана Немо. Жюль Верн хотел его сделать поляком. Писатель сочувствовал польским повстанцам, участникам революций 1831 и 1863 годов. Репрессии царского правительства против освободительного движения в Польше вызывали его возмущение. Этцель возразил: — Цензура не потерпит, если Немо будет напа дать на русские корабли. Ведь Александр II сохраняет нейтралитет в отношении войн, которые ведутся На полеоном III. Жюль Верн ответил: — Если Немо будет поляком, чья жена умерла 96 под кнутом, а дети погибли в Сибири, никто его не осудит за то, что он будет мстить царю. Этцель возразил: — Республиканцы не могут сочувствовать ни Александру II, ни Наполеону III, но мы не можем не считаться с цензурой. Пусть лучше капитан Немо бу дет аболиционистом *. У него будет достаточно осно ваний мстить южанам, виновным в гибели его жены и детей. Жюль Верн ответил: — Рабство негров официально отменено. Немо мог бы бороться за освобождение невольников, очищая моря от работорговцев, но после поражения южан в гражданской войне такая деятельность теряет перво степенный смысл. Этцель согласился: — Отмена крепостного права в России и рабства негров в Америке — самый большой экономический фактор нашего времени. Но, действительно, привер женность только этой идее умалила бы величие Немо. Не лучше ли, чтобы он был скорее абстрактным мсти телем, символом возмущения против тирании, какой бы она ни была? На том и порешили. Однако мнения издателя и автора долго еще не совпадали. Этцеля толкали к осторожности прежде всего цензурные требования. Считаясь с издателем, Жюль Верн нередко шел на уступки, но случалось и так, что долго и упорно сопротивлялся, не желая сдавать позиций. В конце концов Этцель уговорил его смягчить ужас, вызываемый местью Немо: — Пусть он первый не нападает, а только отвеча ет на атаки — удар на удар. * Аболиционисты — участники движения за отмену рабства негров в Америке. 7 Е. Брандис 97 Позднее, когда роман был написан, Этцель исчеркал рукопись, но Жюль Верн не согласился с правкой: — Этого героя незачем и нельзя переделывать! В общем Немо остался таким, как и был задуман: патриотом угнетенной страны, восстающим против угнетающих наций, революционером, отвечающим насилием на насилие. Он живет на грани между любовью и ненавистью, жалостью и жестокостью. Вместе с тем это обобщенный образ бунтаря-анархиста, понявшего под конец свои заблуждения. Кто такой капитан Немо? Сын индийского раджи, принц Дакар, мстящий англичанам за порабощение Индии. Он потомок Типу-саиба, реального исторического лица, убитого в войне с англичанами в 1799 году. Правитель последнего независимого государства на юге Индии, Типу-саиб вел переговоры с Французской республикой и был членом республиканского клуба. А Немо-Дакар, получив образование в Европе, вернулся на родину в 1849 году. Значит, он был очевидцем, если не прямым участником революционных событий 1848 года! Один из предводителей восстания сипаев, потопленного в крови англичанами, в дальнейшем он создает «Наутилус» и мстит поработителям Индии. Читателям это станет известно несколько лет спустя из финала «Таинственного острова», который составит трилогию с «Детьми капитана Гранта» и «Двадцатью тысячами лье под водой». Объединяющее начало трилогии — вольнолюбивые чувства героев, их борьба за свободу. В споре с Этцелем из-за капитана Немо Жюль Верн отстоял свои принципы. ...Мятежная морская стихия захлестывала его творчество. Чтобы воспевать море, он должен был находиться на море. Еще в разгар работы над предыду- 98 щим романом, он надолго покидает шумный Париж, а затем, резко изменив образ жизни, поселяется в деревенской глуши. КАПИТАН «СЕН-МИШЕЛЯ» «Детях капитана Гранта» есть один эпизод, в котором Жюль Верн говорит как бы о самом себе: «В этот самый день около двух часов пополудни путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у проводника ее название. — Это дорога из Юмбеля в Лос-Анджелес, — не задумываясь ответил Жак Паганель. Гленарван взглянул на проводника. Совершенно верно, — подтвердил тот, а затем обратился к географу: Так, значит, вы уже путешествовали по этой стране? Разумеется, и не раз, — серьезным тоном ответил Паганель. На муле? Нет, в кресле». Подобно Паганелю, Жюль Верн тоже совершил «в кресле» много увлекательных путешествий. Ведь далеко не всякому географу удается самому побывать в тех странах, которые ему приходится описывать. Да, Жюлю Верну не приходилось терпеть кораблекрушений, высаживаться на необитаемых островах, открывать новые земли. Все это делали за него герои его романов. И вместе с тем, вопреки общепринятому мнению, он вовсе не был кабинетным затворником. «Охота 7* к перемене мест», унаследованная им от бретонских предков, нисколько не нарушала регулярных привычек и ничуть не снижала его творческой продуктивности. Можно привести и другое признание — несколько автобиографических строчек из романа «Зеленый луч», свидетельствующих о том, что Жюль Верн был неутомимым путешественником и отчасти мог опираться в романах на свои личные впечатления: — Я проплыл по Средиземному морю от Гибралтара до Леванта, переплыл Атлантический океан до Северной Америки, побывал в морях Северной Европы, и я знаю все воды, которыми природа так щедро одарила Англию и Шотландию. О путешествиях писателя речь впереди. А пока что весной 1865 года, во исполнение своей давней мечты, он покупает деревенский дом на северном берегу Соммской бухты, в рыбацком поселке Ле Кротуа и остается там до глубокой осени. А затем в довершение своего плана приобретает по случаю почти новый баркас водоизмещением в восемь тонн и называет его «Сен-Мишель», именем покровителя французских моряков, широко распространенном в Нормандии и Бретани, как у русских поморов «Святой Николай». Это был выработанный веками тип небольшого шлюпа, которому рыбаки от Северного моря до океана вверяют свою жизнь. По эскизу Жюля Верна баркас был переоборудован в яхту. Светлая большая каюта, превращенная в плавучий кабинет, позволяла подолгу жить и работать на борту «Сен-Мишеля». Чтобы иметь возможность постоянно выходить в море, он нанял двух бретонских матросов, пенсионеров французского военного флота, Александра Дюлонга и Альфреда Берло, которые были его неизменными спутниками в течение нескольких лет. 100 Весной 1866 года Жюль Верн возвращается в Ле Кротуа теперь уже на постоянное жительство, но со-хранив за собой квартиру в Париже, где проводит зимние месяцы. Соединяя работу с отдыхом, капитан «Сен-Мишеля» направляет свой курс то на юго-запад к Гавру, то на север в пролив Па-де-Кале. Приобретая необходимые навыки, он стоит у руля, по рекомендациям лоции проводит судно между многочисленными островами, рифами, банками, то по створу приметных маяков, полуразрушенных башен, мысов, то по компасу. За первые месяцы он хорошо изучил французские берега. Идя в Гавр, он любуется из окон плавучего кабинета долиной реки Брель с фигурой золоченой мадонны над обрывистым меловым берегом, старинным замком со шпилем посредине долины в городке Э, живописными строениями Ле-Трепора, куда из Ле Кротуа можно легко добраться за время полной воды. А дальше, при благоприятном ветре, через три часа хода — Дьепп с готической башней церкви Сен-Жак и видной далеко с моря колокольней Нотр-Дам-де-Бон-Сетр... В первый же сезон он добрался до Нанта, где его с нетерпением ждали родители, и оттуда взял курс на Бордо, чтобы встретиться с Полем Верном, офицером торгового флота. Братья плавали вместе около двух недель, а на обратном пути из Бордо капитан «Сен-Мишеля» выдержал ужасную бурю и впервые, по его словам, «испытал все, что испытывают настоящие моряки». Встречный ветер и сильное волнение задержали яхту в открытом море на трое с половиной суток. Этцель, предпочитавший лечиться и отдыхать в комфортабельном отеле на Лазурном берегу, не мог разделять его чувств. В этом отношении друзья решительно расходились во вкусах. В то время как один Упивался голубым небом, другой не уставал повторять — «море — моя стихия» и с весны до осени по- 101 чти не выходил на берег. С обветренным загорелым лицом, окрепшей от физической работы мускулатурой, коренастый, плотный, он походил на человека, привыкшего чувствовать под ногами шаткую палубу, и, заходя в какой-нибудь порт, радовался, когда даже бывалые моряки принимали его за собрата. В плавучем кабинете, где все было приспособлено для работы (стол, кресла, кровать, книжные полки и каждый предмет, вплоть до чернильницы «невыливайки» предохранялись от качки особыми креплениями), Жюль Верн, если не мешала погода, усердно трудился, как у себя дома, с пяти утра до полудня, и в эти «священные часы» никто его не смел тревожить. Нельзя преуменьшать значения «Сен-Мишеля» в жизни писателя. Сделавшись заправским яхтсменом, он плавал под парусами около шести месяцев в году. В общей сложности он провел на море не менее десяти лет, написав на борту своей яхты немало романов, целиком или частично связанных с морскими приключениями. ПЛАВАЮЩИЙ ГОРОД есной 1867 года Жюль Верн вместе с братом Полем отправился в Америку. Он не мог отказать себе в удовольствии совершить туристское путешествие на том самом трансатлантическом пароходе «Грейт Истерн», которым несколько лет назад издали любовался в Депфорте, когда огромное судно готовили к ходовым испытаниям. Железный колосс, созданный по проекту английского инженера Брюнеля, поражал необычайными га- 102 баритами: 210 метров в длину, 25 метров в ширину, водоизмещение 32 000 тонн! Пять дымовых труб, шесть мачт, изящные обводы корпуса придавали ему величественный вид. Отсутствие палубных надстроек Превращало свободное пространство вдоль бортов в две широкие улицы. Трехмачтовые угольщики, которые ему отдавали свой груз, рядом с ним казались малютками. Гребные колеса диаметром около 17,5 метра приводились в движение паровыми машинами по пятьсот лошадиных сил, а гребной винт с размахом лопастей более семи метров — машиной в 1600 лошадиных сил. Корабль был также оснащен парусами общей поверхностью 5400 квадратных метров. Мощные двигатели в соединении с поднятыми парусами позволяли развивать скорость до 20 узлов. Грузоподъемность превышала 20 000 тонн. Экипаж состоял из 500 человек. В каютах можно было разместить около 4000 пассажиров. До начала XX века мир не знал равного по размерам судна. Жюль Верн не может говорить о «Грейт Истерне», не прибегая к словам в превосходной степени: «плавающий город», «пароход-исполин», «шедевр кораблестроительного искусства». Писатель видел в нем воплощение инженерного гения и технической мощи XIX века. Индустриального века, движущей силой которого стала энергия пара. Но как трагична «биография» знаменитого судна! Экономически «Грейт Истерн» себя не оправдывал. Он разорил многих предпринимателей. Возможности парохода-гиганта превосходили потребности времени. К тому же еще слишком сильна была конкуренция парусного флота. Банкротство судостроительной компании, продажа корабля за 20 процентов стоимости еще до пробного плавания, смерть потрясенного неудачами Брюнеля — таково начало его злополучной истории. 103 Предназначенный для перевозки эмигрантов и грузов в Австралию, «Грейт Истерн» ни разу там не был. За семь лет эксплуатации он сделал не более двух д, э . сятков рейсов между Европой и Америкой. В 1865 году о заброшенном лайнере вновь заговорила печать: его откупила англо-американская компания по прокладке трансатлантического кабеля. После нескольких безуспешных попыток работы были завершены и передана первая каблограмма. Успеху предприятия способствовала огромная грузоподъемность «Грейт Истерна», вместившего в свое чрево 3400 километров кабеля весом в 7000 тонн. Годом позже, к открытию в Париже Всемирной выставки, громадный пароход был приспособлен для перевозки туристов. Потом он снова стоял на мертвом приколе, ржавел и обрастал тиной, пока о нем наконец не вспомнили, чтобы... продать на слом. 18 марта 1867 года братья Верн прибыли в Ливерпуль, когда на корабле еще кипела работа, и с разрешения капитана Андерсона заняли свою каюту. Отплытие было назначено на 26 марта, а между тем еще накануне, 25-го, палуба была загромождена лесами. Но к вечеру все преобразилось. Леса были сняты, подъемные краны убраны, машины опробованы, бункеры заполнены углем, погреба — съестными припасами, склады — товарами. Внутри и снаружи все было надраено, вымыто, сверкало чистотой. Могучий корабль медленно двинулся вперед по реке Мерси, миновал запруженную народом Ливерпульскую гавань и стоявшие на рейде суда. Около трех часов вошли в пролив Святого Георгия. С наступлением ночи береговая линия совершенно исчезла из виду, а на следующий день в океане поднялась буря. «Грейт Истерн» качался на волнах, как челнок. Чтобы не упасть с койки, приходилось цепляться за нее руками и ногами. Саквояжи и чемоданы переки- 104 дывало из стороны в сторону, двери хлопали, переборки трещали, падала и разбивалась посуда, тюки с товарами переваливались от борта к борту. Пассажиры прятались по каютам. Лишь немногие выползали на палубу, проклиная злополучное путешествие и жестокую морскую болезнь. Но как только буря утихла, жизнь на борту «Грейт Истерна» вошла в свою колею. По «бульварам» прогуливались нарядные дамы, дети затевали шумные игры, в переполненных ресторанах суетились лакеи, танцы в музыкальном салоне сменялись импровизированными концертами. Деловитые янки, небрежно развалясь на диванах, по любому поводу заключали пари. Магическое слово «доллар» звучало у них в каждой фразе. 5 апреля «Грейт Истерн» перерезал Гольфстрим. Заметно потеплело. Повеяло весной. Дамы фланировали в легких туалетах. Казалось, что находишься на Елисейских полях в майский, солнечный день. И вдруг все изменилось: налетел циклон. Резкий шквал ударил в передний бакборт корабля, сорвал навесы с левого борта. Новый порыв, сильнее первого, оторвал металлическую пластину, покрывавшую битенги, разбил и унес за собой перегородки левого борта. В трюме было около четырех футов воды. Море покрылось обломками. В критическую минуту капитан Андерсон подбежал к рулевому колесу, повернул «Грейт Истерн» на сто восемьдесят градусов — кормой к ветру, и это спасло корабль. Между тем волнение улеглось. Циклон, как и начался, столь же внезапно утих. Повеселевшие пассажиры гурьбой отправились завтракать. Тем временем в трюме образовалось целое озеро морской воды. Помпы усердно работали, возвращая ее океану. На следующее утро, 8 апреля, показалась трехмач- 105 товая шхуна, идущая навстречу «Грейт Истерну». Без сомнения, на ней был лоцман, который должен был провести пароход в Нью-Йоркскую гавань. Американцы по своему обыкновению стали заключать пари: Десять долларов за то, что лоцман женат! Двадцать, что он вдовец! Тридцать, что у него рыжие бакенбарды! Шестьдесят, что у него на носу бородавка! Сто долларов за то, что он ступит на палубу правой ногой! Держу пари, что он будет курить! У него будет во рту трубка! Не трубка, а сигара. Пятьдесят долларов! Наконец шхуна приблизилась. Лоцман в сопровождении четырех гребцов опустился в лодку, подъехал к громадному судну, подхватил веревочную лестницу и ловко взобрался на палубу. Оказалось, что он был женат, у него не было бородавки, не было бакенбард, но были светлые усы. К тому же он никогда не курил, а на палубу спрыгнул обеими ногами. 9 апреля в час пополудни «Грейт Истерн», пройдя вдоль набережной Нью-Йорка, бросил якорь в Гудзоне. За время недельной стоянки Жюль Верн решил осмотреть Нью-Йорк, Гудзон, озеро Эри, Ниагару — места, воспетые Фенимором Купером. Крупнейший город Соединенных Штатов в шестидесятых годах прошлого века мало походил на современный Нью-Йорк, но уже тогда производил впечатление оживленного делового центра и поражал правильной планировкой пересекающих друг друга под прямым углом продольных «авеню» и поперечных «стрит», которые вместо названий обозначаются номерами. Исключение составляет Бродвей — главная жизненная артерия города. 106 «На этой улице, — заметил писатель в своей памятной книжке, — рядом с мраморными дворцами можно встретить плохие, маленькие домишки. Тут целое море всевозможных экипажей, а пешеходы, желающие перейти с одной стороны на другую, подымаются на мостики, перекинутые через Бродвей в разных местах». Запомнился вечер, проведенный в театре знаменитого антрепренера Барнума. Шла сенсационная драма «Улицы Нью-Йорка» — с убийствами и настоящим пожаром, который тушили настоящие пожарные с помощью парового насоса, чем, по-видимому, и объяснялся ее необыкновенный успех. На следующий день наши туристы отправились вверх по Гудзону на пароходе «Сент Джон» до Олбани, оттуда — железной дорогой в Рочестер, где снова пересели на поезд, доставивший их в Ниагара-Фолс, поселок, расположенный почти у самого водопада. Река была еще покрыта льдом, не успевшим растаять от первых лучей апрельского солнца. Водопад, изогнутый в виде подковы, срывается с оглушительным грохотом с пятидесятиметровой высоты. В Ниагара-Фоле он дает о себе знать глухим, отдаленным ревом и клубящимся облаком белого пара, а затем открывается изумленному взору во всем первозданном великолепии. Утром 13 апреля братья Верн прошли несколько миль по канадскому берегу; лавируя среди льдин, переплыли Ниагару на лодке, поднялись по крутому склону до железнодорожной станции и сели в экспресс на Буффало, молодой, быстро растущий американский город, расположенный у озера Эри, удивительно чистого и прозрачного, с чудесной питьевой водой, что писатель, конечно, не преминул отметить как особую достопримечательность этих мест, где недавно еще бродили свободные индейцы и шумели дев- 107 ственные леса. (Понадобилось лишь несколько десятилетий бурного промышленного развития, чтобы Эри превратилось в мертвое озеро, отравленное сточными водами...) 16 апреля «Грейт Истерн» отправился в обратный рейс. Погода стояла благоприятная, и через двенадцать дней пассажиры — в подавляющем большинстве американские туристы — высадились в Бресте. Отсюда поезд их доставил в Париж к открытию Всемирной выставки. Жюля Верна призывал прерванный труд. Ограничившись беглым осмотром выставки и визитом к Этцелю, он поспешил в Ле Кротуа. Там его ждал «Сен-Мишель», оснащенный для нового плавания. ПОДВИЖНЫЙ В ПОДВИЖНОМ* течение всего лета он с наслаждением работал на яхте, крейсируя вдоль берегов Франции, и только при сильной качке укрывался за молом в какой-нибудь ближней гавани. «Подвижный в подвижном», подобно Немо, он искал уединения и свободы в успокоительном рокоте волн, в созерцании морских просторов, замкнутых линией горизонта, соединяющей небесную сферу с мятежными океанскими водами. Он до такой степени сроднился с образом Немо, что не мог отделить себя от героя романа, в котором воплотилась частица его вольнолюбивого существа. Мысли капитана Немо о море, о свободе и справедливости, деспотизме и рабстве — его собственные мысли. * Mobilis in mobile (латин.). — Подвижный в подвижном (то есть в подвижной среде) — девиз капитана Немо. 108 — Море не принадлежит деспотам, — говорит Не- мо профессору Аронаксу. — На его поверхности они еще могут сражаться, истреблять друг друга, повто рять все ужасы жизни на суше. Но в тридцати футах под водой их власть кончается. Ах, профессор, живите в глубинах морей! Только здесь полная независимость, только здесь человек поистине свободен, только здесь его никто не может угнетать! Смысл его жизни — борьба за свободу. — До последнего вздоха, — восклицает Немо, — я буду на стороне всех угнетенных, и каждый угнетен ный был, есть и будет мне братом! К осени карандашный набросок первого тома был наполовину обведен чернилами. В сентябре 1867 года Этцель оповестил читателей «Журнала воспитания и развлечения», что Жюль Верн обещает в ближайшие месяцы закончить «Путешествие под водой»: «Шесть месяцев в глубинах морей без всякого общения с внешним миром — такой сюжет дает автору благодарный материал для изображения драматических событий и введения красочных описаний...» Сюжет действительно был захватывающим. Этцель, со свойственной ему экспансивностью, успел внушить всем знакомым, что это будет шедевр из шедевров. Не сомневался в триумфе и престарелый метр Верн, горячий поклонник «Необыкновенных путешествий», с которым Жюль продолжал по привычке делиться всеми замыслами. Почтенный нантский адвокат гордился своим старшим сыном, а еще больше тем, что судьба предназначила ему стать отцом всемирно известного романиста. И все-таки метру Верну «Наутилус» показался «чересчур фантастичным». «Я уже писал тебе однажды, — напоминал ему Жюль, — что мне приходят в голову самые неправдоподобные вещи. Но на самом деле это не так. Все, что человек способен представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь». Каково же было огорчение Жюля Верна, когда подводный корабль, движимый электрической энергией, правда, под названием «Молния», «претворился в жизнь» воображением другого писателя раньше «Наутилуса»! Встревоженный Этцель сообщил своему автору, что в фельетонах газеты «Пти журналь» публикуется фантастический роман о кругосветном подводном плавании — «Необыкновенные приключения ученого Тринитуса». Автором был некий Аристид Роже, а на самом деле, как позднее выяснилось, профессор Жюль Рангад. Романист, по совету издателя, обратился в ту же газету с письмом к редактору: «Еще задолго до публикации «Необыкновенных приключений ученого Тринитуса» г-на Роже я приступил к работе над романом «Путешествие под водой», о чем уже сообщалось в «Журнале воспитания и развлечения». Убедительно прошу Вас поместить в «Пти журналь» это письмо, чтобы предотвратить возможные нарекания читателей, если они обнаружат в сюжете моего нового романа некоторое сходство с «Необыкновенными приключениями ученого Тринитуса»...» Опасения оказались напрасными. И в этом случае пальму первенства взял писатель наиболее одаренный. Ведь главное в той и другой книге — не «Наутилус» как таковой и не подводный корабль «Молния», а их творцы — капитан Немо и ученый Тринитус. Секрет обаяния романа Жюля Верна в личности создателя «Наутилуса». Гений науки и борец за свободу, он воплощает в себе лучшие качества героев «Необыкновенных путешествий». Изобретатель и его изобретение составляют как бы одно целое. Изобретение одухотворяет образ изобретателя. Машина оживает 110 под руками ее творца. И если субмарина «Молния» в чем-то предвосхитила «Наутилус», то образ Тринитуса, в общем бледный и вялый, еще больше тускнеет рядом с Немо, вечным спутником молодых поколений. Впоследствии, когда профессор Рангад решился переиздать свою книгу, в предисловии он воздал должное большому таланту Жюля Верна и сам же объяснил почти одновременное появление двух фантастических романов на одну и ту же тему исторической необходимостью подводной навигации. Однако из-за «Ученого Тринитуса» работа надолго задержалась. Чтобы осталось как можно меньше неизбежных совпадений с романом невольного соперника, Жюль Верн переписал заново несколько глав. Этцель торопил его, а он задерживал рукопись, решив еще раз пересмотреть весь текст: «Трудность заключается в том, чтобы сделать правдоподобными вещи очень неправдоподобные, но, кажется, мне это удалось. Теперь остается только тщательная работа над стилем». Рождество 1867 года он проводит с семьей у своих родителей в Нанте, в середине февраля едет в Париж, а оттуда, как всегда с наступлением весны, возвращается в Ле Кротуа. В эти месяцы он целиком поглощен вторым томом «Двадцать тысяч лье под водой» и ни о чем другом не может и думать. Вопреки обыкновению, он придерживает рукопись первой книги, решительно заявив Этцелю, что этот крепкий орешек еще должен дозреть, и только тогда можно будет отделить часть от целого. А между тем «Сен-Мишель» продолжал бороздить прибрежные воды. После некоторой переделки он стал, по утверждению писателя, «одним из лучших ходоков в Соммской бухте, и когда дует попутный ветер, выпрямляется, как цветок под солнцем». Выходы в море не обходятся без некоторого риска. 