Рута не согласилась: "Но и жизнь там вдвое дороже..."

Я усмехнулся: "Конечно. Так что разница получается в два с половиной раза. И вообще: я тебя не уговариваю. Просто обращаю твое внимание на предложение, которое стоит того, чтобы о нем подумать..."

"А тебя в этом объявлении ничто не коробит?"

Я, конечно же, догадался, что она имеет в виду. Но раз уж начал притворяться...

"Нет, а что такое?"

"Годными признаются только образованные эстонцы, а балтийские немцы подходят и без оного".

Я отмахнулся беспечно: "Послушай, здесь речь идет только о знании немецкого языка. Балтийские немцы говорят по-немецки. А эстонцы главным образом тогда, когда у них есть образование. Что тут обидного?"

Когда мы на следующий день встретились на огороде у бабушки, Рута сказала с места в карьер:

"Я плохо говорю по-немецки".

Я возразил: "У кого котелок варит, тот быстро выучит язык..."

"Но чтобы конкурировать, нужно написать ответ. Я не сумею".

Ответ сочинил я. Рута его только переписала. После первого письма завязалась интенсивная переписка. Туда-обратно, по крайней мере, три-четыре письма. Вначале оттуда писали родственники старой дамы, потом старая дама сама. С педантичностью своего поколения. Я старался учесть все. В конце концов выбрали Руту из семи или восьми кандидаток. В канун Рождества 1938 года она уехала. Это была наша последняя встреча. В начале февраля я отутюжил брюки, сходил в парикмахерскую, купил семь роз и отправился просить руки Лии.

И получил отказ".

16

Рассказ Улло заставил меня забежать далеко вперед. Свидетельство того, что, даже когда описываешь жизнь одного человека, мотивационно-тематический обзор сталкивается с хронологическим, границы рушатся, краски смешиваются и от методологической чистоты не остается и следа.

Итак, назад, в осень 1936-го. Во всяком случае, снова к Улло и его матери времен улицы Айда. В то время, когда запах подвала, который моя мать уловила в одежде Улло, сменился запахом кухни-прачечной в доме господина Веселера. Но про кухню-прачечную я предоставлю рассказать Улло, сам же я вспомню кое-что другое.

В канун Рождества 1936 года газеты сообщили, что Пауль Керес даст сеанс одновременной игры в зале Торгово-производственной палаты на улице Пикк. Керес выиграл прошлым летом несколько международных турниров, победил в Маргите на двадцать третьем ходу Алехина, так что интерес к сеансу был необычайно велик. Меня это тоже весьма заинтересовало. Но больше, чем предобеденная воскресная игра, личность самого Кереса. Недавний школьник оказался вдруг наравне с Палусалуми и другими, даже впереди них в том, в чем мы, вероятно, нуждались больше, чем могли догадаться: в выходе Эстонии и эстонского народа из состояния безымянности и безликости, в котором продолжали пребывать для всего остального мира, в появлении нашего имени в мировом сознании.

Как бы там ни было, я, разумеется, не собирался мчаться к Кересу на сеанс одновременной игры. Это могло произойти лишь из чистого тщеславия. Примерно по тому сценарию, по которому один небезызвестный господин, с коим я познакомился двенадцать лет спустя в несколько иных обстоятельствах - о чем я, кажется, уже писал, - в поезде где-то возле Баден-Бадена, увидел Капабланку. И тут же предложил ему: "Сыграйте со мной партию". Просто для того, чтобы позднее мог похвастаться перед своими знакомыми: "Я играл с Капабланкой".

Что касается меня, то, повторяю, я не собирался на кересовский сеанс одновременной игры. Но в субботу к нам забежал Улло и сообщил: он должен наблюдать этот сеанс по заданию редакции "Спортивный лексикон". Не пойду ли я с ним, нет-нет, не играть. Просто посмотреть, как там все будет разворачиваться. Поглядеть на Кереса поближе. Я не смог отказаться. Высокий зал Торгово-производственной палаты, со светлыми, капустно-зелеными стенами, с зеркалами в белых рамах в стиле югенд, был заполнен гудящей толпой. Посреди зала длинный стол, вернее, два ряда маленьких столиков предполагали вместить сорок четыре игрока. Керес должен был расхаживать между рядами. Сначала свои места заняла дюжина самых нетерпеливых игроков. Вскоре все столы были заняты шахматистами. Разношерстный народ, больше мужского пола, от бородатых ветеранов Шахматного союза до школьников.

Улло записался на участие в игре у бокового столика возле стены, после чего ему показали место за доской, я нашел где-то стул и подсел к нему сзади. Затем в зале появился Керес, еще более щуплый, чем ожидалось, юноша с аккуратным пробором, в темном костюме с белым воротничком, позволил встретить себя аплодисментами, разрешил профессору Нууту, насколько я помню, выступить с небольшой речью в свою честь, выслушал ее с улыбкой, опустив глаза, прошел к столам и сделал первый ход, двинув поочередно белые пешки d и e на две клетки вперед.

Я помню, как все происходило, в самых общих чертах. В течение первого часа треть игроков прекратила сопротивление. В последующие полтора часа то же произошло со второй третью. Затем три или четыре противника одолели шахматиста. В промежутке были зафиксированы семь или восемь ничьих. На четвертом часе за столиками осталось еще семь или восемь человек. Один за другим они выходили из игры через каждые десять минут. Армия болельщиков, которая за день убавилась наполовину, разделилась между все уменьшающимся числом конкурентов.