112 летом 1668 года капитан «Сен-Мишеля» вынужден был долго пребывать в Дьеппе в ожидании, пока не уляжется шторм. В Ле Кротуа он рассчитывал застать брата Поля, чтобы после короткого отдыха совершить с ним переход в Булонь, Кале и Дувр. На траверзе Дувра налетел шквал. Яхту изрядно потрепало, но все же она выстояла под натиском бури. Этцель не на шутку встревожился. Он никак не мог примириться с тем, что его автор предается ненужному риску в то время, как в ежемесячных отчетах «Бюро Веритас» приводятся сведения о потерпевших крушение коммерческих парусниках. В списке значилось не менее сотни судов... — Не ополчайтесь против моего «Сен-Мишеля», — успокаивал его Жюль Верн. — Он оказывает мне серьезные услуги. Вы всегда преувеличиваете опасности, которые приносит море. Я собираюсь совершить плавание в Лондон, затем в Шербур, а может быть, доберусь до Остенде. Намерение удалось осуществить. Следующее письмо издателю помечено лондонским штемпелем: «Да, я пишу Вам на подходе к Лондону, где буду через несколько часов. Я вбил себе в голову, что «Сен-Мишель» доберется до Лондона, и вот он уже у цели. Я окончательно завершаю первый том «Двадцать тысяч лье под водой» и работаю так, как если бы сидел в своем кабинете на улице Лефевр. Это прекрасно — какая пища для воображения!..» Терпение издателя истощилось, но Жюль Верн, что было на него совсем непохоже, на этот раз «спешил медленно». Подготовив рукопись к печати, осенью 1868 года он отправился на борту «Сен-Мишеля» вверх по Сене, провел свой «корабль» с помощью буксира в Париж и бросил якорь у моста Искусств, в самом центре столицы. Незадолго до этого он сообщил издателю: «Я буду в Париже 1 октября, дорогой Этцель, и если Вы окажетесь на месте, то немедленно прочтете первый том «Двадцать тысяч лье под водой». Мне кажется, книга получилась... Я уверен, что вещь вполне оригинальная, и надеюсь, что она хороша. Вот и все. Впрочем, об этом Вы сможете судить сами...» Этцель встретил его как триумфатора, а художник Риу, иллюстратор романа, заставил позировать, дабы придать профессору Аронаксу, от имени которого ведется повествование, портретное сходство с автором. Что касается самого Немо, то, по желанию Жюля Верна, художник наделил его портретным сходством с полковником-республиканцем Жаном Шаррасом, чье энергичное, волевое лицо можно было принять за эталон мужской красоты. Депутат Национальной ассамблеи, изгнанный из Франции после государственного переворота, Шаррас заявил, что вернется на родину не раньше, чем падет узурпатор и будет восстановлена республика. Он умер в изгнании в 1865 году, не пожелав воспользоваться амнистией, объявленной Наполеоном III. Так Жюль Верн выразил свои республиканские чувства и в самом облике мятежного капитана «Наутилуса». Немо стал его наваждением, разговаривал с ним и наяву и во сне. Так можно было довести себя до нервной горячки. Освободившись наконец от первого тома, он решил «немного передохнуть». Отдых заключался в перемене работы. После рождественских праздников, проведенных, как обычно, в Нанте, он занялся второй частью лунной дилогии — за рекордно короткий срок — полтора месяца! — написал «Вокруг Луны» и затем «со свежими силами» снова взялся за «Двадцать тысяч лье под водой». Журнальную публикацию романа, начатую в марте 1869 года, за несколько месяцев до завершения вто- 114 рого тома, автор сопроводил предисловием, обращенным к юным читателям: «Начиная печатать эту новую книгу, я должен прежде всего поблагодарить читателей «Журнала воспитания и развлечения» за то, что они составили мне такую хорошую, приятную и верную компанию в разных путешествиях, которые мы совершили в Америку, Австралию, по Тихому океану, вместе с детьми капитана Гранта, и даже к Северному полюсу, по следам капитана Гаттераса. Я надеюсь, что и это путешествие под волнами океана обогатит и заинтересует читателей так же, как и предшествующие, если не больше... Желание во что бы то ни стало открыть этот любопытный, причудливый, почти неведомый мир стоило мне особенно больших усилий и трудностей...» Именно этот роман поднял писателя на вершину славы. В нем ярче всего проявилась замечательная способность Жюля Верна воплощать в художественном образе и слове свои гражданские чувства и представления о будущих достижениях науки и техники. До сих пор он выдавал только шедевры. Семь романов, созданных за неполных семь лет, входят в золотой фонд научно-фантастической и приключенческой классики. Но постоянно так не могло продолжаться. При такой творческой продуктивности на это не хватило бы человеческих сил. В дальнейшем произведения первоклассные чередуются с менее значительными, а порою и не слишком удачными. После фантастического подводного плавания он обращается к собственным впечатлениям — тут, же, не переводя дыхания, берется за «Плавающий город», восьмое по счету «Необыкновенное путешествие». Главный герой его — «Грейт Истерн», издавна поразивший воображение автора. «Биография» гигант- 8* 115 ского судна, его устройство и подробности туристского рейса из Ливерпуля в Нью-Йорк определяют содер-жание книги. Хронология событий, правда частично вымышленных (побочные «игровые» эпизоды введены для оживления действия), в точности совпадает с календарными датами поездки в Америку, и роман этот — не что иное, как беллетризованный путевой дневник. «Теперь, — заключает Жюль Верн повествование, — когда я сижу за своим письменным столом, мое путешествие на «Грейт Истерне»... и дивная Ниагара могли бы мне показаться сном, если бы передо мной не лежали мои путевые заметки. Ничего нет лучше путешествий!» ГРОЗНЫЙ ГОД итатели едва успевали закончить очередной роман Жюля Верна, как уже появлялся следующий. После выхода в свет его книги сразу же переводились на многие языки и распространялись по всему свету. Для большинства читателей знаменитый романист оставался загадочной, чуть ли не мифической личностью. Он не любил афишировать своего имени, позировать перед фотографами, посвящать журналистов в свои литературные планы и подробности личной жизни. Когда его спрашивали, какие события он считает в своей биографии самыми примечательными, Жюль Верн отвечал: — Новые книги. Каждая из них — новая веха на моем жизненном пути. 116 А на вопрос, что он считает счастьем, следовал неизменный ответ: — Труд... Труд для меня — источник единственно и подлинного счастья. Это моя жизненная функция. Как только я кончаю очередную книгу, я чувствую себя несчастным и не нахожу покоя до тех пор, пока не начну следующую. Праздность является для меня пыткой... В конце шестидесятых годов параллельно с очередными романами он приступает к выполнению еще одного коммерческого заказа Этцеля — всеобщей истории географических открытий. Работа растянулась на несколько лет и разрослась до шести томов. Писатель прослеживает сотни маршрутов, рассказывает о важнейших экспедициях от глубокой древности до 40-х годов XIX века; показывает, как постепенно люди открывали Землю, как на ней оставалось все меньше «белых пятен», какие подвиги совершали Колумбы разных стран и народов, обогащая человечество географическими знаниями. При этом он не умалчивает, что открытие новых земель и архипелагов часто сопровождалось жестокими войнами, физическим истреблением аборигенов вместе с их самобытной, создававшейся веками культурой. Эпоха Великих географических открытий была и эпохой возникновения колониальных империй, борьбы и соперничества европейских держав, поработивших народы других континентов. «Историю великих путешествий», как и все свои книги, Жюль Верн предназначал для юношества. Но тут он отказался от своего обычного принципа «поучать, развлекая». Его научно-популярная серия рассчитана на вдумчивых и любознательных читателей, которых заинтересуют малоизвестные исторические факты, маршруты и биографии путешественников. 117 Таким образом, воображаемые научные путешествия дополняются в творчестве Жюля Верна историей подлинных географических исследований. Когда он дошел до третьего тома, работа застопорилась из-за не поспевавших к сроку романов. Чтобы облегчить писателю труд, Этцель пригласил ему в помощь сведущего географа Габриэля Марселя из парижской Национальной библиотеки. Тот и раньше переводил Жюлю Верну старинные тексты с испанского, португальского и итальянского языков, а теперь должен был еще подбирать материалы и делать предварительные наброски, которые писатель обрабатывал по своему усмотрению. Помощь оказалась настолько действенной, что работу — после долгого перерыва — удалось сравнительно быстро завершить. Успех историко-географической серии побудил Этцеля обратиться к своему автору с новым заманчивым предложением — написать четырехтомный популярный труд «Завоевание Земли наукой и промышленностью». Был уже составлен издательский договор, но Жюль Верн после некоторых колебаний все-таки решил отказаться. По-видимому, он стал уже уставать и должен был беречь силы для главного труда своей жизни. ...1870 год принес ему обильную жатву. Вышли в свет отдельными книгами «Вокруг Луны» и «Двадцать тысяч лье под водой». Этцель успел так же выпустить «Открытие Земли» — два первых тома «Истории великих путешествий». Газета «Журналь де Деба» опубликовала «Плавающий город». А тем временем на горизонте сгущались тучи. В воздухе пахло порохом. Незадолго до начала франко-прусской войны он с тревогой писал отцу: «Вот баланс Империи после восемнадцатилетнего царствования: в банке один миллиард, ни торговли, 118 ни промышленности. Военный закон, уводящий нас к временам гуннов и вестготов. Всеобщее оскудение нравов. Бессмысленные войны в перспективе. Неужели нельзя придумать иного довода, кроме ружья Шаспо?..» * 19 июля разразилась война. Приказ о мобилизации застал Жюля Верна в пригороде Нанта Шантеней, где он гостил с семьей у родителей. Призванный в армию по месту жительства, я Ле Кротуа, он был зачислен в береговую оборону и назначен командиром сторожевого судна «Сен-Ми-шель». Вместе со своим «экипажем», Дюлонгом и Бердо, писатель днем и ночью патрулировал бухту Соммы. В его задачу входило охранять небольшой участок Нормандского побережья от возможного нападения германских рейдеров. Но военные действия развивались к востоку от Парижа, и поселок Ле Кротуа выглядел таким же мирным, как в обычные дни. Трудно было поверить, что где-то разрываются бомбы и льется кровь. Исправно неся сторожевую службу, Жюль Верн в эти месяцы вынужденного одиночества (Онорину с детьми он отправил в Амьен) написал на борту «Сен-Мишеля» два романа: «Ченслер» и «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке». Если в первом романе люди оказываются во власти разбушевавшихся стихий (бедствия на горящем и тонущем корабле, скитания в океане — на плоту — уцелевших пассажиров и матросов, ни с чем не сравнимые муки голода и жажды), то во втором торжествует разумное начало: ученые двух стран, занятые измерением отрезка дуги меридиана, успешно завершают совместную экспедицию, несмотря на то, что во время * Нарезные ружья Антуана Шаспо в 1866 году были приняты на вооружение французской армией. 119 Крымской войны им нелегко подавить враждебные чувства. Писатель верит в международное сотрудничество, в конечное торжество Разума и Науки. «Ченслер», роман с мрачным колоритом, впослед-ствии смягченным по настоянию издателя, созвучен настроениям грозного года. Пассажир Казаллон, от лица которого ведется рассказ, передает в своем дневнике с леденящими душу подробностями все, что ему пришлось увидеть и испытать. Ощущение роковой обреченности потерпевших крушение сменяется в финале бурной радостью и ликованием людей, неожиданно вернувшихся к жизни. Ведь и сам Жюль Верн, перенесший на море не один яростный шторм, заглядывал в лицо смерти, а когда работал над «Ченслером», перед глазами стояла потрясшая его еще в детстве знаменитая картина живописца-романтика Теодора Жерико «Плот «Медузы». Все это вместе взятое и воплотилось в своеобразном сюжете. Зная, в каких условиях был создан роман, можно прочесть мысли автора и за текстом книги: минует военное лихолетье, наступит вожделенный мир... 13 августа прусские войска вторглись во Францию. Республиканец «призыва» сорок восьмого года, Жюль Верн вместе со всеми французскими патриотами ждал последнего часа ненавистной империи, связывая надежды на будущее со «здоровыми силами нации». По прихоти случая в этот же день был подписан лежавший несколько месяцев на очереди декрет о награждении Жюля Верна орденом Почетного легиона. Об официальном признании заслуг автора «Необыкновенных путешествий» позаботился один из влиятельных ценителей его таланта, Фердинанд Лессепс, разумеется, по просьбе Этцеля. Говорят, это был последний декрет, подписанный императрицей-регентшей. 120 ...Газеты приходили в Ле Кротуа с большим опозданием. Связь со столицей была прервана. Время от времени Жюль Верн получал письма от издателя, отправленные голубиной почтой или с помощью воздушных шаров. В своем захолустье он напряженно следил за развивающимися событиями. 2 сентября. Седанская катастрофа. Капитуляция Наполеона III и армии маршала Мак-Магона. 4 сентября. Революция в Париже. Падение Второй империи. Образование «Правительства национальной обороны». 28 января 1871 года. Капитуляция Парижа и снятие осады. После подписания предварительного мирного договора (26 февраля) Жюль Веры вернулся в Париж и... попал на похороны двоюродного брата математика Анри Гарсе. У Этцеля дела пришли в упадок. На складе скопились груды нераспроданных книг. Тираж «Журнала воспитания и развлечения» резко сократился. Издатель даже не проявил особой радости, когда Жюль Верн вручил ему рукописи двух готовых романов и показал первые главы «В стране мехов». Из всех друзей только один Надар был, как всегда, оживлен и весел. Похудевший, с синими кругами у глаз, он рассказывал о своих боевых подвигах. В самые трудные дни он поддерживал связь с осажденным Парижем, командуя «эскадрильей» воздушных шаров. Вскоре Жюль Верн стал непосредственным свидетелем новых исторических событий, величайшее значение которых он осознал далеко не сразу. Героические дни Коммуны писатель провел в столице. На его глазах парижские рабочие основали первое в мире пролетарское государство, на его глазах солдаты генерала Галифе залили парижские мостовые кровью коммунаров. 121 Сохраняя позицию стороннего наблюдателя, он меланхолически сообщал родным, что рабочие Этцеля перешли на сторону Коммуны, типография закрыта, издатель терпит кризис, готовые к печати тома «Необыкновенных путешествий» лежат без движения, средства иссякли, жить стало трудно и т. д. Почти не выходя из своей квартиры на улице Лефевр, он продолжал сочинять «В стране мехов» —. географический роман о невольных приключениях горстки храбрецов на дрейфующей льдине от мыса Батерст до Алеутских островов. Ничего не скажешь, роман увлекательный, полный полезных сведений... Поэт-коммунар Эжен Потье приблизительно в это же время создал «Интернационал» — патетический гимн во славу пролетарской солидарности, а вернувшийся из изгнания Виктор Гюго откликнулся на события сборником пламенных политических стихов «Грозный год». Жюль Верн не понимал и не разделял интересов защитников Коммуны, но и далек был от того, чтобы сочувствовать версальским палачам. Многие из его знакомых, с которыми он не раз встречался у Этцеля, активно действовали на стороне революционного правительства или сражались на баррикадах. ...Травля коммунаров и судебные расправы продолжались еще не один год. Монархисты не склонили головы и при Третьей республике. Среди сосланных на «вечную каторгу» в Новую Каледонию (остров в Тихом океане) были люди, к которым Жюль Верн относился с искренним уважением. Блестящий памфлетист Анри Рошфор бичевал бонапартистский режим в сатирическом еженедельнике «Лантерн» («Фонарь»), и он же издавал республиканскую газету «Марсельеза», которую редактировал его 122 молодой сотоварищ Паскаль Груссе. Из-за этого человека Вторая империя едва не рухнула еще до Франко-прусской войны. Он осмелился послать вызов на дуэль родственнику императора принцу Пьеру Бонапарту, когда тот грубо оскорбил в печати издателя и редактора «Марсельезы». Явившийся на дом к обидчику секундант Паскаля Груссе, начинающий журналист Нуар, был застрелен на месте взбешенным принцем. Похороны юного Нуара вылились в мощную манифестацию. Тысячи полицейских и солдат оцепили центр города, чтобы не допустить демонстрантов к кладбищу. С большим трудом властям удалось восстановить порядок. А затем оправдание Пьера Бонапарта Верховным судом вызвало новую манифестацию. За все годы царствования Наполеона III революция не была так близка. Благодаря удивительному стечению обстоятельств Паскаль Груссе дал толчок историческим событиям, о которых тогда говорили во всем мире. Вместе с Рошфором его бросили в тюрьму «до особого распоряжения императора». Далее произошла Седанская катастрофа, и 4 сентября 1870 года, в день провозглашения республики, политические заключенные получили свободу. В правительстве Парижской коммуны Паскаль Груссе возглавлял Комиссию внешних сношений, иначе говоря, был министром иностранных дел. После разгрома Коммуны оба они очутились в Новой Каледонии и совершили оттуда смелый побег. Паскаль Груссе еще вернется на страницы нашей повести под именем Андре Лори. Переживания «Грозного года» не прошли для Жюля Верна бесследно. Он не понял и не принял Коммуны, но она обострила его внутренний взор, приковала внимание к социальным вопросам, оставила отголоски в его творчестве. 123 УХАБЫ И ВЕРШИНЫ сенью 1871 года Жюль Верн окончательно покинул Париж, избрав местом постоянного жительства провинциальный Амьен, главный город департамента Соммы, в двух с половиной часах езды от столицы. — Амьен, — говорил он знакомым, — достаточно близок от Пари-жа, чтобы ощущать его блеск и в то же время быть вдали от невыносимого шума и сутолоки. Да, кроме того, и мой «Сен-Мишель» стоит на якоре в Ле Кротуа! Позже он сказал корреспонденту одной из парижских газет: — Вы спросите, почему я выбрал Амьен? Этот город мне особенно дорог тем, что здесь родилась моя жена и здесь мы с ней когда-то познакомились. Это полуправда. А полная правда — семейные раздоры и неурядицы — тщательно скрывалась от посторонних. Невольно вспомнишь слова Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему». Жюль Верн был бесконечно счастлив в работе и совсем несчастлив у себя дома. Он и Онорина жили в разных мирах, больше того — в разных измерениях. Она не поднималась над сферой быта, он не опускался до бытовых мелочей. «Необыкновенные путешествия» оставляли ее глубоко равнодушной. География и приключения на разных широтах могли занимать ее лишь постольку, поскольку создавали ей уют и комфорт, обеспечивали возможность удовлетворять свои прихоти. Мир парижских магазинов Онорине казался не менее грандиозным, чем ее супругу вселен- 124 ная. Походы на Елисейские поля были ее «необыкновенными путешествиями», шляпы новейшего фасона или упреждающий моду турнюр — последним словом науки. По-своему она любила мужа и по-своему о нем заботилась, но, кажется, не было человека душевно ему более чуждого. Дошло до того, что он должен был любым способом оградить ее от парижских соблазнов, от безумной расточительности, от пустопорожней светской суеты. И не только Онорину, но и сына Мишеля, привыкшего получать все, что хотелось в эту минуту. Онорина сделала из него божка и превратила в деспота. Отец же не в состоянии был противодействовать матери, переломить уже сложившийся характер ребенка. На это не хватало ни сил, ни времени. Вечно погруженный в свои занятия, он требовал лишь одного — чтоб ему не мешали. Сценка из раннего детства. Взбешенный ревом мальчишки, он выбежал из своего кабинета и застал Онорину в слезах. В чем дело, почему такой шум? Мишель просит маятник от стенных часов. Он хочет из него сделать лошадку. Так отдай ему маятник, и пусть он уймется! В конце концов, моя работа дороже! Мишель-подросток. Необузданный, буйный, нервный, болезненный. Унаследованные от матери беспечность и взбалмошность в соединении с отцовским упрямством делали его просто невыносимым. Он был глух ко всему, что его не касалось. Для Мишеля не существовало слова «нельзя». Врачи находили у него психические отклонения и советовали поместить в воспитательный дом. После очередной дикой выходки, сопровождавшейся битьем стекол на всем этаже, Жюль Верн, несмотря на истерики Онорины, отвез его в Нант и определил в 125 закрытый коллеж со строгим режимом, а затем, когда умопомрачительные счета от поставщиков благоверной стали угрожать финансовой катастрофой (этих денег хватило бы на туалеты принцессы), арендовал дом на бульваре Гиенкур в Амьене. Конечно, это был не лучший выбор. В Амьене жили дочери Онорины, ее брат и родители, что само по себе могло лишь углубить неполадки, еще больше изолировать писателя от чуждой ему среды. Но он старался там не засиживаться. Частые поездки в Париж, в Нант, уединение в деревенской глуши или на борту яхты «Сен-Мишель» вызывались не только поисками тишины и покоя, необходимыми для успешной работы, но и далеко не идиллическим домашним бытом. Среди парижских друзей Жюля Верна была его давняя приятельница г-жа Дюшень, именуемая в семейной переписке «дамой из Аньера» *. Женщина одного с ним возраста или немного старше, она отличалась начитанностью, широтой кругозора, художественным вкусом и, главное, полностью разделяла его литературные и научные интересы. Бывая в Париже, он делился с ней замыслами, рассказывал о своих новых книгах, получал от нее дельные советы. В доме г-жи Дюшень собирались музыканты и драматурги, театральные и литературные друзья, с которыми он когда-то сотрудничал. Это был совершенно иной мир, с духовными интересами, не вмещавшимися в узкие рамки амьенского окружения. Возобновление прежних знакомств привело к постановке в театре Клюни одной из его ранних комедий — «Племянник из Америки», а затем — в «Варьете» оперетты композитора Оффенбаха «Фантазия доктора Окса» по мотивам остроумной юмористической повести, опубликованной в «Мюзэ де фамий». * Аньер — парижское предместье. 126 ...Незадолго до переселения в Амьен Жюль Верн загорелся мыслью написать роман о трудовой жизни на необитаемом острове небольшой группы людей с разными характерами и наклонностями. Он рещил было взять за основу незавершенную рукопись «Дядя Робинзон», но Этцель отверг ее без всякого снисхожде-ния: Советую все это бросить и начать сначала, иначе был бы полный провал! И все же здесь содержится зерно романа! — уверенно ответил писатель. Прежде чем взяться за коренную переработку этой «бледной робинзонады», он решил осуществить еще один замысел, возникший совершенно неожиданно при чтении статьи Вивьена де Сен-Мартена в географическом журнале «Тур дю Монд» («Вокруг света»). Ученый доказывал возможность кругосветного путешествия за восемьдесят дней, если к услугам путешественника будут самые усовершенствованные виды транспорта и ему не придется потратить ни одного часа на ожидание. В статье был намечен примерный маршрут с расчетом времени на отдельных участках пути. Практическая трудность заключалась лишь в том, что расписание железнодорожных и пароходных линий не было приспособлено к такому жесткому лимиту времени. Жюль Верн тщательно проверил расчеты и пришел к выводу, что даже в пределах установленного срока путешественнику можно дать несколько дней на непредвиденные задержки. Сюжет сложился, когда он вспомнил о новелле Эдгара По «Три воскресенья на одной неделе». Герой романа, продвигаясь с запада на восток, видел восемьдесят восходов и закатов, а его коллеги, оставшиеся в Лондоне, только семьдесят девять. Неожиданная «находка» лишнего дня, как помнят читатели, и по- 128 зволида Филеасу Фоггу, несмотря на все приключения и задержки в пути, вовремя явиться в Реформ-клуб и выиграть пари. «В редкие часы досуга я готовлю рассказ о путешествии, проделанном с максимальной быстротой, какая только возможна в наше время», — сообщил он отцу в октябре 1871 года. Но Пьеру Верну не суждено было насладиться новым триумфом сына. Получив извещение о его тяжелой болезни, Жюль в тот же день поспешил в Нант и... застал отца уже мертвым. Оборвалась самая прочная нить, связывающая его с родным городом. В начале семидесятых годов он достиг зенита прижизненной славы. 12 августа 1872 года Французская академия присудила Жюлю Верну награду за серию романов «Необыкновенные путешествия». Однако сам он нисколько не переоценивал этого знака внимания и когда позднее узнал от Этцеля, что Александр Дюма-сын собирается выставить его кандидатуру в Академию, наотрез отказался баллотироваться. — Мне претят, — заявил он издателю, — унизительные визиты и хлопоты, и я не собираюсь ничего предпринимать. «Сорок бессмертных» не считают настоящей литературой приключенческие романы для юношества и никогда не согласятся, чтобы вакантное кресло занял такой писатель, как я... С 6 ноября по 22 декабря 1872 года в фельетонах газеты «Ле Тан» печатался роман «Вокруг света в восемьдесят дней». По мере того как эксцентричный англичанин Филеас Фогг в сопровождении разбитного слуги Паспарту, индианки Ауды и сыщика Фикса продвигался все дальше по своему маршруту, интерес читателей неудержимо возрастал вместе с тиражом газеты. Американские корреспонденты ежедневно сообщали в Нью-Йорк, какое новое препятствие было пре- 6 Е. Брандис 129 одолено героем. Когда сенсационное путешествие стало приближаться к концу и Филеасу Фоггу оставалось лишь пересечь Атлантический океан, американская судоходная компания предложила писателю крупную сумму, если его герой возьмет билеты на один из комфортабельных пароходов, принадлежащих именно этой компании. Но Жюль Верн не согласился поставить перо на службу рекламе. Филеас Фогг, не дождавшись рейсового судна, покупает на собственные средства пароход «Генриетту». Ошеломительный финал с «находкой» двадцати четырех часов у многих вызвал недоумение, Парижское географическое общество стало получать запросы: почему на стовосьмидесятом меридиане путешественники должны прибавлять или убавлять один день? Какие трудности возникают от несогласованности в международном счете времени? И тому подобное. Письма были пересланы Жюлю Верну, и на заседании географического общества он выступил с научным сообщением «Меридианы и календарь». Писатель объяснил суть проблемы, сославшись на спутников Магеллана, впервые столкнувшихся с таким казусом, и на известную нам новеллу Эдгара По. Выступление Жюля Верна оживленно обсуждалось в печати. Правительственная газета «Монитёр» (от 28 апреля 1873 г.) дала официальное разъяснение, какие меры предполагает принять Бюро долгот, чтобы окончательно урегулировать международный счет времени. Блистательный приключенческий роман, в котором поэтизируются достижения техники, вызвал не одну попытку сначала достигнуть, а потом перекрыть рекорд Филеаса Фогга. Молодая американка Нелли Блай в 1889 году проделала кругосветное путешествие за 72 дня и спустя несколько лет — за 66 дней. Французский журналист Гастон Стиглер в 1901 году, когда 130 уже была введена в действие большая часть Великой Сибирской магистрали, выполнил ту же задачу в 63 дня. На обратном пути он встретился на амьенском вокзале с Жюлем Верном. Писатель обратился к нему с шутливым вопросом: Почему я не вижу с вами миссис Ауды, разве вы не захватили ее с собой? Действительность ниже воображения, — ответил путешественник. В XIX веке деловитые американцы пустили в обращение поговорку «время — деньги». Развитие промышленности и торговли привело к улучшению транспорта. Механическая тяга увеличила быстроту передвижения. Экспрессы и пароходы «сузили» земной шар. Борьба за скорость стала знамением века. Вот почему роман Жюля Верна оказался таким злободневным. Этцель нашел его бесподобным и посоветовал превратить в пьесу. И тогда на горизонте возник умелый инсценировщик романов Адольф Деннери. Жюль Верн вместе с ним удалился в Антиб, курортный городок возле Ниццы, и, работая вдвоем по двенадцать часов, через три недели привез готовую пьесу. Эффектная постановка «Вокруг света в восемьдесят дней» стала самым большим событием театрального сезона в 1874 году. Каждый вечер у боковой двери театра Порт-Сен-Мартен собирались толпы зевак, жаждавших увидеть, как проведут в стойло одного из участников феерического зрелища — огромного индийского слона, которому, по ядовитому замечанию Эмиля Золя, пьеса и была в первую очередь обязана своим сенсационным успехом. Феерические спектакли были в духе времени. Если на нью-йоркской сцене настоящие пожарные тушили 9* 131 настоящий пожар, то почему было не вывести на парижскую сцену настоящего живого слона? В каждом эпизоде таился сюрприз. То возникало бурное море и плывущий по волнам пароход, то открывалась внутренность грота, населенного полчищами змей, которые постепенно пробуждались и начинали шипеть, то появлялся целый поезд — локомотив с вагонами и т. д. Было много красок, много света, много шума, много движения. Спектакль продолжался пять с половиной часов. — Это такое представление, что глаз не отведешь! — восхищались зрители. Жюль Верн создал своеобразный жанр приключенческо-географической пьесы, рассчитанной на сценические эффекты. Сам он нисколько не преувеличивал значения таких пьес-феерий, предоставляя в совместной работе главную инициативу Деннери, и не считал обязательным показываться на премьерах и пожинать овации. Инсценировка «Вокруг света в восемьдесят дней» выдержала в Порт-Сен-Мартен четыреста представлений подряд, а затем ставилась в течение многих месяцев в театре на Парижской выставке 1878 года. На протяжении нескольких десятилетий эта пьеса неизменно давала аншлаги в столичных и провинциальных театрах Европы и Америки. В одном только Париже с 1874 по 1938 год она была играна 2250 раз! Почти такой же успех сопутствовал сценической обработке романа «Михаил Строгов» в театре Шатлз. Долгое время не сходили со сцены и «Дети капитана Гранта». Все три пьесы вышли отдельным сборником под названием «Путешествия в театре». Не романы, сделавшие писателя всемирно известным, а наспех выкроенные по ним мелодрамы поставили его в один ряд с самыми преуспевающими литераторами, о которых он когда-то с завистью писал отцу. Директора 132 театров и оба инсценировщика, что называется, «стригли купоны». — Нам привалило счастье! — восклицал Деннери. — Нет, только деньги, — возражал Жюль Верн. ОТГОЛОСКИ КОММУНЫ икогда ему не работалось так легко и радостно, как в эти годы высочайшего взлета. «Вокруг света в восемьдесят дней» он написал «между делом», «шутя и играя», «в редкие часы досуга». Главным же делом оставалась робинзонада, которой он отдавал лучшие часы на протяжении полутора лет, превратив ее в трехтомный роман. Уже в феврале 1872 года он сообщил Этцелю: «Я весь отдался «Робинзону» или, вернее, «Таинственному острову». Качусь, как на колесиках. Встречаюсь с профессорами химии, бываю на химических фабриках и каждый раз возвращаюсь с пятнами на одежде, которые отношу на ваш счет. Это будет роман о химии...» Действительно, инженер Сайрес Смит создает на необитаемом острове настоящий химический завод. Описание производства различных химикатов начиная с добычи сырья — больше, чем научные экскурсы. От благополучного исхода реакции зависит судьба колонистов. Каким образом удастся Сайресу Смиту найти выход из трудного, казалось бы, безвыходного положения? Но, как всегда, выход найден и цель достигнута: еще раз и снова автору удается доказать, каким безграничным могуществом обладает человек, вооруженный знаниями! 133 И все-таки «Таинственный остров» — меньше всего роман о химии. Это роман-утопия. Клочок земли в океане, где преднамеренно собраны многие разновидности флоры и фауны чуть ли не со всей планеты, — поэтическая аллегория земного шара, отданного в распоряжение свободных людей. Здесь каждый трудится для себя и одновременно для всего коллектива. Плоды совместного труда становятся общим достоянием. Здесь не существует ни денег, ни частной собственности, ни присвоения чужого труда. Здесь — все за одного и один за всех. Свободный труд свободных людей, живущих на свободной земле... Боцман Айртон, высаженный Гленарваном на необитаемый остров за совершенные преступления, через несколько лет становится дикарем. Но стоило ему очутиться среди колонистов, как к нему вернулся разум. Дикарь стал человеком. Закоренелый негодяй — честным работником. Капитан Немо, таинственный покровитель островитян, с восхищением следивший за их деятельностью, осуждает себя за индивидуализм и отрешенность от мира: «Уединение, одиночество — вещь тяжелая, превышающая человеческие силы. Я умираю потому, что думал, что можно жить в одиночестве». Так сводятся воедино сюжетные линии трех романов. В делах героев «Таинственного острова» Жюль Верн претворяет мечты утопистов о трудовой общине или даже коммуне как ячейке идеального государства будущего. И вместе с тем в этом замысле, возникшем по горячим следам событий, когда не истлели еще трупы погибших и не развеялся пепел Парижской коммуны, прежде всего отразилась вера писателя в преобразующую силу знаний. Наука для него — Архиме- 134 дов рычаг социального и нравственного прогресса, будущее принадлежит таким людям, как Сайрес Смит и его товарищи. Инженер Смит — всеобъемлющий образ положительного героя. Неистощимая энергия, трудолюбие, сила воли, предприимчивость, находчивость, великодушие, отвага, изобретательность, знания — в нем сосредоточены все лучшие качества, которые помогут человеку завоевать свободу и овладеть вселенной. Помните эпилог? После благополучного возвращения в Америку колонисты покупают участок земли в штате Айова и основывают на тех же началах новую трудовую общину — островок свободной земли среди океана земель, подчиненных капиталистическому господству: «Под руководством инженера и его товарищей колония процветала», — сообщает автор. Поверить ему на слово? Ведь деятельность колонистов в штате Айова выходит за рамки повествования! Известно, что все попытки сторонников утописта Этьена Кабе учреждать трудовые коммуны на незанятых американских землях неизбежно кончались разочарованием и неудачей. Жюль Верн это отлично знал. Не потому ли утопические трудовые общины существуют в его романах только на необитаемых островах или... в межпланетном пространстве («Гектор Сервадак»)? ...Осужденных на «вечное поселение» коммунаров переправили в Новую Каледонию. Лагерь находился на пустынном мысе, отрезанном от внешнего мира водами Тихого океана и оградой из колючей проволоки. Ссыльные сами себе строили хижины из глины и тростника и сами должны были добывать себе пищу. Каждый мог получать из дому деньги и покупать что угодно в местной кантине или у торговцев, приезжаю- 135 щих из ближней гавани Нумеа. Разрешалось зани-маться огородничеством, ловить рыбу с берега и даже батрачить у окрестных фермеров. За малейшую про-винность секли воловьими жилами. Режим, на первый взгляд не столь уже суровый, в действительности был изощренно жестоким. Помощь из Франции поступала нерегулярно, и не каждый мог ее получать. Коммунаров косили не только болезни, но и голод. Единственной радостью были книги, попавшие в Новую Каледонию с теми, кто не мог без них обойтись. Из рук в руки передавались романы Жюля Вер-на. Один из журналистов, побывавших на «проклятом острове», с удивлением увидел в хижине, над койкой Паскаля Груссе, портрет знаменитого писателя. Действительно было чему удивляться! «Отчаянный коммунар» зачитывался юношескими романами, признался, что «Двадцать тысяч лье под водой» его любимая книга... К осуществлению почти безнадежного плана бегства Груссе готовился долго и тщательно вместе со своим другом Рошфором и молодым коммунаром Журдом. Все трое были отличными пловцами. Пользуясь относительной свободой общения с торговцами из Нумеа, они сумели связаться с нужными людьми и под покровом ночи пустились вплавь в открытое море. Высокая волна не помешала им достичь шлюпки, высланной австралийским угольщиком, притаившимся за близлежащим атоллом. Беглецы счастливо добрались до Мельбурна, а оттуда, после многих мытарств, переправились в Англию. Первое, что сделал Груссе по прибытии в Лондон,— написал в сотрудничестве с Журдом обличительную книгу — «Политические заключенные в Новой Каледонии», в которой поведал миру утаенную правду о бесчеловечном обращении правительства республикан- ской Франции с благородными мучениками свободы. В том же 1874 году книга была издана в Женеве. Как раз в это время на страницах «Журнала воспитания и развлечения» началась публикация нового романа Жюля Верна «Таинственный остров». В Лондоне Паскаль Груссе жил и писал под именем Филиппа Дариля, кое-как пробавляясь статьями и репортажами для парижских газет. Политическая карьера рухнула. Журналистика не сулила успеха. Груссе решил попробовать себя в юношеской беллетристике. Его посредник обратился к Этцелю и от имени «неизвестного лица» предложил издателю рукопись небольшого романа «Наследство Ланжеволя». Сюжет оказался интересным, а само произведение беспомощным. Этцель все же приобрел эту рукопись— откупил за полторы тысячи франков, но с условием, что «неизвестное лицо» откажется от права на авторство без каких-либо дальнейших претензий: рукопись будет переработана опытным романистом, быть может, самим Жюлем Верном, который ее сделает «приемлемой». Прощаясь с посредником, Этцель заявил, что охотно будет сотрудничать с этим литератором и, когда тот «набьет руку» — человек он, несомненно, способный, — откроет перед ним двери в издательство. Жюль Верн долго не мог удосужиться перелистать сочинение «неизвестного». Он только что закончил «Гектора Сервадака» и затем, как всегда, «весь отдался» новому замыслу — работе над «Пятнадцатилетним капитаном». Наконец «Наследство Ланжеволя» было прочтено, и писатель тут же поделился с Этцелем своими впечатлениями: — Прежде всего роману недостает действия. Интрига ослаблена и не может захватить читателя. Есть хороший замысел и вытекающая из него ситуация, но нет эффектной развязки. Нужно значительно усилить контраст между городом благоденствия и немецким 137 Штальштадтом. Ученый злодей должен понести наказание — стать жертвой своего изобретения, а молодой инженер, от которого зависит спасение Франсевилля— меньше рассуждать и больше действовать. Я бы сделал из такого сюжета конфетку... Для того я и откупил эту рукопись! Но я не пишу романов в соавторстве. На обложке будет выставлен один автор. В нашей практике это исключительный случай, и пусть он останется издательской тайной. В итоге вы сэкономите несколько месяцев, а начинающий литератор, когда сможет сравнить оба текста — первоначальный и окончательный, — извлечет для себя полезный урок. Жюль Верн нехотя согласился. Узнав от своего посредника, кто будет перерабатывать рукопись, Груссе раздобыл и прислал Этцелю документальные фотографии военных заводов Круппа, основателя «династии» германских пушечных королей, который послужил прототипом образа мракобеса Шульце. Художник Леон Бенетт на основе этих фотографий выполнил прекрасные иллюстрации. Роман под названием «Пятьсот миллионов бегумы» вышел в свет в 1879 году, когда Груссе жил еще в Англии. Книга построена на резких контрастах. Гневное осуждение прусской военщины, милитаризма, захватнических войн, национального чванства. Зловещий Штальштадт — цитадель смерти, плацдарм для завоевания мирового господства «высшей» саксонской расой. Потогонная система эксплуатации рабочих — винтиков чудовищной военной машины. И рядом — утопический Франсевилль, воплощенный идеал демократии, свободы, равенства, братства. Город, где высшие завоевания труда и мысли служат счастью и благу людей. Саразену хотелось бы осчастливить весь мир. Он 138 приглашает в Франсевилль политических изгнанников, честных людей любой национальности, которых нужда и безработица гонят из перенаселенных стран. Шульце хотелось бы истребить все народы, которые не желают «слиться с германской расой и посвятить себя служению фатерланду». Как знакома нам эта гнусная фразеология, распространявшаяся в Пруссии задолго до Гитлера! Поединок взаимоисключающих сил и победа добра над злом. «Но если мы будем самыми сильными, — говорит Саразен, собираясь превратить опустевший Штальштадт в арсенал для обороны Франсевилля, — мы постараемся в то же время быть и самыми справедливыми и научим наших соседей любить мир и справедливость». Франко-прусская война закончилась отторжением от Франции ее цветущих провинций — Эльзаса и Лотарингии. Парижская коммуна обозначила в мировой истории новый рубеж. «Штурмовавшие небо» коммунары впервые попытались революционным путем осуществить светлую мечту утопистов об идеальном государстве будущего. «Пятьсот миллионов бегумы» — отголосок этих событий, потрясших обоих авторов, глубоко пережитых тем и другим, хотя и по-разному понятых. Жюль Верн, сохранив идеи Груссе и его сюжетную схему, превратил слабый набросок в великолепный роман, соединяющий научную фантастику с высокими гражданскими чувствами. Позднее роман был признан пророческим. В изобретенной Шульце дальнобойной пушке усматривали прообраз «Большой Берты», из которой немцы обстреливали Париж во время второй мировой войны. В годы Сопротивления гитлеровской оккупации французские патриоты усиленно распространяли «Пятьсот миллио- 140 нов бегумы», как действенное орудие пропаганды в борьбе с фашизмом. ...Амнистия коммунарам, объявленная в 1880 году, дозволила Паскалю Груссе вернуться на родину. Ему было 35 лет. В том же возрасте, что и Жюль Верн, он вступил на новое поприще и нашел того же издателя — Пьера Жюля Этцеля. Фантастические и приключенческие романы Груссе, подписанные псевдонимом Андре Лори, печатались в «Журнале воспитания и развлечения» рядом с «Необыкновенными путешествиями». Андре Лори завоевал популярность. Он считал себя учеником Жюля Верна, хотя ему явно не хватало ни таланта, ни обширных знаний учителя. Паскаль Груссе, как один из организаторов Парижской коммуны и политический публицист, вошел в историю; как писатель Андре Лори, он давно и прочно забыт. Правда, среди его многочисленных книг есть еще один небольшой роман, в отличие от «Пятисот миллионов бегумы», изданный за двумя именами: Жюль Верн и Андре Лори. Это хорошо известный у нас «Найденыш с погибшей «Цинтии». Двадцать восьмой роман в списке «Необыкновенных путешествий». БЫТИЕ И БЫТ жизнь между тем шла своим чередом, как бы в двух параллельных мирах — с редкими просветами в семейных невзгодах и безоблачным счастьем в творчестве. Наибольшие огорчения по-прежнему причинял Мишель. Абевильский коллеж под Нантом ничуть его не исправил. Хилый подросток не вылезал из простуд, терроризировал нантских теток и бабушку. Длительное пребывание в санатории заверши- 141 лось громким скандалом и переводом в воспитатель-ный дом, где он искусно симулировал приступы поме-шательства и держал в страхе весь персонал. Общение с сыном выводило Жюля Верна из душевного равновесия, но ничего не оставалось, как вернуть его в лоно семьи. Пока он учился в лицее, Жюль Верн с 1874 по 1878 год, кроме амьенского дома, снимал еще и квар-тиру в Нанте, перевез туда часть библиотеки, в основном там и работал, стараясь как можно реже допускать Онорину в Нант, так как в присутствии матери Мишель больше распоясывался. С отцом, как и ' со всеми, он держался заносчиво, третировал учителей, репетиторов, гувернера, лишь на короткое время «входил в рамки», а потом становился еще несносней. Железный распорядок дня и способность мгновенно переключаться из одной сферы в другую помогали писателю не снижать творческой продуктивности даже в этот трудный период, когда он возложил на себя все заботы по воспитанию сына, которого так и не смог обуздать. В Нанте, Амьене или на борту «Сен-Мишеля» Жюль Верн написал за эти годы несколько книг. Вслед за «Таинственным островом» он приступил к новой робинзонаде, задумав самый невероятный сюжет из всех, какие ему приходили в голову: кусок Африки, оторванный столкновением с кометой, уносится вместе с ней в мировое пространство, а потом возвращается обратно и с математической точностью садится на прежнее место. Изложив замысел озадаченному Этцелю, Жюль Верн добавил: — Я мог бы озаглавить этот роман «История одной гипотезы». Речь идет, конечно, о «Гекторе Сервадаке», остро- 142 умном, озорном произведении, в котором астрономическая гипотеза, нарочито абсурдная и нелепая, позволила жизнерадостному писателю наполнить книгу познавательным материалом и даже некоторыми политическими идеями... Он отправил героев в Солнечный мир. И вдруг, совершенно неожиданно, родился еще один замысел, показавшийся ему настолько заманчивым, что он не мог отказать себе в удовольствии взяться за него немедленно. «Солнечный мир» подождет, — оправдывался он перед издателем. — Я так погрузился в снега Сибири, что не могу оторваться ни на один день. Это великолепная тема! Впрочем, мой роман скорее татарский и сибирский, чем русский». Еще одно «Необыкновенное путешествие» с поистине необыкновенной судьбой! Первая часть «Курьера царя» была отослана издателю в мае 1875 года, вторая завершена к осени. Уже набранный текст Этцель показал Тургеневу и вскоре, 23 сентября, получил ответ: «Мой дорогой друг, книга Верна неправдоподобна, но это неважно: она занимательна. Неправдоподобие заключается в нашествии бухарского хана на Сибирь в наши дни — это все равно, как если бы я захотел изобразить захват Франции Голландией». И все же русский писатель одобрил роман, проникнутый большой симпатией к его стране и народу, и к политическим ссыльным в Сибири. При этом Тургенев высказал два-три замечания, с которыми Жюль Верн посчитался, а затем по просьбе Этцеля устроил им обоим встречу с русским послом князем Н. А. Орловым. Прием романиста и издателя в русском посольстве состоялся в конце ноября. Посол не нашел в романе ничего «предосудительного», хотя и посоветовал изменить заглавие. «Курьер царя» превратился в «Ми- хаила Строгова». Но опасения, что в Петербурге книгу не пропустит цензура, полностью подтвердились. По мнению петербургского цензора, незачем было напоминать об участниках революционных движений, преследуемых царским правительством, а также строить авантюрную фабулу на вымышленных исторических фактах. Русский перевод «Михаила Строгова» вышел из печати только после революции 1905 года. Во Франции же этот роман выдержал сотни изданий, став своего рода «бестселлером». Интрига держит читателя в напряжении от первой до последней страницы. Выдуманное восстание «туркестанских племен», в ходе которого они якобы захватывают часть Восточной Сибири, служит фоном для множества приключений. Фельдъегерь Михаил Строгав, преодолев тысячи препятствий, прибывает в Иркутск, к генерал-губернатору, с личным посланием царя и в финале разоблачает предателя, возглавившего восстание кочевников. Конечно, здесь немало «развесистой клюквы», и в то же время не вызывает упреков географическое описание России на всем пути следования героя от Москвы до Иркутска — через Нижний Новгород с его прославленной ярмаркой, Казань, Пермь, Тюмень, Омск, Колывань, Томск, Красноярск и другие города. Жюль Верн хорошо знает специальную справочную литературу, правильно указывая даже самые захолустные села и посады, почтовые станции и перевалочные пункты, состояние проезжих дорог и объездные пути. Он дает также описания природы, рассказывает о населении и занятиях жителей. В этом смысле роман имел для французских читателей несомненную познавательную ценность. Французские школьники в течение многих десятилетий знакомились с географией России по «Михаилу Строгову». Ни один роман Жюля Верна не вызывал столь во- 144 сторженных откликов. За книгой выстраивались очереди, Этцель не успевал выпускать повторные тиражи Позже, когда на сцене Шатле была поставлена пьеса, в Париже вошли в моду каракулевые шапки «`a la Michel Strogoff». На протяжении пятидесяти лет на инсценировке романа обогащались директора многих театров, а потом в качестве героя популярного фильма Михаил Строгов, впрочем, как и Филеас Фогг, обошел экраны всех континентов. Ошеломленный феноменальным успехом, Жюль Верн решил порадовать Онорину. Бедняжка тосковала по своему любимцу Мишелю и к тому же не переставала жаловаться, что ее третирует амьенская «знать». Будь она женой богатого фабриканта, а не «простого писателя», к ней и к ее дочерям относились бы совсем иначе... 2 апреля 1877 года Жюль Верн устроил в Амьене большой костюмированный бал в честь «Михаила Строгова», разослав более пятисот приглашений. Гости должны были изображать персонажей «Необыкновенных путешествий». В банкетных залах амьенского ресторана встретились пятнадцать Паганелей, одиннадцать капитанов Немо, десять Филеасов Фоггов, восемь Мишелей Арданов и т. д. Лучшим из Арданов был единодушно признан далеко уже не молодой мужчина с длинными усами и всклокоченной шевелюрой, игравший... самого себя. Это был Надар. Устроитель бала незаметно исчез в начале девятого, а жена его вообще не присутствовала. Не выдержав нервного напряжения, Онорина слегла и болела еще целый месяц. Правда, с того памятного вечера она стала получать приглашения на все светские рауты. Триумф «Михаила Строгова» обошелся Жюлю Верну чуть ли не в 5000 франков. О костюмированном бале писали в газетах и долго еще говорили в городе. Этцель упрекал своего автора в расточительности, которой он, по-видимому, заразился от супруги. Но Жюль Верн ответил издателю, что пошел на это не из тщеславия: — Я только хотел доказать и доказал местной «знати», что такое «простой писатель». Однако ему было вовсе невесело. Уже на следующий день он укатил в Нант, откуда поступили неприятные вести. Мишель в очередной раз сбежал из лицея. Предстояли бесплодные переговоры с учителями, репетиторами, должностными лицами, разбирательство его новых проделок, погашение счетов, векселей, долговых расписок, которые он повсюду за собой оставлял, прикрываясь отцовским именем. Его загулы были ужасны. Ни о чем не думая, кроме собственных удовольствий, Мишель исчезал на несколько дней и вечно попадал в некрасивые истории, из которых, хочешь — не хочешь, приходилось его вызволять. В семнадцать лет он выглядел вполне взрослым, входил в компанию «золотой молодежи», не имея денег, просаживал тысячи, предоставляя отцу расплачиваться за свои похождения. И хотя врачи считали его не совсем полноценным, медицинская экспертиза установила, что он должен отвечать за свои действия. В конце концов, по настоянию полицейских властей писатель вынужден был препроводить сына в нантский исправительный дом и, пока его держали в тюрьме, договорился с капитаном торгово-пассажирского судна, что тот возьмет его к себе на борт учеником штурмана и будет загружать работой. Судно держало курс на Калькутту, куда Жюль Верн когда-то пытался бежать на «Корали», и должно было курсировать в южных морях в течение полутора лет. Незадолго до прощания с Мишелем, который довольно хладнокровно воспринял решение отца, Жюль Верн отослал издателю рукопись «Пятнадцатилетнего капитана». Отважный, отзывчивый, благородный Дик 146 Сэнд, в критическую минуту принявший на себя командование кораблем, в полной мере наделен чувством ответственности и всеми превосходными человеческими свойствами, которых начисто был лишен сын писателя. Когда Жюль Верн задумал этот роман, Мишелю, как и Дику Сэнду, было тоже пятнадцать лет. АМЬЕНСКИЕ БУДНИ тъезд Мишеля развязал ему руки. Теперь он прочно обосновался в Амьене, где последние годы бывал не часто, хотя и считался амьенским жителем. Обе дочери Онорины вышли замуж и обретались в Северной Африке — Сюзанна в Алжире, Валентина — в Тунисе. Отчасти, может быть, и поэтому его потянуло в свой дом, находившийся на краю города. Это было кирпичное здание, фасадом внутрь, с небольшим, но хорошо возделанным садом, обнесенное высокой стеной. К дому примыкал флигель, увенчанный по прихоти бывшего владельца круглой каменной башней. И в этой башне, на третьем этаже, куда можно было пройти прямо из библиотеки или подняться со двора по винтовой лестнице, писатель устроил себе кабинет. Трудно было придумать более скромную обстановку: письменный стол, кресло, узкая железная кровать, старенькое бюро, набитое рукописями, уцелевшее еще со студенческих лет, и в качестве украшения — бюсты Мольера и Шекспира на каминной полке. Здесь Жюль Верн написал большую часть своих книг. Каждое утро он видел из окна кабинета, как над Амьеном вставало солнце. Паровозные гудки, доносившиеся с вокзала, провожали его героев в дальние странствия. 10* 147 Амьен и тогда уже был крупным центром текстильной и металлообрабатывающей промышленности. Старое здесь причудливо перемешивалось с новым. Средневековые строения, в том числе великолепный памятник готики — собор XIII века, и безвкусные дворцы фабрикантов. Пышные деловые кварталы и жалкие лачуги рабочих. Мощеные центральные улицы и рядом непролазная грязь. Сразу за кольцом бульваров, разбитых на месте прежних крепостных валов, простирались капустные огороды. Здесь колола глаза нуворишская спесь, выпячивались мещанские и сословные предрассудки, не было той широты и терпимости, которая отличала приморский Нант от этого типичного провинциального города. Правда, и Амьен знал свои давние традиции. Старейшее научное учреждение Пикардии, амьенская «Академия науки, литературы и искусства» была основана в 1750 году. В городе был также музей, ботанический сад, театр. Было и такое своеобразное учреждение, как Промышленное общество, созданное для поощрения местной индустрии и защиты ее от английской конкуренции. В читальном зале Промышленного общества Жюль Верн регулярно просматривал свежие газеты и журналы. Постепенно Амьен втягивал его в свою общественную и культурную жизнь. Началось с того, что он дал согласие стать действительным членом Амьенской академии и трижды (в 1874, 1875, 1881 годах) избирался ее директором. Иногда он читал здесь отрывки из своих новых романов и, между прочим, в 1874 году познакомил «академиков» с неизданной комедией в стихах «Леонардо да Винчи», а затем в «Записках Амьенской академии» напечатал шутливый фантастический этюд о городах будущего — «Амьен в 2000 году» и еще два рассказа: «Десять часов на охоте» и «В XXIX веке». 148 Постепенно обновился и круг знакомых. Эдуар Ган, учредитель Промышленного общества, Линероль, редактор местной газеты, горный инженер Бадуро, сделавший математические расчеты для романа «Вверх дном», адвокат Деберли, художники Гедеон Бариль и Анри Делярозьер, скульптор Альбер Роз, географ Шарль Лемир, ставший впоследствии его первым биографом, — вот имена людей, в обществе которых писатель проводил теперь часы досуга. Один перечень этих забытых или вовсе неизвестных имен говорит о том. что в Амьене он попал в иную общественную среду со своими специфическими интересами. Вряд ли члены Амьенской академии и Промышленного общества могли ответить его духовным запросам и заменить давних парижских друзей, собиравшихся у г-жи Дюшень, с которой, как и с Этцелем, он виделся все реже и реже. Все его существование было подчинено размеренной регулярной работе, и никакие внешние помехи не должны были нарушать сосредоточенности. Самим собой он оставался только у себя в круглой башне и в своих книгах, где можно прочесть между строк гораздо больше, чем он поверял друзьям и знакомым. И не мудрено, что воспоминания старых амьенцев, которым казалось, что они хорошо знают Жюля Верна, заполнены преимущественно мелкими бытовыми подробностями. Один мемуарист с умилением сообщает, что после переезда в Амьен Жюль Верн неукоснительно придерживался вегетарианства, но не столько из идейных, сколько из «гигиенических побуждений», был плохим рыболовом и даже не умел обращаться с огнестрельным оружием, тогда как герои «Необыкновенных путешествий» только и делают, что охотятся. Другой рассказывает о пристрастии романиста к садовым цветам и цитирует его приветственную речь на собрании Пикардийского общества цветоводов, опубликованную под заглавием «Больше цветов!»; третий вспоминает, как охотно он согласился войти в жюри литератур, ного конкурса, объявленного амьенским журналом для юношества «Абри», и т. д. Из воспоминаний амьенских жителей стоит, пожалуй, выделить рассказ некоего Шарля Тассенкура о сочувственном отношении Жюля Верна к искусственному международному языку эсперанто. Он с готовностью принял предложение стать почетным председателем амьенской группы эсперантистов и обещал показать преимущество международного языка в одном из своих романов, но, к великому огорчению поборников эсперанто, не успел осуществить этот замысел. Можно только удивляться разительному несоответствию частной жизни писателя и высоких порывов его созидательного духа. В то время как герои «Необыкновенных путешествий» устремлялись за пределы возможного, утверждали власть человека над всеми четырьмя стихиями, сам он довольствовался малым. Легко понять, как его обрадовало предложение адвоката Деберли подняться вместе с ним на аэростате Эжена Годара, известного в те годы воздухоплавателя, совершившего несколько научных полетов с астрономом Фламмарионом. 18 сентября 1873 года нежданно-негаданно исполнилась давняя мечта Жюля Верна. Полет над Амьеном так подействовал на его воображение, что побудил написать и выпустить отдельной брошюркой очерк «Двадцать четыре минуты на воздушном шаре». «Уже должна была прозвучать традиционная команда: «Отдать концы!», и мы готовы были оторваться от земли... как в гондолу вдруг забрался сын воздухоплавателя, бесстрашный десятилетний сорванец, ради которого пришлось пожертвовать двумя мешками балласта из четырех, имевшихся в запасе. В гондоле осталось два мешка! Никогда еще Эжену 150 Годару не приходилось летать в таких условиях. Поэтому полет не мог быть продолжительным». Подробно описывая подъем аэростата «Метеор» и величественное зрелище, открывшееся с высоты 1200 метров, Жюль Верн заканчивает очерк похваль-ным словом аэронавту: «Ни простая прогулка по воздуху, ни даже длительное воздушное путешествие нисколько не опасны, если совершаются под управлением такого смелого и опытного воздухоплавателя, как Эжен Годар, имеющего на своем счету более 1000 полетов в Старом и Новом Свете... Благодаря своему опыту, выдержке, глазомеру, он является настоящим властелином воздуха!» Какие восторги источает прославленный фантаст по поводу обыкновенного полета на воздушном шаре! Читая сейчас эти строки, остро ощущаешь огромную дистанцию между реальными возможностями науки и техники XIX столетия и воображаемыми подвигами героев «Необыкновенных путешествий». Прошло несколько десятилетий, и соотношение стало обратным. Вымысел романиста, заглянувшего за грани своего века, отстал от бега времени. СОЛНЦЕ В ЗЕНИТЕ юль Верн жил понятиями классической механики и классической физики. Его интересовали не столько отвлеченные теории и гипотезы, сколько их производное — зарождавшиеся технические идеи. Когда он начинал свою деятельность, XIX век был веком пара. Но на смену пару должна была неизбежно прийти неизмеримо более революцией- ная сила — электричество. Писатель отлично это понимал и старался приблизить в фантазии наступление долгожданного «электрического века». Электричеству он отдает безоговорочное предпочтение перед всеми другими видами энергии, считает его «душою вселенной» и только с ним одним связывает энергетику будущего. Нет ни одной области применения электричества, которую не предвидел бы и не описал Жюль Верн. Например, «Наутилусу» оно служит не только двигательной силой, но используется также для освещения, отопления, вентиляции, в боевых действиях и для разных бытовых нужд. На электричестве работают насосы, дистиллятор, калориферы, кухня, часы, газосветные трубки (наподобие неоновых), измерительные приборы, сигнализация и т. п. И даже под водой, в особых скафандрах, «охотники» стреляют из ружей, заряженных электрическими пулями. Когда появился роман, все это было смело, заманчиво, казалось волшебной сказкой. Прошло несколько лет. В 1876 году Жюль Верн занес в свою картотеку под рубрикой «Электричество» новый примечательный факт: Грахам Белл изобрел и запатентовал так называемый телефон — аппарат, позволяющий разговаривать по проводам на большом расстоянии. В 1877 году над бульварами Парижа вспыхнули «ярче солнца» электрические свечи Яблочкова. Журналисты сравнивали «русский свет» с волшебной лампой Аладдина. Надар пророчил «гениальному изобретению «мсье Яблотшкофф» великое будущее. В том же году картотека Жюля Верна пополнилась еще одним почти невероятным фактом: Эдисон изобрел аппарат, записывающий и воспроизводящий человеческую речь, — фонограф. Годом позже физик де Монсель демонстрировал фонограф на заседании Французской академии наук. 152 И тут произошел любопытный инцидент. Академик Буйо прервал демонстрацию говорящего аппарата возмущенным окриком: «Негодяй! Плут! Вы думаете, что мы позволим чревовещателю надувать нас!» В России первого владельца «говорящей механической бестии» отдали под суд. Беднягу приговорили к денежному штрафу и трехмесячному тюремному заключению за... мошенничество. Новое неудержимо вторгалось в жизнь. В 1881 году в Париже была устроена грандиозная электрическая выставка. «После Уаттов и Стефенсонов мы прославляем теперь Граммов, Сименсов, Яблочковых, Грахамов Беллов и Эдисонов», — писали корреспонденты газет. Внимание Жюля Верна, посетившего этот международный форум электриков, привлек прежде всего электрический поезд фирмы Сименс: электрический локомотив с тремя вагончиками курсировал между выставкой и площадью Согласия со скоростью 10—12 километров в час. Жюль Верн, конечно, не преминул испробовать это новое средство передвижения и остался очень доволен. Но больше всего восхитила писателя «Выставка Томаса Альвы Эдисона», занимавшая в американском павильоне два больших зала. Эдисоновские лампы накаливания сверкали, как звезды, заливая искусственным светом парадную лестницу и оба зала, уставленных электрическими машинами и аппаратами разных назначений. Здесь демонстрировались в действии: квадруп-лексный телеграф — хитроумная система, которая позволяла посылать сразу несколько телеграмм по одному проводу в противоположных направлениях; телефон с угольным микрофоном — значительно улучшенный вариант первоначальной кон- 15З струкции Белла; телефонограф — комбинация фонографа с телефоном — для воспроизведения через любой промежуток времени слов, произнесенных человеком, находившимся на расстоянии многих километров; одороскоп — прибор для обнаружения паров масел, углеводородов и определения их действия; микротазиметр — прибор для измерения самых слабых колебаний температуры и фиксации теплового действия световых лучей многих звезд; электрическое перо — аппарат, способный воспроизводить любую запись или рисунок в неограниченном количестве экземпляров, и т. д. и т. п. Сотни любопытных сбегались к новой электрической лампе, которую можно было мгновенно зажигать и гасить с помощью выключателя на стене. Посреди первого зала красовалось любимое детище Эдисона, его слава и гордость — гигантская динамо-машина «Джумбо» мощностью в двести лошадиных сил, о которой протрубили газеты всего мира. Она способна была питать током 1200 лампочек! Потрясенный могуществом современной техники, Жюль Верн медленно пробирался к выходу, когда администратор прокричал в рупор: — Дамы и господа, прошу не расходиться! Сейчас громкоговорящий телефон Эдисона даст нам возможность, не выходя из этого зала, услышать исполнение оперы со сцены «Гранд-Опера». Увертюра начнется через несколько минут. Внимание, внимание! Электромотограф включен! Зал замер в ожидании. И вдруг послышались приглушенные аплодисменты, а вслед за тем — довольно внятные и чистые звуки симфонической музыки... Жюлю Верну казалось, что он попал в сказочный мир, что все это ему только снится... А ведь сам он несколько лет назад в наброске «Амьен в 2000 году» 154 описал невероятный концерт, передающийся из Парижа по проводам в Лондон, Петербург, Пекин — во все стороны света! И вот, фантазия начинает сбываться куда скорее, чем он ожидал. Пройдет несколько десятилетий — электрические провода опояшут весь мир, и подобный концерт станет реальностью... Так размышлял писатель, возвращаясь к себе в Амьен. Однако Жюлю Верну не приходило в голову, впрочем, как и самому Эдисону, что вскоре будет изобретено радио — беспроволочная связь! Действительность догоняла мечту. Наука опережала фантазию. Многое из того, о чем он мечтал, особенно в области электричества, сбывалось у него на глазах. Жюль Верн был в расцвете творческих сил, не успел осуществить и половины задуманного, когда восхищенные современники стали называть его «чародеем», «пророком», «провидцем», «изобретателем без мастерской». Молодой английский писатель Роберт Льюис Стивенсон, в недалеком будущем автор замечательной книги «Остров сокровищ», в 1876 году написал статью «Сочинения Жюля Верна». Французский романист, по словам Стивенсона, ведет за собой читателей, на шаг вперед опережая действительность. Причудливая смесь необыкновенного с реальным и придает оригинальность его трудам. Обладая исключительной силой воображения, он завоевал умы читателей XIX века. Французский критик Топен, включив статью о Жюле Верне в книгу «Современные знаменитости» (1876 г.), подчеркивал, что надо видеть его новаторство не в том, что он ввел науку в рамки романа, а в том, что включил в «Необыкновенные путешествия» весь физический мир, всю вселенную. Правильно оценил его творчество петербургский журнал «Вестник Европы»: «Обычная тема Жюля Вер- на — рассказы о фантастических путешествиях, об-ставленных, однако, по возможности правдоподобно. Но ко всему этому писатель присоединил совсем новый элемент: фантастичность его рассказов связана с настоящими и предполагаемыми в будущем успехами естествознания и научных открытий» (1882 г., февраль). Чешский писатель Ян Неруда, отметив его популярность в своей стране, заявил, что из всех современных авторов, быть может, только один Тургенев так очаровал мир, как Верн. (Газета «Народни листы» от 15 октября 1874 г.) Восхищался его романами и читал их вслух своим детям Лев Николаевич Толстой. «Романы Жюля Верна превосходны! В построении интригующей, захватывающей фабулы он замечательный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев!» — сказал Толстой навестившему его в Ясной Поляне студенту-физику Цингеру. К началу восьмидесятых годов книги Жюля Верна были изданы уже на всех европейских языках, включая армянский и грузинский. В некоторых странах (Германия, Италия) появились его многотомные «Сочинения». Привилегию переводить свои романы в России он предоставил писательнице Марко Вовчок *, хорошей знакомой Тургенева и Этцеля. Жюль Верн заявил издателю, что целиком и полностью доверяет «этой умной, интеллигентной, образованной женщине, тонко чувствующей и превосходно знающей французский язык». В течение десятилетий ее переводы «Необыкновенных путешествий» по справедливости считались наилучшими, хотя каждый роман Жюля * Марко Вовчок — псевдоним Марии Александровны Маркович (1833—1907), писавшей на трех языках — украинском, русском и французском. В историю литературы она вошла как украинский классик. 156 Верна почти одновременно выходил в Петербурге и Москве в нескольких разных переводах. ...А Жюль Верн между тем выпускал все новые и новые книги. «Треволнения одного китайца в Китае», «Паровой дом», «Жангада», «Школа Робинзонов», «Зеленый луч», «Упрямец Керабан», «Южная Звезда», «Архипелаг в огне», «Матиас Шандор»... А сколько их еще впереди! Значительно больше, чем он написал с того времени, как начал создавать свою серию. Трудно было поверить, что этот скромный, малообщительный человек, совершавший ежедневный моцион — из круглой башни в читальный зал Промышленного общества — с такой поразительной пунктуальностью, что амьенские старожилы, завидев на улице «мсье Верна», проверяли часы, — и есть всемирно известный писатель, автор «Необыкновенных путешествий», которые продолжали тревожить углы уже третьего поколения юных читателей... «Самый знаменитый и самый загадочный человек!» — писали о нем в парижских газетах, хотя он вовсе не окружал себя тайнами — охотно отвечал на письма, принимал посетителей, иногда даже соглашался фотографироваться и давать интервью. Тем не менее его имя стало обрастать легендами, которые беззастенчиво распускали падкие до сенсаций газетчики. В одних сообщениях, например, утверждалось, что Жюль Верн — бывший капитан корабля «Сен-Мишель» — описывает в своих романах преимущественно собственные приключения. Уверены были в этом и читатели, рисовавшие в воображении образ убеленного сединами морского волка, перебравшегося на старости лет на сушу, чтобы на досуге поделиться воспоминаниями о своей бурной молодости. А некоторые вообще отрицали существование Жюля Верна, уверяя, что под этим псевдонимом скрывается целая артель литераторов, географов и путе- 157 шественников. Не может же, в самом деле, один человек так много знать и придумать столько удивительных сюжетов! Наконец, в ходу была и такая версия: ученый писатель Жюль Верн, живущий где-то в провинции, нигде никогда не бывал и ничего сам не видел. Свою эрудицию он черпает исключительно из книжных источников. Человек он сугубо кабинетный, никаких личных впечатлений у него нет, не было, да и быть не могло. Жюль Верн не обращал никакого внимания на все эти досужие домыслы и только посмеивался, когда с газетных страниц слетала очередная «утка». Что же касается последней легенды, пожалуй, самой устойчивой, то ее опровергают слова писателя: «Море — моя стихия» и годы жизни, проведенные им на борту «Сен-Мишеля». БОЛЬШИЕ КРУИЗЫ ен-Мишель» из Ле Кротуа верой и правдой служил своему хозяину более десяти лет, пока в 1876 году на верфи в Гавре не был спущен на воду заказанный писателем парусник водоизмещением в 38 тонн. Яхта прошла ходовые испытания под управлением капитана Матюрена Оллива, школьного товарища братьев Вернов. Но «Сен-Мишель II» держался у Жюля Верна недолго. Летом 1877 года, когда он готовился в Нанте к очередному круизу, капитан Оллив узнал о продаже первоклассной паровой яхты, построенной для некоего маркиза де Преоля, которому она оказалась не по средствам. Жюль Верн из любопытства отправился на 158 верфь, пригласив в качестве эксперта брата Поля, Бывалый моряк пришел от яхты в восторг. Паровая машина в сочетании с парусами давала неоценимые преимущества по сравнению с обычными яхтами. Жюль Верн поддался искушению и вступил в переговоры с владельцем «Сен-Жозефа», мечтая поскорее переименовать его в «Сен-Мишель III». — Какое безумие! — восклицает он в письме к Этцелю. — 55 000 франков! Я плачу половину наличными, а остальные в течение года. Но зато какое судно и какие перспективы плавания! Средиземное море, Балтика, северные моря, Константинополь и Петербург, Норвегия, Исландия и т. д. Для меня это будет источником свежих впечатлений и новых идей. Я предвижу появление нескольких хороших книг... Гонорар за последние тома «Истории великих путешествий» (5000 франков за том), поступления за спектакли по роману «Вокруг света в восемьдесят дней», имевшиеся у писателя сбережения и, наконец, срочная продажа «Сен-Мишеля II» — все это вместе взятое позволило ему в течение года выложить 55 000 франков — по тем временам целое состояние. Это была двухмачтовая шхуна водоизмещением в 100 тонн, длиной 28 метров (с бушпритом более 32), шириной 4,6 и осадкой 3 метра. Двухцилиндровая машина «компаунд» обеспечивала скорость хода до 9—9,5 узла. Общая парусность составляла свыше 300 квадратных метров. Сильный наклон мачт и трубы придавал облику яхты стремительность. Кормовая часть была отведена под салон, облицованный красным деревом, и спальню, отделанную светлым дубом. Носовая часть разделялась на каюту капитана, столовую, камбуз и буфетную. Все помещения, включая капитанскую рубку, имели спальные места — либо диваны, либо постоянные койки. Одновременно могли разместиться 12—14 человек. О таком корабле можно было только мечтать! Инте-ресно, что описание шхун подобного типа встречает в разных книгах Жюля Верна («Найденыш с погибше «Цинтии», «Матиас Шандор» и др.). Капитаном был приглашен тот же многоопытный Матюрен Оллив, боцманом — надежный моряк, имевший за плечами двадцать пять навигаций. Остальной экипаж, также сплошь из бретонцев, состоял из механика, двух кочегаров, парусного мастера, двух матросов, юнги и кока. В 1878 году, после испытательного перехода в Брест, Жюль Верн совершил на «Сен-Мишеле III» первое значительное плавание: выйдя из Нанта, к которому было приписано судно, он побывал в Виго, Лиссабоне, Кадисе, Танжере, Гибралтаре, Малаге, Тетуане, Оране и Алжире — в компании неизменного Поля Верна, его сына Мориса, амьенского знакомого Рауля Дюваля и Жюля Этцеля-младшего, наследника издательской фирмы. Протяженность морских путешествий теперь измерялась не сотнями, а тысячами миль. Следующее большое плавание привело Жюля Верна в Эдинбург, к восточным берегам Англии и Шотландии. На этот раз в числе его спутников был сын Мишель, кстати, так и не освоивший морской профессии. Вернувшись из южных морей, он сразу попал с корабля на корабль и не успел еще сорваться с привязи. На обратном пути случилась авария. Когда «Сен-Мишель III» стоял на рейде в Сен-Назере, ночью, во время сильной бури, на него навалило большое трехмачтовое судно. Был разбит форштевень и сломан бушприт. На яхте наспех засветили огни и, чтобы избежать новых столкновений, сдрейфовали и ошвартовались у берега. «Какая ночь! — писал Жюль Верн осенью 1879 года Этцелю-сыну... — Если бы купец ударил нас в борт, мы пошли бы ко дну и Вашему отцу ничего 160 не оставалось, как самому заканчивать «Паровой дом». Поль, Мишель и три его кузена впопыхах выскочили на палубу, как были, в ночных сорочках, к счастью, повреждения не слишком серьезные...» Жюля Верна давно манило Балтийское море с белыми ночами в Ботническом и Финском заливах, хотелось повидать «Северную Пальмиру», созданную на берегах Невы гением Петра Великого, столицу государства, на просторах которого пролегают маршруты многих героев «Необыкновенных путешествий». Плавание в Петербург удалось предпринять лишь в 1880 году. Крайне неблагоприятная погода — две серии мощных циклонов с неизбежными для июня резкими похолоданиями выбили Жюля Верна из намеченного графика и не позволили «Сен-Мишелю» не только достичь Петербурга, но даже выйти в центральную часть Балтики. Об этом плавании остались воспоминания Поля Верна «От Роттердама до Копенгагена на борту яхты «Сен-Мишель», опубликованные в виде приложения к роману «Жангада». Первоначальный маршрут в Петербург через Северное море, вокруг Ютландского полуострова, через проливы Скаггеррак и Каттегат с заходами в Христианию (Осло), Копенгаген и Стокгольм, пришлось изменить в ходе плавания. Свирепый циклон заставил прижаться к юго-восточному, подветренному берегу Англии и переждать непогоду в Ярмуте. Отсюда Жюль Верн перешел в Роттердам, а затем под натиском нового шторма должен был задержаться в германском военном порту Виль-гельмсгафене. Здесь он узнал, что в Балтику можно пройти кратчайшим путем по внутренней водной системе. Яхта взяла курс на небольшой порт Тённинг и оттуда на Рендсбург, несмотря на то, что администра- 11 Е. Брандис 161 ция канала ответила на телеграфный запрос, что рендсбургский шлюз пропускает суда длиною не свы-ше ста футов. А «Сен-Мишель III» с бушпритом имел более ста пяти! — Ну и что же! — воскликнул Жюль Верн. «Сен-Мишель» слишком длинен? Укоротим ему нос, а если и бушприта будет мало, срежем гербовой щит у форштевня. Никто не скажет, что бретонцев могут остановить препятствия!.. Однако «укорочения носа» удалось избежать; шлюз в Рендсбурге оказался достаточно широким, чтобы яхта, став по диагонали, поместилась без снятия бушприта, что в походных условиях было бы делом хлопотливым. Миновав далее шесть шлюзов, два железнодорожных и несколько шоссейных мостов, наши путешественники прибыли в Кильскую бухту, одну из самых живописных в Европе. Оттуда они прошли в Копенгаген и в течение восьми дней осматривали достопримечательности датской столицы. По каналу Эйдер «Сен-Мишель III» снова проник в Северное море, затем вновь оказался близ Ярмута, на рейде Дила, потом в Ле-Трепоре и Сен-Назере и наконец отдал якорь в Нанте. Известно, что Жюль Верн не раз еще совершал круизы к берегам Англии и Шотландии, но самым длительным и самым впечатляющим было плавание 1884 года по Средиземному морю. 15 марта яхта покинула порт приписки и сделала первую остановку в испанском порту Виго, откуда Онорина, не переносившая качки, отправилась с Мишелем в Оран к своему зятю Леляржу, чтобы дожидаться там прихода «Сен-Мишеля III». Еще одна короткая остановка была в Гибралтаре, и 27 мая Жюль Верн бросил якорь в Оране, где встре- 162 тил жену и сына. Местное географическое общество устроило заседание в его честь. Затем он направился дальше вдоль африканского побережья в город Алжир. Следующий отрезок пути — в порт Тунис — проходил между северным берегом Африки и островами Сардиния и Сицилия, в местах, известных частыми бурями и сильными течениями. Недавнее крушение трансатлантического судна в этом районе Средиземного моря так напугало Онорину, что Жюль Верн, уступая ее настойчивым просьбам, согласился сойти на берег и продолжить путешествие до Туниса по суше, в то время как капитан Оллив должен был привести яхту в порт Ла-Гулетт. Железная дорога обрывалась в Сахаре. От конечной станции курсировал дилижанс и довозил до поселка Гранадау, откуда можно было добраться поездом до Туниса. Пришлось остановиться на ночлег в отвратительной харчевне. Здесь супруги Верны подверглись нашествию клопов, провели бессонную ночь и вдобавок еще заболели от недоброкачественной пищи. Потом они проехали сто километров по ужасной дороге и вконец измученные добрались до железнодорожной станции. В гавани Ла-Гулетт их уже дожидался капитан Оллив. Отсюда пошли на Мальту. Вскоре поднялся шторм, заставивший искать укрытие за мысом Бон, гористым выступом, образующим восточную оконечность Тунисской бухты. «Сен-Мишель III» стал на якорь, а путешественники отправились купаться на пустынный пляж. Место было безлюдное, кругом дюны, ничто не выдавало присутствия посторонних глаз; легко было вообразить себя на необитаемом острове. И вот знаменитый писатель, вспомнив, как он мальчишкой играл в Робинзона, танцует вокруг воображаемого костра. Сын Жюля Верна, оставшийся на борту «Сен-Мишеля III», салютует отцу выстрелом из 164 ружья. Жители арабской деревушки, скрытно наблюдавшие за пришельцами, решив, что их атакуют, тоже начали стрелять. Ошеломленные купальщики бросились к шлюпке. К счастью, никто не пострадал. На следующий день яхта взяла курс на юго-юго-восток. И тут их ожидала настоящая опасность. Поднялся сильнейший шторм — судно могло разбиться о прибрежные скалы острова Мальта. Капитан Оллив начал давать сигналы бедствия, но никто не откликался. Всю ночь ему пришлось бороться с бурей, и только на заре какому-то лоцману удалось подняться на борт «Сен-Мишеля III» и благополучно провести его в Ла-Валетту. Трудно было отказаться от продолжения плавания, отказаться от Адриатики, где происходят события в романе «Матиас Шандор», над которым тогда работал Жюль Верн, но Онорина с нетерпением ожидала минуты, когда можно будет покинуть яхту и ступить на твердую землю. Около двухсот километров, отделяющих Мальту от Катании, пройдены были при хорошей погоде. В гавани старинного сицилийского порта Катания, в 1693 году разрушенного землетрясением, «Сен-Мишель III» отдал якорь, ошвартовавшись кормой к каменному молу. Путешественники смогли осмотреть город и съездить к Этне. Вулкан в то время бездействовал, и Жюль Верн поднялся на его вершину. Покинув Сицилию, яхта перешла Мессинский залив, направилась в Неаполь, а потом в Чивита-Веккию. И тут Онорина решительно отказалась продолжать плавание и потребовала того же от Жюля. Чтобы избежать ссоры, он согласился покинуть «Сен-Мишель III», поручив капитану Олливу провести судно до устья Луары. Впрочем, Жюль Верн и не очень сопротивлялся, так как давно мечтал повидать Италию. В Рим отправились поездом. Неожиданно для писателя он был принят в «Вечном городе» как почет- 165 ный гость и даже получил аудиенцию у папы римского, который одобрительно отозвался о его сочинениях. Очевидно, главе католической церкви было выгодно поощрить романиста, чьи книги распространялись в Италии и во всем «христианском мире». Впервые оказавшись в Риме, Жюль Верн обнаружил доскональное знание города, вплоть до мельчайших топографических подробностей, чем немало удивил префекта, пригласившего его на обед. Во Флоренции и Милане (здесь он долго рассматривал картины и рисунки Леонардо да Винчи) писателю удалось сохранить инкогнито. Чтобы не привлекать праздного любопытства, он останавливался в отелях под именем своего покойного дяди, Прюдана Аллота. Но в Венеции каким-то образом стало известно, кто этот путешественник. Вечером перед отелем собралась толпа. В честь Жюля Верна было устроено факельное шествие с фейерверком и светящимся транспарантом: «Evviva Giulo Verne!» («Да здравствует Жюль Верн!») Стоя на балконе, смущенный писатель отвечал на приветствия экспансивных итальянцев. Меньше всего он тогда мог догадываться, что завершил морскую «карьеру», что это плавание было последним. Казалось бы, все у него складывалось удачно. В 57 лет он был полон сил, энергии, оптимизма, строил планы на много лет вперед, и в эти планы входило также «освоение» новых морей и стран. Однако в начале 1886 года Жюль Верн внезапно продает свою яхту меньше чем за полцены, никому не объясняя, что заставило его принять такое решение. Возможно, содержание большого экипажа обременяло его бюджет, и он подумывал о более скромном «Сен-Мишеле IV». Но скорее всего была другая причина, о которой легко догадаться, зная, что незадолго до этого сын потерпел банкротство и ему грозила долговая тюрьма. Нужно было спасать Мишеля! 166 СУМЕРКИ огда Мишель прибыл из долгого рейса и стал рассказывать о своих впечатлениях, выяснилось, что отец, написавший в его отсутствие «Паровой дом», роман об Индии, куда с детства устремлялся мечтой и где самому ему не довелось побывать, знает Индию лучше, чем сын, старательно изучавший в портовых кабачках специфику индийской кухни. Выяснилось также, что за восемнадцать месяцев никаких уроков он для себя не извлек. Вернувшись под отчий кров, Мишель наотрез отказался готовиться к экзаменам на аттестат зрелости или заняться каким-либо делом. Словно желая вознаградить себя за лишения, он опять пустился во все тяжкие — кутил, бесчинствовал, вымогал деньги, заставляя отца под угрозой самоубийства оплачивать векселя и долговые расписки. Все, что доставляло Жюлю Верну столько страданий, когда сын был подростком, повторилось в удесятеренной степени. Но теперь это был сложившийся человек, холодный, наглый, циничный, считавший праздность естественным состоянием, а смыслом жизни — «философию наслаждений». Всякая попытка воззвать к его совести вызывала у него приступы бешенства. Когда терпение отца окончательно истощилось, он выгнал Мишеля из дома, поручив Этцелю переводить ему из своих гонораров тысячу франков в месяц. Этой суммы вполне хватило бы на большую семью, но Мишелю она казалась мизерной. Тяжелые семейные сцены, переговоры с беспутным сыном в присутствии полицейских чиновников, мучительные объяснения с кредиторами, с обмануты- 167 ми им женщинами — все это тянулось годами и обер-нулось для писателя настоящей трагедией. Единственный сын стал бичом его жизни, наказанием неизвестно за какие грехи. Генеральный прокурор Амьена, мэр и главный комиссар полиции обещали не спускать с него глаз. Тем не менее Мишель напоминал о себе новыми долгами и новыми похождениями. Он женился на актрисе амьенского театра, странствовал с труппой по городам Франции, а затем, очутившись в Париже, поступил в школу верховой езды, пленил в образе элегантного всадника и похитил у родителей шестнадцатилетнюю девушку, бросив актрису с двумя детьми. После этого он добился развода и еще раз женился. Жанна — так звали вторую жену — к удивлению всех, сумела его обуздать. Шалопай и гуляка стал заботливым семьянином. А так как никакой специальности у него не было, он начал промышлять коммерцией. Расплачиваться за его авантюры, как и прежде, приходилось отцу. Только суммы исчислялись теперь шестизначными цифрами. Прошло несколько лет. Мало-помалу Жюль Верн смягчился, привык к Жанне, полюбил внуков, охотно принимал их у себя в Амьене; позднее останавливался у сына в Париже и даже жил месяцами у него на даче. Но в солидность Мишеля никогда не верил и ко всем его затеям относился с иронией. Нетребовательный в личном обиходе, он не терпел расточительства даже в малом. Однажды, когда уже произошло примирение, Мишель приехал в Амьен в новом шикарном пальто и, чтобы предупредить возражения, радостно произнес: — Мне удивительно повезло! Купив эту вещь за тысячу франков, я сделал хорошее дело. Пальто мне будет служить десять лет и обойдется всего-навсего по сто франков в год. 168 — Да, тебе повезло, — невозмутимо ответил отец. — Ты сделал хорошее дело. Что же до меня, то я шью себе пальто раз в десять лет, и оно стоит мне сто франков, а по прошествии десяти лет я его отдаю в перелицовку. Жюль Верн не строил себе никаких иллюзий. Пусть уж будет сын неудачным дельцом, чем откровенным мерзавцем! В 1885 году Мишель пустился в финансовую аферу и потерпел крах. Писатель расплатился за это «Сен-Мишелем III», прекрасно понимая, что за первым банкротством неминуемо последуют и другие и нужно быть готовым к самому худшему. И действительно, когда несколько лет спустя прогорело основанное Мишелем акционерное общество по изготовлению калориферов, отец снова спас его от суда и бесчестия, выложив ни мало ни много — 100 000 франков! Потом лопнула велосипедная фабрика, потом разорилось горнорудное предприятие... и так далее. Это вошло в привычку. Неисповедимы родительские чувства! Чем старше становился Мишель, тем больше Жюль Верн тянулся к сыну и его семье, и тем сильнее разгорались зависть и злоба дочерей Онорины. С детских лет привыкли они презирать Мишеля и всю жизнь ревновали его к матери. А теперь этот негодяй и наглец, вечно враждовавший с отцом, сумел к нему втереться в доверие, стать для него лучшим из лучших! Кто поверит в эту метаморфозу? Мишель — источник сплошных неприятностей, от которого не видели ничего, кроме горя, превратившись в кроткого, послушного сына, еще ловчее научился паразитировать на деньгах и на славе отца. Сбережения перекачивались в чужую семью! Наследство подрубалось под корень! Как можно было такое терпеть? А каково было Онорине в роли ангела-миротворца? Ведь она так любила Валентину и Сюзанну и так 169 обожала шалуна Мишеля! С вымученной улыбкой она металась из стороны в сторону, перед каждым заискивала и... получала щелчки. Любая попытка притушить вражду лишь подливала масла в огонь. В конце концов этот мнимоблагополучный буржуазный дом превратился в гнездо пауков, где все ненавидели и грызли друг друга. И только один Жюль Верн, хозяин дома, умел абстрагироваться от семейных дрязг, запираясь в своей круглой башне. Кабинет писателя, куда никто не имел права входить, был для него не просто убежищем, но и крепостью. В такой обстановке он жил и работал последние два десятилетия. ...С «Сен-Мишелем» он распростился, как с живым существом. Вслед за продажей яхты на него внезапно обрушилась «черная серия» несчастий. Ушла из жизни г-жа Дюшень, оставив после себя лишь пепел воспоминаний. На протяжении многих лет их связывала нежная дружба. Одно сознание, что она есть, прибавляло ему душевных сил. Пройдет несколько лет, и он напишет «Замок в Карпатах», едва ли не единственный роман о любви, в котором безумный изобретатель Орфаник воспроизводит для безутешного графа «живые фотографии» и записанный голое умершей итальянской певицы. Изобретение звукового кино (синхронность звука и образа) объясняет таинственные явления в замке. Наука соединяет прошлое с настоящим... В том же 1886 году, 17 марта, скончался в Монте-Карло Пьер Жюль Этцель, первый друг и советчик, ставший для Жюля Верка за четверть века как бы его собственной тенью. Они прошли рука об руку лучшую часть жизненного пути. Этцель долго и мучительно болел, лечился на Лазурном берегу и почти не бывал в Париже, но переписка не прерывалась ни на одну неделю. В последних письмах обсуждался роман 170 «Север против Юга», закопченный перед самой смертью издателя. Фактически делами фирмы давно уже заправлял Жюжюль, Жюль Этцель-младший, которого Жюль Верн знал еще мальчиком. Их связывали дружеские чувства, верность памяти отца и друга, но Жюжюль был далек от литературы и ни в какой степени не мог его заменить. При Этцеле-младшем фирма стала хиреть, приносила убытки, растеряла былую славу. Незадолго до первой мировой войны наследник Этцеля ликвидировал дела, уступив издательскому дому «Ашетт» привилегию на издание всех сочинений Жюля Верна. ...Потеря самых близких людей разверзла перед ним пустоту. А в промежутке, 9 марта, случилась печальная история, переломившая его жизнь надвое: до и после роковой даты. Он возвращался в сумерках из читального зала Промышленного общества, когда из-за дерева у стены его дома вышел человек и выстрелил дважды в упор. Рука злоумышленника дрогнула: первая пуля задела плечо, вторая попала в бедро. Жюль Верн набросился на убийцу и выбил у него из руки револьвер. Это был племянник Гастон, старший сын Поля Верна, одержимый, как выяснилось, маниакальным психозом. Дядя, объяснил он на следствии, недостаточно оценен и должен был понести наказание за то, что не захотел баллотироваться во Французскую академию. После смерти ему воздали бы заслуженные почести... Гастона поместили в приют для умалишенных, и там он скоротал свои дни. Глубокая рана в бедро приковала Жюля Верна к постели на полгода. Застрявшая в берцовой кости револьверная пуля, которую врачи не смогли извлечь, причиняла боль при ходьбе. Почти лишенный подвижности, он поневоле стал «амьенским затворником». 171 Ступал тяжело, опираясь на палку и припадая на левую ногу. Во время болезни пришло известие о смерти матери. На похороны Жюль Верн послал Онорину и в Нанте больше ни разу не был. Возобновилась бессонница. Мучили головные боли. По ночам, чтобы отвлечься от грустных мыслей, он составлял кроссворды и логогрифы. Среди бумаг писателя было найдено свыше четырех тысяч подобных «сочинений», выполненных на профессиональном уровне. Еще лежа в постели, он возобновил прерванный труд. Выправил корректуры «Севера против Юга». Закончил «Лотерейный билет». Взялся за исторический роман «Дорога во Францию». Продумал план «Перевернутого мира», названного позднее «Вверх дном». В работе он искал забвения. Работа, главнейшая жизненная функция, стала для него единственным средством поддержания угасающих сил. Созидательный ум перебарывал телесные недуги. Сгущались сумерки, но творческий гений сумел преодолеть депрессию, отодвинуть наступление ночи еще на два десятилетия. ФАБРИКА РОМАНОВ юль Верн породил литературную школу. По следам основоположника шли подражатели, буквально наступая ему на пятки. В сфере своей деятельности он не был уже одиночкой и не мог с этим не считаться. «Научный роман» сделался модным жанром. На книжных прилавках стало тесно. 6 принадлежности к «школе Жюля Вер- 172 на» говорят даже названия многотомных приключенческих серий, вроде «Необыкновенных научных путешествий» Ле Фора и Графиньи, «Путешествий поневоле» Люсьена Биара, «Эксцентрических путешествий» Поля д'Ивуа и т. д. Не особенно затрудняя себя выбором новых тем, ученики и подражатели разменивали на мелкую монету творческие достижения и художественные находки Жюля Верна. Сам того не желая, он дирижировал огромным оркестром, был звездой, вокруг которой вращались десятки планет. Жюлю Верну стало труднее работать — и не только потому, что проторенная им дорога превратилась в проезжий тракт и нужно было все время смотреть по сторонам, чтобы нечаянно не столкнуться с соседом. У писателя появились и другие заботы. К середине восьмидесятых годов он выпустил уже тридцать романов, использовав все реальные и фантастические транспортные средства, употребил всю свою изобретательность, соединяя на разные лады географию с приключениями и науку с фантастикой, а между тем герои «Необыкновенных путешествий» не успели проделать и половины намеченных маршрутов. Как часто ему приходилось ломать голову над тем, чтобы избежать шаблона и не повторять самого себя! Каких мучений стоило ему выискивать всякий раз какие-то новые композиционные приемы и обновлять принятую форму приключенческого повествования! Жюль Верн прославился как неистощимый выдумщик, но не так-то легко было вносить разнообразие, по сути дела, в одну и ту же географическую тему! В его письмах к издателю все чаще слышатся жалобы на трудности, каких он не испытывал в молодые годы: иссякли необычные сюжеты, вроде приключений на воздушном шаре или под водой, приходится идти на ухищрения, придумывать «комбинирован- ные сюжеты», поступаться научной стороной замысла ради занимательности. «То ли меня толкает к этому инстинкт драматурга, то ли желание захватить публику, — писал он 3 декабря 1883 года по поводу романов «Матиас Шандор» и «Архипелаг в огне», — но я стараюсь, насколько возможно, усложнить интригу. Да и что мне еще остается и какими другими средствами может обогатить меня воображение в той ограниченной среде, в какой я теперь вынужден действовать?» Горькое признание! Лучшие годы и лучшие книги были позади. В наследии Жюля Верна «Матиас Шандор» — первый приключенческий роман, как сказали бы мы сейчас, «с элементами научной фантастики». Держится он на усложненной и очень занимательной интриге, а всевозможные технические новшества, которыми располагает герой, и его исключительные способности к гипнозу помогают мотивировать как раз наименее правдоподобные события. И «Архипелаг в огне» — тоже роман с «комбинированным сюжетом». Только география соединяется здесь не с технической выдумкой, а с историей. На этот раз писатель приковывает внимание к революционно-освободительной борьбе греческого народа против турецкого ига. Добросовестное изложение подлинных исторических фактов удачно «комбинируется» с романтическим вымыслом. Теперь его привлекают все чаще реальные или вымышленные эпизоды из истории справедливых войн, национальных движений в угнетенных странах, революционных мятежей и заговоров. В обстановке антидемократического режима, установленного на развалинах Парижской коммуны заправилами Третьей республики, он пишет историко-приключенческие романы, пронизанные свободолюбивыми настроениями. 174 Все громче начинает звучать в его творчестве тема политической и социальной борьбы. Достаточно упомянуть события, с которыми непосредственно связаны дела и судьбы героев. Победа французской революционной армии над австро-прусскими интервентами в битве при Вальми в 1792 году («Дорога во Францию»). Греческое восстание 1820-х годов и война за независимость («Архипелаг в огне»). Восстание сипаев в Индии («Паровой дом»). Движение аболиционистов и гражданская война в Соединенных Штатах («Север против Юга»). Борьба венгерских патриотов с австрийским владычеством. Антимонархический заговор («Матиас Шандор»). Освободительные войны в Болгарии. Участие болгарских патриотов в русско-турецкой войне 1878 года («Дунайский лоцман»). Национальные и классовые противоречия в Прибалтике в семидесятых годах прошлого века. Участие русских народовольцев в движении латышей и эстонцев против остзейских баронов («Драма в Лифляндии»). В эпилоге к роману «Семья без имени» (здесь изображен неудачный мятеж французского населения Канады против английской колониальной администрации в 1837 году) мы находим многозначительные слова, выражающие отношение автора к освободительным народным движениям: «Хотя восстания были неудачны, они все же пустили здоровые ростки, и эти ростки должны были принести плоды. Повстанцы недаром проливали кровь, домогаясь своих прав». Нельзя сбрасывать со счетов эти значительные произведения. И все-таки лучшие книги уже были написаны... Решительно переломить себя и выбрать какой-то 175 совершенно новый творческий метод Жюль Верн, конечно, не мог. Связывали старые навыки, а больше всего грандиозность замысла «Необыкновенных путешествий», который во что бы то ни стало нужно было довести до конца. Фабрика романов «Жюль Верн» должна была работать бесперебойно: хоть умри, но выложи два тома в год! В трудный период, когда он жаловался на усталость, на выручку был призван Андре Лори, на этот раз уступивший Этцелю рукопись «Южной звезды». Жюль Верн довел ее «до кондиции» и выпустил по настоянию издателя под своим именем. Так появилась еще одна книга, написанная в негласном соавторстве. Роман, по правде сказать, заурядный и не украшающий серию. Но он позволил выгадать несколько месяцев, помог перевести дыхание. В дальнейшем Жюлю Верну не приходилось прибегать к чьей-либо помощи: воспрянув после долгой болезни, он опережал условия договора. По-прежнему разрабатывая «комбинированные» сюжеты, он соединял также географию с детективом. «Южная звезда» как раз из таких книг. Детективная линия сюжета вместе с элементами научной фантастики (искусственное получение алмазов) создает напряженное действие. В данном случае «преступником» оказывается страус, проглотивший тот самый бесценный алмаз, вокруг которого разгораются страсти. Жюль Верн остается самим собой — прежде всего мастером географических описаний и популяризатором науки — и в романах с детективной подкладкой. Загадочное преступление и разоблачение преступника играют в его книгах подчиненную роль. Главное, как всегда у него, — географическая среда, этнографическое своеобразие страны, природные и социальные условия, в которых развертывается действие. Что же 176 касается уголовной фабулы, то Жюль Верн проявляет незаурядную изобретательность. На помощь криминалистике он призывает науку. Вот, например, роман «Братья Кип». В Новой Зеландии томятся на каторге двое братьев, осужденных за страшное злодеяние. Против них все улики, но они не признаются в убийстве. Проходит несколько лет. Сын убитого, увеличив фотографический снимок отца, сделанный сразу же после его гибели, видит на портрете, в расширившихся от ужаса зрачках, лицо убийцы, и этот снимок доказывает невиновность братьев. Мотивом для развития приключенческой фабулы нередко служит находка шифрованного или испорченного документа, от правильного прочтения которого может зависеть дальнейшая судьба и даже жизнь героя. Из старинной пергаментной рукописи профессор Лиденброк узнает о существовании прохода «к центру Земли». Документ в бутылке, извлеченной из брюха акулы-молота, наводит на след без вести пропавшего капитана Гранта. Пойманный почтовый голубь с шифрованным письмом раскрывает австрийским властям секрет заговора Матиаса Шандора. Расшифровка криптограммы помогает разоблачить преступника и счастливо решает судьбу героев «Жангады». Все эти таинственные документы составлены умело и хитроумно. Читатель ни в коем случае не должен найти ключ к шифру без подсказки самого автора, иначе пропадет весь эффект! Жюль Верн изучал специальные работы, посвященные идеографии и тайнописи, любил, как мы знаем, составлять и разгадывать всевозможные головоломки, ребусы, логогрифы, кроссворды, считая такие занятия полезной тренировкой ума и памяти. Можно понять его огорчение, когда он узнал от приятеля, профессора Мориса д'Оканя, что одному студенту Политехнической школы удалось прочесть крип- 12 Е. Брандис 177 тограмму в «Жангаде»! Роман еще только печатался в «Журнале воспитания и развлечения», и потому Жюль Верн спешно подготовил для отдельного издания перестановку букв, гарантирующую от преждевременного прочтения документа. Не довольствуясь этим, он специально поехал в Париж, чтобы установить на месте, каким образом удалось студенту разгадать шифр. Пристрастие Жюля Верна к тайнописи некоторые французские критики объясняют скрытностью его характера и склонностью ко всякого рода мистификациям. Но не естественнее ли предположить, что это невинное увлечение было для него практически полезным? Ведь приобретенные навыки то и дело пригождались в работе над романами! В искусстве построения приключенческого сюжета он и на старости лет не знал себе равных. Привлекая читателей усложненной интригой, писатель не изменял своим творческим принципам — «соединять географию с наукой», подчинять занимательность научному замыслу. Герой романа «Упрямец Керабан», турецкий купец-самодур, известный своим феноменальным упрямством, возмущен установлением пошлины за проезд через Босфор. Чтобы доказать свою независимость от властей, он возвращается из Галаты на европейском берегу пролива к себе домой в Скутари кружным путем — вокруг всего Черного моря. И эта сумасбродная затея создает еще одно «Необыкновенное путешествие», включающее, кстати, описание Крыма. В романе «Завещание чудака» сюжет еще своеобразней. Американский миллионер Уильям Дж. Гиппербон завещает свое состояние выигравшему партию в «благородную» игру «гусек». Но партия эта необычна. Игральной доской служит территория США, отдельные штаты — клетками. Участники игры — пеш- 178 ки, передвигающиеся из штата в штат по воле случая, в зависимости от числа очков, выпавших при очередном ходе. «Игра» не может быть закончена, пока герои не проедут вдоль и поперек всю «звездную» республику. В довершение всего смерть миллионера-завещателя оказывается мнимой, и он сам под чужим именем принимает участие в игре и... выигрывает партию. Автор находит чрезвычайно простое и остроумное решение: очерк физической и экономической географии Соединенных Штатов Америки не только вводится в роман, но становится как бы стержнем самого действия. И в том и в другом случае удачная завязка объясняет все последующие приключения и события, свидетелями и участниками которых становятся герои. Так построен и географический роман с усложненной интригой «Удивительные приключения дядюшки Антифера». Роман показательный для таланта Жюля Верна. С первых же страниц вы попадаете в водоворот необычайных событий. Книга открывается главой, которая моментально приковывает внимание: «Неизвестный корабль с неизвестным капитаном бороздит неизвестное море в поисках неизвестного острова». Сюжет продуман до мельчайших подробностей. Построено произведение удивительно искусно. Каждый эпизод — необходимое звено в развитии действия. Вынь одно звено, и развалится вся цепь. Начинается действие в замедленном темпе. Сен-Мало. Дом на улице От-Салль. Дядюшка Антифер и его друг Тригомен. Их привычки и склонности. Племянник Жюэль готовится к свадьбе с Эногат. И вдруг течение мирной жизни нарушается невероятным известием: старый холостяк Антифер по какой-то боковой линии унаследовал сказочные богатства египтянина 180 Камильк-паши! Появление долгожданного вестника с долготой острова, в недрах которого укрыты сокровища. Переговоры с нотариусом Бен-Омаром. Сборы в путь. Все это занимает половину первой части романа. Столько же места отведено и описанию путешествия на первый остров. Вторая часть романа посвящена событиям, связанным с посещением второго, третьего и поискам четвертого островка. Темп действия убыстряется от главы к главе. В самых драматических моментах последовательность изложения прерывается. После очередной неудачи на каждом островке мы застаем путешественников уже на новом этапе маршрута, а затем «задним числом» сообщается, как подействовало на дядюшку Антифера новое разочарование. В последних главах события сменяются с кинематографической быстротой. Читатель заинтригован. Его внимание непрерывно обостряется. При этом действие стянуто во времени. С весны до осени 1862 года путешественники успевают объехать полсвета — побывать на Ближнем Востоке и под экватором, в Западной Африке и в Шотландии, в Арктике и в Средиземном море. Научность и занимательность и в этом произведении соединяются в «чудесный сплав». Феноменальное явление природы (исчезновение вулканического острова Джулия) объясняет неудачи героев, и на этом держится замысел. Антифер и его спутники узнают после многих приключений, что остров Джулия исчез, но... исчез не безвозвратно. Есть надежда, что он вынырнет на поверхность. Надо только запастись терпением на каких-нибудь триста-четыреста лет, и тогда наследники Камильк-паши смогут воспользоваться его сокровищами. Интересна история расшифровки последнего, испорченного документа Камильк-паши. Здесь вводится в действие геометрия. 181 Богатый египтянин, обладавший математическим складом ума, построил в воображении геометрическую фигуру — окружность, на линии которой находятся три острова, и предложил наследникам определить местоположение четвертого, расположенного в центре круга. Это и был исчезнувший островок Джулия! Прихотливо запутанную интригу автор превращает в игру на сообразительность. Казалось бы, уже приподнялась завеса тайны, но в следующей главе читателя подстерегает новая ловушка, и до самой последней страницы он не может узнать, что будет дальше. Свою веселую и задорную книгу Жюль Верн строит как откровенную пародию на романы о несметных кладах и кладоискателях. Здесь все «наоборот». Вместо стандартных романтических героев — простые, заурядные люди, вместо кровожадных пиратов и разбойников — карикатурный, неудачливый злодей Саук, вместо настоящих сокровищ — золотой мираж, вместо одного острова — целых четыре. «Удивительные приключения дядюшки Антифера» — классический образец приключенческого романа, один из шедевров этого жанра. Он поражает и в своем позднем творчестве калейдоскопическим разнообразием замыслов, искусством композиции, живостью описаний, гибкостью языка, стремительным диалогом, искрящимся остроумием, парадоксальной выдумкой. И все-таки он перешел свой зенит. Лучшие книги были написаны. В последние десятилетия Жюлю Верну все реже удавалось удерживаться на уровне своих высших творческих достижений. Но можем ли мы назвать среди других столь же плодовитых писателей хотя бы одного, чьи книги были бы в одинаковой степени удачны? Ведь и у таких гигантов мировой литературы, как Вольтер, Гюго или Лев Толстой, попадаются «проходные» произведения, не выдержавшие испытания временем. 182 Что же тогда говорить о Жюле Верне! И все же из тридцати трех романов, изданных после «Робура-Завоевателя» (1886 г.), насчитывается романов десять неоспоримо первоклассных. Не так уж мало! И вот что еще характерно. Самые большие удачи были показаны в этот период романами с острым сатирическим запалом и отчетливой социальной направленностью. Когда писатель откликался на волнующие проблемы общественной жизни, он прекрасно обходился без искусственного обострения сюжета и нарочито запутанной интриги. Мозг Жюля Верна работал бесперебойно, как хорошо налаженная машина. Пока писался очередной роман и правились корректуры отданного в печать, уже набрасывались подробные планы следующих томов. И так на протяжении сорока с лишним лет! Жюль Верн и в поздние годы творчества неуклонно продвигался вперед — не застывал на месте, не останавливался на достигнутом. Но его седую голову овевали уже другие ветры, и шум времени будил в его книгах другое эхо. «ДВЕ НАУКИ» торая половина деятельности писателя совпала с периодом агрессивных захватнических войн, ожесточенной борьбы великих держав за передел мира, с периодом подготовки мировой войны и решительных революционных выступлений пролетариата. Капиталистическим государствам стало тесно в границах своих прежних владений. Разгоралась борьба за рынки сбыта, сферы влияния, «освоение» еще не захваченных тер- 183 риторий. Соперничество подгоняло гонку вооружений. Совершенствовались орудия истребления. Сама действительность, чем дальше, тем больше отнимала у Жюля Верна надежды на мирный общественный и научный прогресс. Все больше противоречила его идеалам. Он предназначал науку для мирного завоевания земного шара, но жизнь показала ему, что есть не одна наука, а «две науки». Одни считают, что наука имеет своей конечной целью облагодетельствовать всех людей. Другие видят в ней средство навязать свою волю и свой уклад, средство подавления большинства меньшинством. Утопическая мечта Жюля Верна о всеобщем счастье, к которому должен привести научный и технический прогресс, отодвинулась в туманную даль. Он приходит к выводу, что наука не должна опережать уровень нравственности. Иначе она станет опасной. Об этом говорит Робур в прощальной речи, обращенной к гражданам Соединенных Штатов: — Успехи науки не должны обгонять совершенствования нравов... Народы еще не созрели для единения. Поэтому я покидаю вас. Секрет своего изобретения я уношу с собой, но он не погибнет для человечества. Он будет принадлежать ему в тот день, когда люди станут достаточно образованными, чтобы никогда не употреблять его во вред... Вера в утопию рухнула. Осуществление идей Робура о «преобразовании политических нравов дряхлого мира», о создании «воздушной Икарии», которую со временем «населят миллионы икарийцев» — людей, не нашедших свободы и счастья на земле, — переносится в неопределенное будущее. «Робур-Завоеватель» обозначает переход к позднему творчеству Жюля Верна. Сама действительность подсказывала ему новые замыслы и темы, которые республиканец и демократ 184 «поколения сорок восьмого года» решал со свойственной ему прямотой и честностью. Критика американского гигантизма, нахального делячества, погони за наживой, ужасов колониального гнета, использования научных достижений во вред людям, сатирические выпады против вражды и соперничества сильнейших империалистических государств — все это четко обозначено в его поздних романах: «Вверх дном», «Плавучий остров», «Флаг родины», «Властелин мира», «В погоне за метеором», «Кораблекрушение «Джонатана», «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака». По-прежнему воспевая науку и научный прогресс, он стремится теперь доказать, что важна не только наука сама по себе: не менее важно, в чьих руках она находится и каким целям служит. Из романа в роман переходит образ разочарованного, непризнанного изобретателя, становящегося игрушкой враждебных «демонических» сил. Злодеи и деспоты, использующие силы науки ради своего обогащения и укрепления диктаторской власти, неизбежно навлекают на себя гибель. Эту мысль писатель проводит во многих романах. Выбитый из колеи невзгодами, в феврале 1888 года, в день шестидесятилетия, он объявляет себя стариком и отказывается от юбилейных чествований. Поздравительные письма остались нераспечатанными. Визитеры не были приняты. Домочадцы собрались на торжественный ужин, но «юбиляр» не вышел из своей круглой башни. Весь вечер он читал Монтеня *. Ночью составлял кроссворды. В том же году, к ужасу жены, падчериц и «респектабельного» амьенского общества, писатель выставляет * Шарль Монтень — французский писатель-моралист XVI века, автор замечательной книги «Опыты». 185 свою кандидатуру в муниципальный совет по списку «красных», за которых голосовали преимущественно жители рабочих окраин. В накаленной обстановке движения «буланжистов», стремившихся ликвидировать республиканский строй и восстановить монархию, в атмосфере разнузданной пропаганды шовинизма и военного реванша Жюль Верн недвусмысленно дал понять, что, хотя и не принадлежит ни к одной из политических партий, ближе всех ему по духу социалисты. Это был открытый вызов буржуазному общественному мнению. И вместе с тем — акт гражданского мужества. Неожиданное и в глазах всех, кто его окружал, скандальное политическое выступление вовсе не было старческой причудой, как считали «друзья» и родственники. Нет, это был глубоко осознанный поступок! Он отлично понимал, что делает. Ведь именно в эти тяжкие для Франции годы Жюль Верн выпустил несколько романов (среди них патриотические произведения «Дорога во Францию» и «Семья без имени»), сюжеты которых связаны с освободительными войнами и революциями. Если бы амьенские буржуа внимательно читали его книги, они убедились бы, что странный «мсье Верн» придерживался «левых» взглядов задолго до 1888 года и полевел еще больше в последние годы жизни. Когда он баллотировался в муниципальный совет, на его рабочем столе лежала завершенная рукопись сатирического романа «Вверх дном», в котором действуют знакомые лица — члены балтиморского «Пушечного клуба». За истекшую четверть века после появления «С Земли на Луну» внешне как будто ничто не изменилось. Председатель Барбикен не утратил с годами неистощимой изобретательности. Математик 186 Дж. Т. Мастон, с железным крючком вместо правой руки и гуттаперчевой заплаткой на черепе, как и прежде, охвачен научным энтузиазмом. Капитан Николь с тем же азартом занимается испытаниями новых взрывчатых веществ. Герои так же фанатично преданы своему любимому делу. И все же изменилось главное. Наука в руках вдохновенных артиллеристов из средства познания мира превратилась в орудие наживы. На этот раз Барбикен выступает как один из организаторов промышленной компании по эксплуатации природных богатств... Северного полюса *. Дело «обещает прибыли, неслыханные в каких бы то ни было предприятиях, торговых или промышленных». Ничейная территория продается с торгов. В схватке долларов и фунтов стерлингов американские дельцы с туго набитой мошной побеждают высокомерных английских дипломатов. Чтобы добраться до каменноугольных залежей, надо растопить полярные льды, изменив расположение климатических поясов. Цель будет достигнута, если удастся «выпрямить» земную ось. Дж. Т. Мастон предлагает воспользоваться неимоверной силой отдачи от выстрела гигантской пушки. «Пушки! Опять пушки! — восклицает Жюль Верн. — ...Неужели распоряжаться законами промышленности и законами космическими будут всесильные пушки?» В помощь артиллеристам приходит изобретение капитана Николя — «мели-мелонит», взрывная сила которого в три-четыре тысячи раз превосходит силу самых мощных взрывчатых веществ. «Неизвестно, какой прогресс в этом деле сулит нам будущее, — с горечью замечает автор. — Быть может, * В то время еще не было известно, что Северный Ледовитый океан простирается и в районе полюса. 187 скоро найдут средства уничтожать целые армии на любом расстоянии». Новый пушечный выстрел Барбикена нарушает спокойствие во всем мире: моря и океаны затопят целые материки, с лица земли исчезнут многие государства и страны, в пучине вод погибнут целые народы. Но катастрофа не коснется Балтиморы и балтиморско-го «Пушечного клуба». Компанией на этот счет все предусмотрено: от перемещения земной оси не пострадают личные интересы акционеров и особенно — интересы богатой вдовы миссис Скорбит, вложившей свои капиталы в прибыльное предприятие Барбикена. Как известно, математик Мастон допустил оплошность, приняв длину окружности земного шара в 40 000 метров вместо 40 000 километров. В итоге ошибка возросла до 12 нулей. Для «выпрямления» земной оси понадобилась бы сила, в триллион раз превосходящая ту, которой располагали Барбикен и его друзья. Но писатель нисколько не погрешает против истины в гротескном изображении бесчестных методов наживы, во имя которой американская промышленная компания, не задумываясь, поставила под угрозу судьбы и благополучие всего человечества. Сатирическая фантазия Жюля Верна получила своеобразное подтверждение еще до того, как книга копала в руки к читателям. Позорный крах Арктической промышленной компании в романе «Вверх дном» подозрительно напоминает скандальное банкротство акционерного общества по прорытию Панамского канала. О грандиозном панамском мошенничестве стало известно всему миру в том же 1888 году. А годом позже в нью-йоркском журнале «Форум» был опубликован рассказ Жюля Верна «В XXIX веке. Один день американского журналиста в 2889 году», написанный для читателей этого журнала по просьбе его редактора, американского «газетного короля» Гор- 188 дона Беннета. Рассказ ядовитый, содержащий под видом восхваления злую критику. В приемной Френсиса Беннета — газетного и промышленного магната (подразумевается, что он отдаленный потомок Гордона) — толпятся послы и министры, вымаливая совета и одобрения, готовые исполнить малейшую прихоть всесильного диктатора. Правительство находится у него на содержании. Обе политические партии ведут борьбу за право пользоваться его преимущественным расположением и подачками. Когда Беннет узнает, что на Марсе произошла «революция», в результате которой «реакционные либералы» одержали победу над «консервативными республиканцами», он замечает: «Совсем как у нас». Газета Беннета «Эрс Геральд» («Всемирный Вестник») — единственный поставщик новостей, которые сообщаются подписчикам с помощью «фототелефона». На службе у миллиардера состоят ученые, писатели, композиторы, артисты. Он снабжает абонентов по своему усмотрению и вкусу также произведениями литературы и музыки. Сто романистов ежедневно читают взбудораженной от нетерпения публике сто глав из ста романов-фельетонов. Композиторы услаждают утонченный слух Любителей музыки произведениями, основанными на чередовании «гармонико-алгебраических формул». Живопись давно уже перестала существовать и заменена цветной фотографией. Реклама стала одной из крупнейших отраслей промышленности. Она не только помогает Беннету выгодно сбывать изделия своих заводов, но и сама по себе приносит миллионные прибыли. В его распоряжении все технические новшества. Бедняк изобретатель, продавший миллиардеру за три доллара патент на свое изобретение, умирает с голоду, а тот наживает на этой «покупке» новые миллионы. В нарисованной Жюлем Верном гротескной карти- 189 не капиталистического государства будущего чутко уловлены новые политические и общественные веяния, характерные для наступившей эпохи империализма. На маленьком амьенском пятачке писатель ощущал дыхание времени. ...С той же скрупулезностью, с какой он правил корректуры романов, Жюль Верн свыше пятнадцати лет (до 1904 г.) безупречно выполнял обязанности муниципального советника, заботясь о благоустройстве и культурных учреждениях города. Инспектировал школы, присутствовал на экзаменах, разбирал неурядицы в городском театре, добился ассигнований на сооружение цирка, помогал в организации сельскохозяйственных выставок, покровительствовал Обществу цветоводов, курировал ссудно-сберегательные кассы в рабочих кварталах и т. д. Летом 1895 года в Амьен приехал с двумя сыновьями итальянский литератор Эдмондо Де Амичис и провел целый день в гостях у Жюля Верна. Итальянец хотел удостовериться, что французский романист — не мифическая личность, и опровергнуть проникшие в Италию вздорные слухи об авторе любимых книг. О своем творчестве Жюль Верн говорил мало и неохотно, как показалось Де Амичису, с излишней скромностью и даже застенчивостью. А когда узнал, что его собеседник тоже сочиняет для детей *, высказал свои принципы: — Я стараюсь учитывать запросы и возможности юных читателей, для которых написаны все мои книги. Работая над своими романами, я всегда думаю о том — пусть иногда это идет и в ущерб искусству, — чтобы из-под моего пера не вышло ни одной фразы, которую не могли бы прочесть и понять дети. * Книга Де Амичиса «Сердце» до сих пор издается как классическое произведение детской литературы., 190 А вы получаете от них письма? — спросил Де Амичис. Да, и довольно много. Письма приходят из разных стран. Нередко мне приходится обращаться к помощи переводчиков. Некоторые читатели просят у меня автографа, другие высказывают свои мысли по поводу того или иного романа, либо подсказывают сюжеты для следующих томов «Необыкновенных путешествий». И это придает мне уверенность, что работаю я не напрасно... Жюль Верн еще больше оживился, узнав, что итальянский писатель является членом муниципалитета города Турина. Последовал деловой разговор, своего рода обмен опытом двух муниципальных советников. Хозяин сам вызвался показать гостю Амьен, провел его по центральным улицам, познакомил с местными достопримечательностями, подробно рассказал о школах, лицее, городском строительстве, о составе и занятиях населения. Прощаясь с Де Амичисом, Жюль Верн признался: — Волею обстоятельств я прикован к Амьену. Здесь сосредоточились все мои интересы. Званием му ниципального советника я горжусь нисколько не мень ше, чем литературной известностью, и я счастлив от того, что могу приносить моему городу посильную пользу... ...Забот прибавилось, но он не дает себе отдыха. Работает еще больше, чем прежде, по десять часов в день. Замыкается в тишине, избегает споров, пустых разговоров, необязательных встреч. Бережет время и энергию. Старается противостоять своим творчеством атакам возраста и болезням. Издатель уговаривает его ограничиться одним томом в год. Нет, он не может согласиться с таким предложением! Он должен осуществить задуманное. Он не хочет гасить огни. 191 А дела издательской фирмы Этцеля-второго между тем идут под уклон. Литературные доходы падают. Мишель пускается в новые авантюры, и все его предприятия прогорают. Отец продолжает за него расплачиваться. Это его горе, его душевная слабость, от которой он не может избавиться, как каторжник от своей тачки. Обаятельный чудовищный спрут! Последнее из банкротств при жизни писателя — самая сокрушительная из афер Мишеля — поглощает 200 000 франков! Разоренный преступным легкомыслием сына, он быстро превращается в дряхлого старика. Тем не менее «фабрика романов» работает в удвоенном темпе — по три, по четыре книги в год! Жюль Верн трудится не разгибая спины. Он должен спасти Мишеля и от грядущих банкротств! Он должен позаботиться о судьбе внуков! Призрак финансовой катастрофы, постоянно угрожающей беспечному сыну, преследует несчастного отца, как фатальная неизбежность. Злая ирония судьбы! В романах он высмеивает авантюры дельцов, обличает беззастенчивое стяжательство, а в жизни покрывает аферы сына, от которого никогда не видел даже простой благодарности... Постепенно накапливались готовые рукописи. Роман «Великолепное Ориноко» был написан в 1894 году. Издан четыре года спустя. «Вторая родина» увидела свет в 1900 году. Закончена за пять лет до издания. «Драма в Лифляндии» (1896 г.) появилась через восемь лет — в 1904 году. «Золотой вулкан», написанный в 1899 году, опубликован в 1906-м, после смерти автора. «Тайна Вильгельма Шторица», роман 1904 года, попал к читателям в 1910 году. И так далее. В письме к брату Полю от 7 августа 1894 года он признается, что уже готовы тома на 1895, 1896, 1897 годы и начата работа над романом на 1898 год. — Я публикую только два тома в год и в настоящее время продвинулся так далеко вперед, что пишу 192 для 1903 года, — сообщил он в мае 1897 года итальянскому литератору Марио Туриелло. Пятью годами позже он поставил в известность того же адресата, что в печати находится восемьдесят третья книга из серии «Необыкновенных путешествий» и накопился изрядный запас готовых рукописей. — Есть все основания считать, что последние тома будут посмертными, — меланхолически добавил писатель. Но последовательность публикаций далеко не всегда совпадала с очередностью написания. Романы, особенно созвучные времени, он старался пропускать вне очереди. В ноябре 1893 года Жюль Верн закончил одно из своих лучших произведений, двухтомный роман «Плавучий остров», и послал на просмотр брату, специалисту в области навигации, с которым консультировался и по ходу работы. Отмеченные Полем некоторые неточности в этой «до предела правдоподобной фантазии» писатель исправил за несколько дней. Когда книга была уже подготовлена к печати, Жюль Верн еще раз подчеркнул правдоподобие, казалось бы, более чем невероятной истории: «Здесь все будет соответствовать современным фактам и нравам, но ведь я прежде всего романист и мои книги всегда будут казаться выдумкой» (из письма к Полю Верну от 9 сентября 1894 г.). ...Американские миллиардеры сооружают гигантский электроходный остров Стандарт-Айленд с лугами и парками на искусственной почве, с искусственной речкой Серпентайн, с великолепным городом Миллиард-Сити. К услугам богачей все блага цивилизации и комфорта: искусственный климат, движущиеся тротуары, электрические автомобили, круговая железная дорога, роскошные особняки, шедевры искусства, вы- 13 Е. Брандис 193 везенные из Европы, «газеты, напечатанные на съедобной бумаге шоколадной краской, дающие пищу не только уму, но и желудку» и, разумеется, вышколенные наемники, прельщенные высоким жалованьем. Удалившиеся от дел «набобы» мечтают праздно и беспечно коротать свои дни на этом блаженном острове, медленно плывущем по Тихому океану от одного архипелага к другому. Но диктаторские замашки миллиардеров вносят на Стандарт-Айленд атмосферу вражды и соперничества. Борьба за власть двух главных магнатов — нефтяного короля Джема Танкердона и банкира Нэта Коверли — делит население острова на два враждующих лагеря. Могучие моторы, пущенные в разные стороны, разрывают остров на части, превращая его в груду обломков. Потерпевших крушение подстерегают бури и грозы, муки голода и жажды. «Как знать, — восклицает автор, — может быть, близок день, когда даже за миллион долларов им не купить фунта мяса или фунта хлеба!» Фантастика социальная не отделяется от технической. Плавучий город-курорт, не зависящий от капризов погоды, мыслится как высшее достижение кораблестроительного искусства и строительной техники будущего. Устройство корабля-гиганта продумано во всех деталях. Это, можно сказать, бесконечно усовершенствованный и возведенный в энную степень «Грейт-Истерн». Писатель воздерживается от прямой публицистики... Прозрачные аллегории и широкие обобщения естественно вытекают из самого действия. Так он строил свои поздние фантастические романы, внушая читателям все ту же мысль: — Наука должна служить только добру! Нельзя допускать, чтобы она опережала уровень нравственности! 194 БАГРОВЫЙ ЗАКАТ етвертое десятилетие работы над «Необыкновенными путешествиями» завершалось. Поздние романы Жюля Верна попадали в нетерпеливые руки сыновей и внуков его первых читателей. Со всех концов света приходило множество писем — и от юных поклонников, и от их отцов. Известные ученые, изобретатели, путешественники благодарили писателя за то, что его книги помогли им в молодые годы не только полюбить науку, но и найти жизненное поприще. Массивный шкаф в его библиотеке, отведенный для переводной «Жюльвернианы», был забит до отказа сотнями разноцветных томов, изданных в разных странах, на разных языках, вплоть до арабского и японского. Русские издания едва умещались на двух верхних полках. Но это была лишь частица того, что тогда уже было напечатано во всем мире под его именем! Читатели не обделяли Жюля Верна вниманием. Он посвятил свою жизнь молодежи, и она платила ему признательностью. Он создал в литературе новое направление. Был пионером в своей области творчества. Почти полностью осуществил гигантский замысел. Достиг мировой известности. Поднялся на такие высоты, о каких когда-то не смел и мечтать. Он всего добился своим пером и считал свою профессию самой прекрасной. Казалось бы, чего еще оставалось желать писателю на старости лет? И все-таки к чувству удовлетворения примешивалась горечь. Читатели... но они незримы. Родные и близкие... бесконечно чужды. Собратья по перу... но 13* 195 они не признают его настоящим писателем: «Романы о науке? Разве это литература! Романы без любви? Разве это романы?» Критики окружили его стеной молчания. И сам издатель Этцель-второй не отстаивает позиции своего автора: даже в газетах не появляются отзывы на его новые книги, как будто он перестал писать, как будто он сказал все, что мог, еще в семидесятых годах... А новые книги по-прежнему раскупаются, переводятся на многие языки, доходят до читателей и без содействия прессы. Его почитают, как живого классика, главным образом за былые заслуги. А ведь он продолжает действовать, делает свое дело, довершает труд своей жизни! В поздние годы творчества Жюль Верн возвращается в разных романах к одной и той же теме — ответственности ученого и изобретателя, ставящего свое открытие на службу войне и насилию. Сама жизнь рождала подобные ситуации, а писатель доводил их до фантастических символов. Такова история изобретателя мелинита, французского химика Эжена Тюрпена. Одновременно с мелинитом Тюрпен запатентовал и другие взрывчатые смеси, а также специальные детонаторы. Продав свои изобретения французскому военному ведомству, он вступил в 1889 году в переговоры с английской военной фирмой «Армстронг» и был привлечен к ответу за продажу иностранной фирме секретного детонатора. Пытаясь доказать, что проданный за границу патент к тому времени уже не был секретным, Тюрпен издал брошюру «Как продали мелинит», в которой неосторожно огласил некоторые сведения, касающиеся национальной обороны. Правда, ему удалось оправдаться по первому обвинению, но он был осужден и приговорен к тюремному заключению за разглашение военной тайны. В 1893 году 196 Тюрпен вышел на свободу и немедленно запатентовал новое изобретение, сделанное в тюрьме, — автоматический метательный снаряд с особо точным прицелом. Однако военное министерство не пожелало возобновлять деловые отношения с дискредитировавшим себя изобретателем. Одиозное имя Тюрпена в течение нескольких лет не сходило со столбцов газет. В августе 1894 года Жюль Верн сообщил своему брату о намерении написать роман, героем которого будет «какой-нибудь новый изгнанный Тюрпен»: — Это будет нечто причудливое и возвышенное, и я закончу книгу детективной историей, происходящей на борту судна... В процессе работы замысел расщепился. Возникло два произведения: «Флаг родины» и «Властелин мира». Первую из этих двух книг Жюль Верн опубликовал в 1896 году, когда было уже открыто явление радиоактивности. В основе концепции романа — подлинные мытарства Тюрпена. Тома Рок — изобретатель «фульгуратора Рока», военного орудия такой мощности, что «государство, обладающее им, стало бы неограниченным властелином всех континентов и морей». По силе действия «самодвижущийся снаряд типа ракеты» приближается к атомному оружию. Озлобленный неудачами, гениальный маньяк Тома Рок, в чьей душе «патриотическое чувство... угасло бесследно», продает свой чудовищный фульгуратор главарю шайки пиратов, состоящей из негодяев и проходимцев со всех концов света. Глубокий общественный смысл романа полностью раскрывается в финальной главе, когда Тома Рок, увидев на одном из кораблей международной эскадры, осаждающей остров пиратов, французский флаг, почувствовал угрызения совести. Сознание неизглади- 198 мой вины перед родиной и зла, которое он посеял, толкает его на отчаянный поступок: он взрывает остров своим фульгуратором и гибнет вместе с бандитами, унося в могилу секрет «дьявольского изобретения». «Флаг родины» неожиданно стал сенсационным романом. Эжен Тюрпен подал на Жюля Верна в суд, усмотрев оскорбительные для себя намеки в образе безумного изобретателя Тома Рока. И хотя в романе нет никаких личных выпадов и явных намеков на Тюрпена, подозрения изобретателя мелинита могли усугубить иллюстрации Леона Бенетта: инженер Симон Харт, от лица которого ведется рассказ, наделен несомненным портретным сходством с Тюрпеном. В газетах мелькали аршинные заголовки: «Эжен Тюрпен против Жюля Верна и издателя Этцеля», «Жюль Верн перед судом исправительной полиции», «Мнение Пуанкаре — защитника Жюля Верна» и т. п. Молодой адвокат Раймон Пуанкаре произнес вдохновенную речь. Он убедительно доказал, что писателя нельзя ни в чем обвинить, так как герой назван другим именем и его действия не имеют прямого или косвенного отношения к известным фактам из биографии Эжена Тюрпена. Жюль Верн был оправдан. Тем не менее неприятный инцидент, получивший широкую огласку, подействовал на него удручающе. Если б он к тому же мог знать, что его искусный защитник Раймон Пуанкаре — будущий премьер-министр Франции — заслужит впоследствии недоброе прозвище «Пуанкаре-Война»! Писатель на суде не присутствовал, он находился в это время в Париже. Конечно, он не мог лишить себя радости побывать в «Гранд-Опера». Он всегда был привязан к музыке, умел ее слушать сердцем. Из всех новейших композиторов отдавал предпочтение Вагнеру. Еще раньше, в 199 1891 году, специально приезжал на премьеру «Лоэнгрина» и слушал эту оперу семь раз подряд. А сейчас музыка Вагнера еще больше его взбудоражила. Прежде чем вернуться в Амьен, Жюль Верн решил зайти к Этцелю на рю Жакоб, 18. Тяжело опираясь на толстую палку, он медленно пробирался по людным улицам. Ажурный силуэт Эйфелевой башни, сооруженной для Парижской выставки 1889 года, поразил его странной красотой. И хотя он видел ее в прошлый приезд и отлично помнил по фотографиям, все еще не мог к ней привыкнуть. Железная аллегория индустриальной эры почему-то не хотела вписываться в знакомый до мельчайших подробностей городской пейзаж, казалась чужеродным телом. Б памяти оживали воспоминания давних дней. Невольно он сравнивал Париж своей юности, молодой и встревоженный Париж сорок восьмого года, каким его узнал впервые, с Парижем конца века. Здесь все было так же, как и в те далекие годы, но все-таки город казался чужим. На Елисейских полях, загрязняя воздух, распугивая лошадей и прохожих, тарахтели моторы Рено и Бенца — самокатные экипажи без тягловой силы. — Автомобильный спорт! Какое безумие! Это ли не признак деградации современного цивилизованного общества? — непроизвольно вырвалось у Жюля Верна, когда выскочивший из-за угла мотор обдал его зловонным дыханием. — Вот уж ни за что бы не согласился сесть в такую карету! Бесстыдная роскошь еще больше колола глаза рядом с вопиющей нищетой. Нарядные женщины, фланирующие бездельники и кругом столько голодных и бездомных... Улицы те же, здания прежние, но люди другие. Почти никого из старых друзей не осталось. В доме Этцеля он не заметил никаких перемен. Даже старинная мебель стояла на тех же самых ме- 200 стах. Не хватало лишь самого хозяина, заполнявшего весь этот дом. В кабинете издателя он застал Паскаля Груссе, занятого подготовкой очередного номера «Журнала воспитания и развлечения». Жюль Верн пришел неожиданно. Жюжюль куда-то уехал. Писатель молча опустился в кресло и огляделся по сторонам. — Да, здесь ничто не изменилось, — произнес он задумчиво, и было неясно, кому он это сказал — себе самому или Груссе. — Сколько воспоминаний связано у меня с этим домом и с этой комнатой! Когда-то мы обсуждали здесь с покойным Этцелем программу журнала и состав сотрудников. Теперь пишут другие, хуже или лучше — не знаю. А я еще тяну свой воз... Потом, взглянув на часы, он заторопился на поезд и просил передать Жюжюлю, что заходил просто так, без особого дела, и, как всегда, будет рад видеть его у себя в Амьене. Это была последняя поездка в Париж. Вскоре Жюль Верн написал впрок и отложил до 1904 года «роман о новом Тюрпене», которого зовут... Робур. Образ гениального изобретателя существенно изменился. Если в «Робуре-Завоевателе» он овеян романтикой подвига и внушает сочувствие, то в романе «Властелин мира» автор его развенчивает: Робур — безумец, одержимый манией величия, возомнивший себя сверхчеловеком. Секрет своего изобретения он сохраняет лишь в собственных целях, для приобретения личного могущества. Преследуемый людьми и законом, он устремляется в воздушный полет, навстречу грозе и буре, и тонет вместе со своей удивительной машиной в водах Мексиканского залива. Консультантом и на этот раз был Поль Верн, подсказавший брату идею корабля, способного превращаться попеременно в автомобиль, аэроплан и под- 201 водное судно. Последнее возвращение писателя к теме ответственности ученого — в романе «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака», изданном отдельной книгой после мировой войны. (Рукопись осталась в первоначальном наброске, а кто ее редактировал и дописывал, не выяснено до сих пор.) Ускользнувший от возмездия злодей Киллер (по-английски — убийца) воздвигает где-то в Западной Африке с помощью изобретателя Камаре неприступный город Блекланд (то есть Черная страна, или Черный город). К услугам диктатора величайшие завоевания техники: аэропланы с реактивными двигателями, снаряды, управляемые по радио, рефлекторы — «циклоскопы», позволяющие следить за рабами на самых отдаленных плантациях, аппараты искусственного климата и т. п. Но когда ученый безумец, мнящий себя равным богу, узнает, что творения его ума и рук используются в злонамеренных целях, он разрушает Блекланд серией дистанционных взрывов и гибнет сам под развалинами. Писатель упорен в своем постоянстве. Не случайно же в его поздних романах навлекают на себя бесславную гибель люди, ненавидящие людей, тираны, жаждущие крови и власти, ученые, отдающие свои знания деспотам! И не случайно перестают существовать и зловещий Штальштадт, и ужасный Блекланд, и роскошный Миллиард-Сити, город, куда допускались только миллионеры. ...Уже много лет Жюль Верн не выезжал из Амьена и давно не заходил в читальный зал Промышленного общества. Свежие газеты и журналы теперь ему приносили на дом. Как и прежде, он был в курсе всех политических событий и последних научных новостей. «Я почти совсем не двигаюсь и стал таким же домоседом, как раньше был легок на подъем. Возраст, недомогание, заботы — все это приковывает меня 202 к дому. Ах, дружище Поль! Хорошее было время, когда мы плавали с тобой по морям. Оно никогда не вернется...» Эти грустные строки были написаны весной 1897 года, а в августе Поля не стало. Ушел еще один близкий человек и оставил после себя еще большую пустоту. Только работа освобождала Жюля Верна от чувства одиночества и отвлекала от печальных дум. Он страдал от диабета, почти полностью потерял зрение, стал плохо слышать. Руку при работе сводила судорога. Чтобы не выпадало перо, он привязывал его к скрюченным пальцам. Подагра, бронхиты, головокружения сделали его пленником круглой башни. При свете солнца он различал лишь контуры предметов. Окружающий мир погрузился в полумрак, но он продолжал писать — наугад, на ощупь, сквозь сильную лупу. «Писать мне приходится почти вслепую из-за катаракты на обоих глазах» (из письма к Марио Туриелло от 27 августа 1901 г.). «Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра. Операции катаракты еще не было... Кроме того, я оглох на одно ухо. Итак, я в состоянии теперь слышать только половину глупостей и злопыхательств, которые ходят по свету, и это меня немало утешает!» (Из письма к Анне Дюкре де Вильнев. Начало 1903 г.) Сохранилась семейная фотография: благообразный седой старик в люстриновом сюртуке сидит на соломенном диванчике во дворе своего дома, на фоне кирпичной стены, с отрешенным видом, нога на ногу, устремив в пространство задумчивый невидящий взгляд. Он весь в себе. А рядом, в нарядном шелковом платье, изогнувшись в кокетливой позе, положив ему на плечо руку, позирует, деланно улыбаясь, седая старая женщина, которой все еще хочется казаться моложе своих лет. Она вся напоказ. Жюль и Онорина. Супружеская чета. Какая их разделяет бездна! 203 ГУЛ ВРЕМЕНИ аступивший новый век ворвался в Амьен чугунным грохотом, бензинным перегаром, заревом электрических огней, отдаленными залпами орудий. По дорогам мчались автомобили, взлетали первые самолеты, строились подводные лодки, железные дороги опоясывали континенты, сокращались расстояния, увеличивались скорости, сжималось время. Новый век обещал воплотить в жизнь самые дерзкие мечты. Жюль Верн посылал приветственные телеграммы кругосветным путешественникам, авторам выдающихся изобретений и новинок техники, тем, кто устанавливал рекорды в борьбе за скорость и утверждал могущество человека над стихиями природы. И в то же время он боялся этого могущества и предупреждал в своих последних романах о страшной угрозе, которую затаил в себе новый век. Какие демоны зла, какие адские силы вырвутся на свободу, если секретами ученых завладеют деспоты? Революция в физике конца XIX и начала XX века — открытие электрона, рентгеновских лучей, давления света и особенно радиоактивности — привела в смятение даже виднейших ученых. Атом, считавшийся прежде последней неделимой частицей материи, оказался сложной системой, состоящей из еще более мелких частиц вещества. В предчувствии новой научной революции, сулившей в будущем неясные возможности овладения сверхмощной энергией, таящейся в недрах атома, Жюль Верн написал роман «В погоне за метеором», по-видимому, навеянный открытием самопроизвольного атомного распада — излучения альфа-частиц. 204 ...В сферу земного притяжения попадает метеор, состоящий из чистого золота. Чудаковатому французскому ученому Зефирену Ксирдалю, который живет лишь наукой и не замечает, что творится вокруг, удается с помощью особой машины притянуть метеор к земле. Когда становится известно, что золотой метеор должен упасть, в Европе и Америке начинается паника: золото обесценивается, акции превращаются в простые бумажки, дома для умалишенных заполняются тысячами разоренных людей, во всем мире нарушается финансовое и политическое равновесие. К берегам Гренландии, куда должно упасть небесное тело, прибывают военные корабли и войска. Не сегодня-завтра разразится мировая война. Ксирдаль с огорчением видит пагубные последствия своего научного опыта. Переоборудовав машину, он подвергает глыбу бомбардировке «атомами» и сталкивает в море. Золотой мираж исчезает, и все возвращается к исходному состоянию: эскадры и войска убираются восвояси, биржевые акции снова повышаются, споры и вражда утихают. Впрочем, в выигрыше остается «великий полководец в денежных битвах» банкир Лекер. Вовремя выведав намерения своего крестника Ксирдаля, он быстро скупает обесцененные бумаги золотодобывающей промышленности и через несколько часов становится миллионером. Писатель не выражает своих идей в открытой публицистической форме. Они звучат в подтексте произведения и вытекают из фантастического сюжета, наводящего на серьезные размышления. Что же касается «научной» подоплеки, то он в состоянии был уловить лишь самый общий, поверхностный смысл новейших физических теорий. — Каждое изменение состояния, — рассуждает Ксирдаль, — сопровождается излучением энергии и 205 разрушением вещества. Если это не может быть отмечено нашими приборами, то лишь по причине их несовершенства: ведь огромное количество энергии заключено в неизмеримо малой частице материи. Не будем придираться к писателю. В практическом преломлении он понял главное: открытия ученых увеличивали не только созидательные возможности, но и потенциальные силы разрушения. Будущее Мира и будущее Науки волновало всех передовых людей того времени. Великий французский физик Пьер Кюри заявил в 1903 году при вручении ему Нобелевской премии: — Нетрудно предвидеть, что в преступных руках радий может сделаться крайне опасным, и вот возникает вопрос: действительно ли полезно для человечества знать секреты природы, действительно ли оно достаточно зрело для того, чтобы их правильно использовать, или это знание принесет ему только вред? Я принадлежу к числу тех, которые считают, что все же новые открытия в конечном счете приносят человечеству больше пользы, чем вреда... Справедливая мысль ученого-гуманиста живо перекликается с содержанием поздних романов Верна. Вопрос, еще более тревожный в «век атома» — о науке, которая служит и добру и злу, миру и войне, — он рассматривает в научно-фантастическом плане, но сама проблема перестает у него быть только научной. Она неизбежно становится проблемой моральной и политической. Да, природу человек переделывает, и он это подтверждает на каждом шагу! Но еще важнее, чтобы человек научился переделывать самого себя, свою собственную природу! Таков «конечный вывод мудрости земной», к которому приходит писатель на склоне дней. Старость обострила его внутреннее зрение. Один из поздних романов — «Кораблекрушение «Джоната- 206 на» — открывает нам Жюля Верна — мыслителя. Он не питает уже никаких иллюзий относительно современных правопорядков. Он не верит в способность буржуазной республики устранить социальные бедствия, политические и уголовные преступления, которые порождаются неизбежно самим же общественным строем, независимо от доброй воли даже таких великодушных правителей, как Кау-джер, попытавшийся на островах Магальянес создать идеальное государство. Кто такой Кау-джер? Одинокий скиталец, нашедший прибежище на отрезанном от мира клочке суши, на широте мыса Горн, где сливаются воды двух океанов и только в редкие дни не бывает бурь. Этот человек располагает неограниченными средствами, но довольствуется жалкой хижиной и добывает пропитание охотой. Он всесторонне образован, сведущ в медицине и так свободно владеет многими языками, что любой европейский моряк принял бы его за соотечественника. Настоящее имя и национальность Кау-джера неизвестны. Он беззаветно служит «самым обездоленным из людей» — индейцам Огненной Земли и архипелага Магальянес. Кау-джер на языке индейцев означает «друг», «покровитель». Его образ окружен ореолом таинственности. Последний из романтических героев «Необыкновенных путешествий», он походит на капитана Немо, а обликом — на русского князя-анархиста Петра Кропоткина, насколько об этом можно судить по иллюстрациям Жоржа Ру. Кау-джер не признает ни законов, ни власти. Прекраснодушный мечтатель, он способен противопоставить мировому злу лишь абстрактные идеалы свободы и справедливости. И вот, когда на траверсе мыса Горн терпит крушение судно с переселенцами, Кау-джер силой обстоятельств вынужден им помогать и организует на острове Осте колонию. Но с чего начать? Прежде всего нужно добиться порядка, дисциплинировать разно- 207 шерстную толпу. Чтобы подчинить ее каким-то разумным требованиям, нужно сломить своеволие одиночек. Происходит неизбежное: человек, не признающий законов, вынужден вводить законы, считающий безвластие высшим благом — должен применять власть; отвергающий правовые нормы — карать правонарушителей. Авторитет Кау-джера непререкаем, но его мучат укоры совести. Все, что он ни делает, противоречит его убеждениям. Ни одно начинание не обходится без применения власти и силы. В конце концов разочарованный Кау-джер слагает с себя полномочия и поселяется на уединенном островке. После всего пережитого осталось лишь чувство разочарования. Немало разочарований пережил и сам Жюль Верн. Он убедился на историческом опыте в полнейшей неспособности буржуазного государства воплотить в жизнь демократические требования свободы, равенства, братства. Разуверился в идеях утопического социализма — в идеях Сен-Симона, Фурье и Кабе, вдохновлявших его в былые годы на создание наиболее оптимистических книг. Обманулся и в надеждах на способность науки изменить социальные и политические условия жизни. В годы старости, совпавшие с назреванием мировой империалистической войны, он пришел к убеждению, что надежды на счастливую жизнь и свободное развитие народов в современных ему общественных условиях несбыточны. Но никакого иного пути для создания совершенного государства Жюль Верн указать не мог. Его мысль не сблизилась с научным социализмом. И все-таки Жюль Верн остался Жюлем Верном! Даже в самые трудные годы жизни — трагического одиночества, переоценки ценностей — он не терял веры в Человека, его высокое назначение и его будущее. В уста Кау-джера он вложил свои заветные мысли: 208 — Мы умираем, но дела наши продолжают жить, увековеченные теми силами, которые мы вызвали в себе. Мы оставляем на жизненном пути неизгладимые следы. Все, что происходит, предопределено предшествующими событиями, и будущее — не что иное, как неведомое для нас продолжение прошлого... Он всегда думал о будущем и старался его приблизить в мечтах. В 1902 году Жорж Мельес снял короткометражный фильм «Путешествие на Луну», объединив в сценарии два романа: «С Земли на Луну» Жюля Верна и «Первые люди на Луне» Уэллса. Фильм с успехом демонстрировался в мюзик-холлах и ярмарочных балаганах. Новорожденное искусство «синематографа» на глазах у писателя стало реальностью XX века. И кино было его «предвидимым будущим»! Ньютон впервые установил два предела скорости, точно определяющие условия, когда сила земного притяжения может быть преодолена. Искусственными спутниками становятся снаряды, вырвавшиеся из жерла чудовищных пушек в романах «Пятьсот миллионов бегумы» и «Вверх дном». Спутником становится и золотой метеор, прилетевший из мирового пространства, до того как Зефирен Ксирдаль заставил его упасть на Землю. От кругосветного путешествия за восемьдесят дней до кругосветного полета за сто минут — таковы пределы максимальных скоростей, с которыми имеют дело герои «Необыкновенных путешествий». Но если космическая скорость спутника была для писателя лишь абстрактной математической величиной, то после 1957 года она стала реальностью науки и техники XX века! В истории научной фантастики Жюль Верн был и остался непревзойденным мастером конкретного технического прогноза, создателем нового вида романа, 14 Е. Брандис 209 вобравшего в себя и науку, и приключения, и фантастику. В последние годы творчества он подчинял все эти компоненты социально-политическим замыслам. Новое время властно предъявляло писателям новые требования. Назревали «неслыханные перемены, невиданные мятежи» — империалистические войны и социалистические революции. В изменившихся исторических условиях на первое место должна была выдвинуться социальная и психологическая научная фантастика, книги не об отдельных изобретениях и научных открытиях, а о науке в целом, о ее влиянии на судьбы мира и человечества. Соответственно должна была измениться и форма романа. Конечная станция творческого развития Жюля Верна была отправным пунктом научной фантастики XX века. Из рук стареющего французского писателя пальму первенства суждено было взять его младшему современнику, англичанину Герберту Уэллсу. Жюль Верн с большим интересом прочел его первые романы — «Машина времени», «Борьба миров», «Человек-невидимка», «Первые люди на Луне». В беседе с журналистом Чарльзом Дауберном он так отозвался о творчестве английского фантаста: — На меня произвел сильное впечатление ваш новый писатель Уэллс. У него совершенно особая манера, и книги его очень любопытны. Но по сравнению со мной он идет совсем противоположным путем... Если я стараюсь отталкиваться от правдоподобного и в принципе возможного, то Уэллс придумывает для осуществления подвигов своих героев самые невозможные способы. Например, если он хочет выбросить своего героя в мировое пространство, то придумывает металл, не имеющий веса... Уэллс больше, чем кто-либо другой, является представителем английского воображения... И Уэллс, в свою очередь, отдавая должное талан- 210 ту Жюля Верна, прежде всего попытался определить, что их разделяет: — Между предвосхищениями научных изобретений великого француза и моими фантазиями нет никакого литературного сходства. В своих произведениях он почти всегда изображал реальные возможности технических усовершенствований и открытий и сделал ряд замечательных предсказаний. Интерес, который он возбуждал, имел практический характер, когда он писал, то верил в возможность осуществления своих предположений, тогда еще не имевших места в реальной жизни. Он помогал читателю представить себе осуществление этих возможностей, указывая, к каким забавным или печальным последствиям это может повести. Многие из его изобретений были реализованы. Мои же рассказы отнюдь не имеют в виду возможность осуществления научных гипотез; это — опыты воображения в совсем ином роде... Да, Жюль Верн и Уэллс во многом были антиподами! И все же у французского писателя есть один посмертно изданный роман — «Тайна Вильгельма Шторица», замысел и сюжет которого, несомненно, навеяны уэллсовским «Человеком-невидимкой». Правда, роман этот не из лучших и заметно проигрывает рядом с произведением Уэллса... С большим увлечением он прочел также «Остров сокровищ» Стивенсона, появившийся на французском языке в переводе Андре Лори. Покоренный воображением английского писателя и его блистательным мастерством, Жюль Верн противопоставил роману Стивенсона свой «Остров сокровищ» — «Удивительные приключения дядюшки Антифера». Старик решительно не хотел сдаваться, не хотел уступить без боя дорогу молодым писателям! Физические силы оставляли его, но светлый пытливый ум работал с неослабевающей активностью. 14 211 ПРИЗНАНИЯ се чаще и чаще в Амьен наведывались парижские или иностранные журналисты, и Жюль Верн, так неохотно и скупо говоривший о себе и о своем творчестве, вынужден был принимать визитеров и давать интервью. Время от времени в печати появлялись записи бесед со знаменитым романистом. Некоторые из них представляют несомненный интерес, так как содержат его достоверные мысли и признания. Однажды — это было в 1902 году — Жюля Верна посетил молодой человек — корреспондент «Новой венской газеты». По-видимому, он попал в удачный час; писатель был более словоохотлив и откровенен, чем обычно. Он подробно рассказал о своем первом романе, о методах своей работы, о последнем, еще не опубликованном произведении. Когда разговор, как всегда в таких случаях, зашел о науке, Жюль Верн заметно воодушевился. — Я отнюдь не считаю себя специалистом-ученым, но о науке готов говорить часами. Постараюсь быть краток, чтобы вас не утомить. Я считаю себя счастливым, что родился в такой век, когда на наших глазах сделано столько замечательных открытий, и еще более удивительных, быть может, изобретений. Можно не сомневаться, что науке суждено открыть людям много удивительного и чудесного. Скажу даже больше: я убежден, что открытия науки совершенно изменят условия жизни на земле, и многие из этих чудесных открытий будут сделаны на глазах нынешнего поколения. Ведь наши знания о силах природы, взять хотя бы электричество, находятся еще в зачаточном состоянии. В будущем, когда мы вырвем 212 у природы еще много ее тайн, все чудеса, которые описывают романисты, и, в частности, ваш покорный слуга, покажутся простыми и неинтересными по сравнению с еще более редкими и удивительными явлениями, свидетелем которых можете быть и вы... Еще немного времени, и наши телефоны и телеграфы покажутся смешными, а железные дороги — слишком шумными и отчаянно медлительными. Реки и водопады дадут во много раз больше двигательной энергии, чем сейчас. Одновременно будут разрешены и задачи авиации. Дно океана станет предметом широкого изучения и целью путешествий... Настанет день, когда люди смогут эксплуатировать недра океана так же, как теперь золотые россыпи. Двадцатый век создаст новую эру... Моя жизнь была полным-полна действительными и воображаемыми событиями. Я видел много замечательных вещей, но еще более удивительные создавались моей фантазией. Если бы вы только знали, как я сожалею о том, что мне так рано приходится завершить свой земной путь и проститься с жизнью на пороге эпохи, которая сулит столько чудес!.. Жюль Верн замолчал. Журналист торопливо записывал только что произнесенные слова. Теперь вы, наверное, спросите меня, — снова заговорил писатель, — каков общий замысел «Необыкновенных путешествий» и что я собираюсь делать дальше? Вы угадали, мсье Верн. Я поставил своей задачей описать в «Необыкновенных путешествиях» весь земной шар. Следуя из страны в страну по заранее установленному плану, я стараюсь не возвращаться без крайней необходимости в те места, где уже побывали мои герои. Мне предстоит еще описать довольно много стран, чтобы полностью расцветить узор. Но это сущие пустяки по 213 сравнению с тем, что уже сделано. Быть может, я еще закончу мою сотую книгу! Закончу обязательно, если проживу еще пять или шесть лет. И вы знаете, чему будет посвящена ваша сотая книга? Да, я часто думаю об этом. Я хочу в своей последней книге дать в виде связного обзора полный свод моих описаний земного шара и небесных пространств и, кроме того, напомнить обо всех маршрутах, которые были совершены моими героями... Но, независимо от того, успею я воплотить этот замысел или нет, могу вам сказать, что у меня накопилось в запасе несколько готовых книг, которые будут изданы после моей смерти... Современник революционных движений 1848— 1849 годов и Парижской коммуны, Жюль Верн был еще жив, когда в России разразилась революция 1905 года. Наблюдая с тревогой за обострением международных противоречий, он хранил верность своим демократическим принципам не только в годы Второй империи, но и в годы Третьей республики, «республики без республиканцев». Во время русско-японской войны писатель заявил представителю печати о своем отрицательном отношении к насильственным методам разрешения международных конфликтов. — Это пролитие крови, — сказал он, — приводит меня в ужас. Самые новейшие смертоносные орудия и взрывчатые вещества впервые вводятся в употребле ние... Но все же, мне кажется, есть действенные фак торы, которые будут способствовать ограничению войн в будущем. Один из них — трудность доведения опе рации до определенного исхода благодаря усовершен ствованию вооружения с обеих сторон, а другой — ис ключительная дороговизна, которая может привести к обнищанию целые государства... 214 Однако, — возразил корреспондент, — мы ежедневно видим появление все новых и новых усовершенствованных смертоносных орудий... Цивилизованное варварство! — воскликнул Жюль Верн. — Тем более дипломаты должны стараться сохранить мир... Но что бы нам ни угрожало сейчас, я верю в созидательные силы разума. Я верю, что народы когда-нибудь договорятся между собою и помешают безумцам использовать величайшие завоевания науки во вред человечеству... ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО юль Верн угасал в своем кабинете, у стола, заваленного законченными и неопубликованными рукописями. Он умер на семьдесят восьмом году, 24 марта 1905 года, в 8 часов утра. Незадолго до кончины он собирался приступить к новому роману. Действие должно было происходить на Дальнем Востоке во время русско-японской войны. Его друг и невольный соавтор Паскаль Груссе произнес на похоронах траурную речь, напечатанную в виде некролога в газете «Ле Тан» и в «Журнале воспитания и развлечения», который пережил совсем ненадолго своего основного автора. Прощальное слово Груссе содержит самую глубокую оценку творческого подвига Жюля Верна, какой его удостоили современники: «И до него были писатели, начиная от Свифта и кончая Эдгаром По, которые вводили науку в роман, но использовали ее главным образом в сатирических целях. Еще ни один писатель до Жюля Верна не де- 215 лал из науки основы монументального произведения посвященного изучению Земли и вселенной, промышленного прогресса, результатов, достигнутых человеческим знанием,' и предстоящих завоеваний. Благодаря исключительному разнообразию подробностей и деталей, гармонии замысла и выполнения, его романы составляют единый и целостный ансамбль, и их распространение на всех языках земного шара еще при жизни автора делает его труд еще более удивительным и плодотворным...» Жюль Верн завещал сыну рукописи неизданных книг с условием, что Мишель будет их готовить к печати, а издавать по-прежнему — Этцель-младший. Прах писателя тлел в могиле, но до конца 1910 года, каждое полугодие, как это делалось на протяжении сорока двух лет, он продолжал дарить читателям новый том «Необыкновенных путешествий». Последний из оставшихся романов был выпущен издательской фирмой «Ашетт» в 1919 году. За свою долгую жизнь, кроме шестидесяти трех романов и двух сборников повестей и рассказов, изданных в девяносто семи томах, Жюль Верн еще написал более сорока пьес и десять научно-популярных книг по географии и истории географических открытий. Кроме того, его перу принадлежат статьи, очерки и много стихов. Если собрать все его сочинения, составится библиотека приблизительно из 120—130 томов. Библиотека, написанная одним человеком! В 1907 году на кладбище Мадлен в Амьене был поставлен надгробный памятник, выполненный Альбером Розом: Жюль Верн восстает из могилы... Отталкивает плечами мраморную плиту. Левой рукой опирается о бордюр, правую простирает ввысь — к солнцу и звездам. Скульптурное изображение столь не символично, как и выгравированная на постаменте эпитафия: «К бессмертию и вечной юности». 216 ДОЛГАЯ ВАХТА (вместо эпилога) Труд Жюля Верна послужил делу цивилизации и прогресса во всем мире. Сочинитель приключенческих романов для юношества оставил неизгладимый след не только в истории литературы, но и в истории научной мысли. Как это могло получиться? Прежде всего, он активно воздействовал на поколения молодых читателей: будил любознательность, приобщал к знаниям, готовил умы для будущей деятельности. А иногда его дальновидные догадки и домыслы наталкивали ученых на поиски, подтверждавшие прогнозы писателя. Произошло небывалое: романист, избравший своей музой Науку, неустанно черпавший из ее родников, сам же влиял на ее развитие, вдохновлял научное творчество. — Стремление к космическим путешествиям зало жено во мне известным фантазером Ж. Верном, — признался К. Э. Циолковский. — Он пробудил работу мозга в этом направлении. Явились желания. За же ланиями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему бы не повела, если бы не встретила по мощь со стороны науки. С таким же признанием выступил академик В. А. Обручев: — В качестве примера я могу сказать, что сделал ся путешественником и исследователем Азии благода ря чтению романов Жюля Верна, ...которые пробудили во мне интерес к естествознанию, к изучению приро ды далеких малоизвестных стран. Бразильский авиатор и строитель дирижаблей Сантос-Дюмон в книге «Мои воздушные корабли» пишет, что многим был обязан в своей деятельности любимому писателю детских и юношеских лет. Американский конструктор подводных лодок Саймон Лейк сообщает в автобиографии, что «Наутилус» Жюля Верна определил направление всей его жизни. Когда в 1903 году подводная лодка «Протектор» совершила переход из Бриджпорта в Нью-Йорк, С. Лейк послал поздравительную телеграмму автору «Двадцати тысяч лье под водой». В те же годы французский инженер Лебеф, по- 218 строивший первую подводную лодку с двойным корпусом, назвал Жюля Верна соавтором своего изобретения: ему принадлежит приоритет не только самой идеи двойного корпуса «Наутилуса», предохраняющего от огромной силы давления водяного столба, но и обоснование гениальной догадки (ч. 1, гл. 13). — Жюля Верна обычно считают лишь развлекате лем юношества, но в действительности он является вдохновителем многих научных исканий, — заявил его соотечественник, академик Жорж Клод, создав ший в сотрудничестве с инженером Бушеро опытную установку для использования термической энергии моря. На мысль об этом проекте ученого навели сло ва капитана Немо о возможности получения электри ческого тока от проводников, погруженных на разные глубины моря (ч. 1, гл. 12). Д. И. Менделеев называл Жюля Верна «научным гением». Особенно полюбился ему «Капитан Гаттерас», созвучный интересам великого ученого к проблемам освоения Арктики. Основатель современной аэромеханики Н. Е. Жуковский держал на своих книжных полках единственную беллетристическую книгу — роман «Робур-Завоеватель». Французский спелеолог Норберт Кастере, наш современник, заметил в одной из своих недавних работ: — Почти такое же влияние, как личная склон ность, на мою любовь к пещерам оказала изумитель ная книга Жюля Верна «Путешествие к центру Зем ли». Я перечитал ее много раз и признаюсь, что читаю и теперь с таким же захватывающим интересом, как когда-то в детстве. Видный советский палеонтолог и талантливый писатель-фантаст Иван Ефремов сказал автору этих строк, что сильнее всего подействовали на его детское воображение и повлияли на выбор профессии естество- 219 испытателя «Путешествие к центру Земли» и «Двадцать тысяч лье под водой». О вдохновляющем воздействии романов Жюля Верна писали такие путешественники, как Фритьоф Нансен, Свен Гедин, Жан Шарко, Ричард Бэрд, изобретатель бильдаппарата Эдуард Белин, итальянский изобретатель радиосвязи Маркони, создатель автожира Хуан де ла Сиерва, исследователи подводных глубин Вильям Биб и Огюст Пиккар, исследователь вулканов Гарун Тазиев и многие, многие другие. Но неверно было бы считать Жюля Верна, как казалось многим его читателям, «прорицателем», «чудодеем», «пророком», «провидцем», наделенным сверхчеловеческим «вещим даром». Нет, в основе своей он был реалистом! Решал в воображении задачи, подсказанные самой жизнью — бурным развитием промышленности, транспорта, связи. Научно-технические фантазии романиста, какими бы невероятными они ни казались современникам, почти никогда не превосходили возможностей их осуществления на более высокой ступени научного и технического прогресса. Прошло несколько десятилетий. Овладение атомной энергией и проникновение в космос, биологические исследования на молекулярном уровне и новейшие достижения физики отдалили нас от Жюля Верна на большее расстояние, чем сам он был отдален в XIX веке, скажем, от средневековой схоластики... Наука оставила далеко позади самые дерзновенные жюльверновские фантазии. «Наутилус» капитана Немо и «Альбатрос» Робура-Завоевателя не могут теперь вскружить голову ни одному школьнику. Любой мальчуган запросто объяснит, почему нельзя отправиться на Луну в пушечном ядре. Придуманные Жюлем Верном машины кажутся 220 допотопными. Устарели его научные идеи. Нуждаются в серьезных поправках даже географические описания. Борьба человека за овладение природой — главный нерв его творчества — сменилась борьбой за сохранение биосферы. Как уберечь окружающую среду — вот проблема проблем, выдвинутых XX столетием! В мире произошло столько изменений, наука достигла такого могущества, что в книгах великого фантаста почти уже нечему удивляться... Но слава Жюля Верна не потускнела от времени. Произведения талантливого писателя по-прежнему остаются молодыми. Не стареют и не обесцениваются герои «Необыкновенных путешествий», их отвага, дерзания, подвиги. И не в том его главная заслуга, что он предвидел подводный корабль, авиацию, звуковое кино, дальнобойную артиллерию и т. д., а в том, что сумел найти нового положительного героя, воплотившего в себе многие черты человека завтрашнего дня. Читая романы Жюля Верна, мы попадаем в особый мир, со своими законами и условностями, далекими от жизненной прозы буржуазного общества. Люди отличаются здесь необычной моральной чистотой, физическим и душевным здоровьем, целеустремленностью, собранностью, не знают ни лицемерия, ни расчета. Смельчакам, верящим в успех своего дела, удается любое, самое трудное предприятие. Товарищ выручает товарища из беды. Сильный приходит на помощь слабому. Дружба скрепляется суровыми испытаниями. Злодеи всегда разоблачаются и несут наказание за свои преступления. Справедливость всегда торжествует, мечта всегда осуществляется. Весь мир служит им мастерской для экспериментов.. На дне океана, на необитаемом острове, на Северном полюсе, в межпланетном пространстве — где бы они ни были, там их лаборатория, там они работают, действуют, спорят, претворяют в действитель- 221 ность свои дерзкие замыслы. И как бы далека ни была намеченная цель, они обязательно достигнут ее, пройдя сквозь тысячи препятствий. Неважно, что машины устарели. Не умирает живая душа героев «Необыкновенных путешествий»! Увлекают, волнуют, захватывают их дела и свершения. Этим в значительной мере и объясняется огромная, не уменьшающаяся популярность лучших романов Жюля Верна. По тиражам и количеству переводов он и сейчас — один из самых распространенных писателей. Его читают везде, куда проникает печатное слово. В разных странах появляются все новые и новые издания сочинений Жюля Верна, пьесы, фильмы, телеспектакли по сюжетам «Необыкновенных путешествий». Книги французского классика только в нашей стране переведены на 23 языка, а по числу переводов на языки народов мира он выдвинулся к началу 70-х годов на третье место в общепланетном масштабе. «Жюль Верн должен занять свое место в ряду гениев, которые прославляют Францию. Мы принимаем его в наши ряды и для детей и для взрослых. Жюль Верн — классик народа!» Такими словами отозвалась газета французских коммунистов «Юманите» на 50-летие со дня кончины писателя. Наступление космической эры ознаменовало высший триумф Жюля Верна, предвидевшего искусственные спутники и межпланетные перелеты с Земли на Луну. Когда советская космическая ракета впервые передала на Землю фотографии обратной стороны Луны, одному из «потусторонних» лунных кратеров было присвоено имя «Жюль Верн». Кратер Жюль Верн примыкает к Морю Мечты... Так советские ученые увековечили память гения научной фантастики, несущего неустанно свою долгую вахту. 222 СОДЕРЖАНИЕ Истоки 5 Семья 9 Постижение мира 14 Юность , 21 Призвание 26 Новые горизонты . 36 Интерлюдия с двумя путешествиями ........ 45 На пороге 51 Поворот судьбы 56 Все, что возможно, сбудется! 64 Крылья фантазии 77 Дело жизни . 87 Капитан «Сен-Мишеля» 99 Плавающий город , 102 Подвижный в подвижном ЮЗ Грозный год 116 Ухабы и вершины 124 Отголоски Коммуны 123 Бытие и быт , 141 Амьенские будни 147 Солнце в зените ..... 151 Большие круизы 158 Сумерки 167 Фабрика романов 172 «Две науки» . 183 Багровый закат 195 Гул времени 204 Признания 212 Прощальное слово 215 Долгая вахта (вместо эпилога) 217 Брандис Е. П. Б87 Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн). М., «Молодая гвардия», 1976. 224 с. с ил. (Пионер — значит первый.) Повесть о замечательном французском писателе, родоначальнике жанра научно-фантастического романа Жюле Верне. Книга рассказывает о многотрудной жизни и творческом подвиге Жюля Верна, поражавшего еще современников точностью научных предвидений. Автор — советский литературовед, известный исследователь и популяризатор творчества французского писателя, член парижского Жюльверновского общества Е. П. Врандис использует в этой повести много новых фактов и документов. Евгений Павлович Брандис ВПЕРЕДСМОТРЯЩИЙ Редактор Людмила Лузянина Художник Владимир Любаров Художественный редактор Александр Гладышев Технический редактор Наталья Носова Корректоры Е. Самолетова, Г. Трибунская Сдано в набор 21/У1 1976 г. Подписано к печати 25/Х 1976 г. Л14639. Формат 70Х108'/з2. Бумага № 1. Печ. л. 7 (усл. 9,8). Уч.-изд. л. 9,7. Тираж 100 000 экз. Цена 42 коп. Т. П. 1976 г. № 83. Заказ 1083. Типография ордена Трудового Красного Знамени издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес издательства и типографии: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21,